До него никому такое не удавалось. Это было его единственное отличие.
Прикидывая, как бы перепрыгнуть обрыв, Киншоу сообразил, что Хупер стоит внизу, потому что боится. Он глянул вниз из-за края парапета – Хупер толокся между колоннами при входе. Он посмотрел вверх, поймал взгляд Киншоу и тут же отвел глаза.
– Боится... – шепнул Киншоу, – это точно...
Он ждал. Хупер крикнул:
– Я тоже могу подняться, только охота была!
– Ну, поднимайся.
– А вот эта лестница в подземелье ведет. Слабо тебе по ней спуститься.
– Ты давай не виляй, Хупер. Это тебе слабо подняться.
Киншоу без предупрежденья перепрыгнул с камня одной стены на камень другой и стал на выступ. Тут еле умещались ноги. Хупер внизу глотнул воздух. Он задрал голову, и глаза, ноздри и рот были как черные смородины на белом лице. Киншоу крикнул:
– Спорим, тебе на стену даже ступить слабо!
Хупер отвернулся и зашагал через открытое пространство. Он прошел под развалинами арки к лестнице. И Киншоу потерял его из виду.
Он жадно оглядел башню. Добраться бы до нее, до самого верха, и оттуда смотреть. Если раздобыть телескоп, можно все увидеть кругом, на долгие мили. Он вообразил вражьих всадников, грохочущих по траве к замку, сотни всадников, теснящихся впереди и веером рассыпающихся сзади. А по стенам, у бойниц, на башенках их стерегут лучники.
Но ничего этого нет. И на башню не забраться. Он оглядел темные пихты на склонах вокруг озера и маму с мистером Хупером, снова занятых только друг другом. Он подумал: я выше вас, я выше всех на свете. Но только неправда это.
Ему вдруг стало грустно, его одурачила радость, которая нашла на него, когда он стал подниматься, а теперь исчезла. Он начал осторожно повертываться, готовясь к спуску. И тут он увидел, что под ним, на уступе, качается Хупер.
– А ты чего?
– Думал, слабо мне?
– Ты же в подземелье собрался.
– Нет, там решетка стоит, заперто. И я надумал подняться.
Киншоу надо было перелезть через выступ стены, спуститься и потом по закраине дойти до Хупера. Он стал на четвереньки, обнял стену, лег на нее животом и прыгнул. Прыгать вниз надо только так: сперва сбросить ноги и не отпускать рук от верхнего уступа, пока не прижмешься как следует пузом к стене. А там – раз-два-три – скок! Он уже на этом деле собаку съел. Главное – не спешить.
Наконец, он добрался до Хупера.
Он сказал:
– Я спускаюсь. Может, они пикник затеяли.
Хупер не ответил.
– Пошли. Ты как хочешь, а мне тут надоело. Больше не на что смотреть. Тоска.
Хупер не шелохнулся. Киншоу вгляделся ему в лицо. Оно было землистое.
– Господи, да что это с тобой? Тошнит?
Никакого ответа.
– Слушай, сперва ты иди, мне тебя не обойти – узко.
– Не могу.
– Почему? Ушибся, что ли? Ну, иди!
– Нет.
– Да ты чего?
– Сам иди, а я за тобой.
Киншоу вздохнул.
– Вот балда! Сказано же тебе. Ты меня запер. А другого спуска нету. Не можешь ты за мной идти.
Он вспомнил, что тут очень высоко. Раньше он про это не думал, ему было все равно. Он никогда про это не думал, ему любая высота была нипочем.
– Хватит сопли распускать, ты шевелись, а, Хупер.
– Не могу я, не могу, я упаду.
– Тьфу ты! Идиот! И на фига ты полез?
Хупер ошалело на него уставился. Обычно только он сам ругался.
– Ну, зачем полез?
Хупер кинул на него беспомощный взгляд. Он вцепился в стену изо всех сил, так, что даже побелели костяшки пальцев.
– Воображала несчастная!
– Это все ты! Ты меня на слабо словил.
– Не ври.
– Упаду я, упаду, Киншоу, руки соскользнут. – Голос у него стал тонкий и срывался от страха.
Киншоу обождал немного. Потом сказал:
– Слушай-ка. Лучше делай, как я говорю, потому что я знаю, как спускаться, а ты нет, и ты боишься, а я нет. Делай все, как я говорю, ясно?
– Да.
– Порядок. Значит, сперва руки отпусти.
– Нет, не могу.
– Надо.
– Нет, я сразу свалюсь, правда, Киншоу.
– Помалкивай и делай, как тебе сказано.
– Не могу я. Господи, ну погоди ты. Лучше ты иди первый, а я за тебя ухвачусь, ну почему так нельзя?
– Потому что места нету. Сколько еще повторять?
– Если свалюсь, я разобьюсь насмерть.
– Отпусти руки, Хупер.
Молчанье. Оба застыли.
– Хупер... – голос Киншоу отозвался от стен.
Очень медленно, палец за пальцем, Хупер стал отрывать руки от камня.
– Дай честное слово, что я не упаду, ну дай честное слово.
– Не упадешь, если будешь слушаться.
– Дай честное слово.
– Ох, господи, ты балда, Хупер. Ладно, даю честное слово. Ну, а теперь открой глаза.
– Нет.
– Открой глаза.
– Не хочу, не хочу. Боюсь вниз смотреть.
– А ты и не смотри. Смотри себе под ноги и думай, как лучше ступать.
Хупер открыл глаза, и тут же его взгляд приковался к земле. Он шепнул: «Ох, господи», снова закрыл глаза и зажмурился изо всех сил. Он не двигался с места.
Киншоу разглядел темное мокрое пятно на джинсах у Хупера. Еще секунда – и по ноге потекла тонкая струйка и закапала на камень.
Он вдруг подумал: я же могу его убить, могу свалить, да его только тронь, только взгляни на него, только скажи ему, чтоб шагнул как не надо. Я король, я король, я могу из него веревки вить, он мне что угодно пообещает. Здесь я король.
Но за последние дни он убедился, что его власть – всегда временная. Например, в грозу или когда Хупер свалился в воду и расшиб голову и потом, когда его мучили кошмары. Но только менялась обстановка – и все делалось прежним, в общем-то нормальным, как уже стало казаться самому Киншоу.
Он был на полголовы выше Хупера и стоял уступом выше на стене замка. Их глаза встретились. Хупер понял. Он прохныкал:
– Не надо, не надо...
Киншоу молчал. Он видел, как мама и мистер Хупер, сидя на зеленой скамеечке, что-то говорили друг другу, говорили. «Я что угодно могу с ним сделать. Могу убить».
Он вспомнил темноту сарая, и липкое тельце непонятного насекомого, которое он раздавил тогда, и голос Хупера, издевавшийся над ним за жестяными стенами, и старый запах поросячьего кала, и гадкий сон про кукол. Он подумал: «Я в замке король. Что хочу, то с ним и сделаю».
Он знал, что ничего он с ним не сделает. А будет вот что: ему придется обхватить Хупера и осторожно его вести, и пусть Хупер не открывает глаз, раз ему так охота, и подчиняется его приказам, и шаг за шагом спускается вниз. И не дай бог нечаянно спугнуть его движеньем или словом.
Киншоу протянул руку. Хупер в ужасе дернулся, шагнул назад, качнулся и упал.
Глава тринадцатая
Потом Киншоу особенно ясно запомнил одно – про него забыли.
Все происходило как на киноленте, которую запустили очень медленно, а потом остановили совсем. Хупер будто падал и падал без конца, даже как-то красиво выбросив вперед руку. Наверное, тут высота была не больше, чем на крыше в «Уорингсе», но он удивительно долго летел.
На секунду все остановилось. Киншоу видел траву, и тихое озеро, и маму с мистером Хупером на скамейке, и тело Хупера, распластанное под стеной замка. Все замерло. Он смотрел вниз и будто парил в вышине, как божество или птица.
Потом все задвигалось очень быстро, как в ускоренной съемке, взрослые бросились по тропке через газон, семенящей, не своей, дрыгающей побежкой. Откуда-то явился человек в форме. На форменной фуражке у него была бляха. Они щебетали хором, как птицы, и бежали к Хуперу.
Киншоу поразительно спокойно стоял и на них смотрел. За холмами по низким серым тучам прошелся гром.
Под конец Киншоу стал думать, что про него вообще не вспомнят. Принесли одеяла, мистер Хупер метнулся к машине и вернулся с кем-то еще, приехала «скорая помощь». А Киншоу не двигаясь стоял на уступе. На него не смотрели, его не звали.
Вот Хупера положили на носилки. Глаза у него были закрыты, крови Киншоу не заметил. Потом его понесли к «скорой помощи» – целой маленькой процессией. Снова тускло раскатился гром.
Он не сомневался, что Хупер умер. Видно было, что он мертвый, он тяжело мотался из стороны в сторону, как тот кролик в Крутой чаще. И еще Киншоу не сомневался, что это он виноват, он его убил. Протянул руку, и Хупер подумал, что он хочет его толкнуть. Вообще-то, у него же были такие мысли, он же этого хотел. А если чего-то захочешь, потом от тебя уже ничего не зависит, к тебе это липнет вроде бородавок. Правда, он потом передумал и протянул руку, чтоб помочь Хуперу, но это не считается. Хупер упал. Издалека, наверное, казалось, будто он его толкнул. Интересно, что ему теперь будет.
Потом он увидел маму, она махала руками и кричала что-то, только он не расслышал.
Киншоу стал медленно спускаться с замка.
Назад, в «Уорингс», они с мамой возвращались на машине мистера Хупера. Ехали медленно. Киншоу смотрел из окна. Он пересчитал все деревья в длинном зеленом туннеле. У некоторых корни выбрались из-под земли, толстые, скрюченные и блестящие.
Интересно, каково было Хуперу лететь, понял он, как долго падает, или нет, больно он ударился об траву или не очень. Может, и не больно вовсе, может, он одну секунду-то и прожил и сразу умер, даже боли не почувствовал.
В его памяти всплыл актовый зал и громкий голос Лесажа: «И душа его отлетела».
Он каждую мелочь запомнил. За окном шел снег, он сидел возле крашенной в кремовый цвет батареи. Между металлическими ребрами были мутные черные следы от каучуковых подошв. Он смотрел на валящие хлопья, чтобы не смотреть на Лесажа. Лесаж его изводил. Вечно гонял Киншоу по глупым, ненужным делам, заставляя топать из конца в конец школы. Когда он возвращался, Лесаж кормил его шоколадом, квадратик за квадратиком вынимая из синей жестянки. Лесаж был заместитель старосты выпускного класса.
Как-то раз он велел Киншоу лечь на пол в кабинете. Больше там никого не было. Киншоу подумал, что он собирается его бить, и стал отчаянно припоминать, какой он мог совершить ужасный проступок.
– Закрой глаза, – велел Лесаж. Он послушался. Ему тогда было восемь, он ходил во второй класс и очень хотел всем угодить, хотел, чтобы его хвалили.
Лесаж. ничего ему не сделал. Электрические часы на стене скрежетали долго, а Киншоу все лежал. Когда он с опаской открыл глаза, Лесаж стоял и смотрел на него с совершенно неподвижным лицом.
Он сказал:
– Ладно, иди.
Киншоу сперва будто прирос к полу.
– Ну вставай, тебе еще уроки учить.
– А... да. Да.
Он вскочил и убежал поскорей, пока Лесаж не передумал. Слу чай был неприятный. Он старался все забыть. Но у него не выходило. Не очень выходило. Когда встречал Лесажа, он не мог отвести от него глаза. И голос Лесажа он все время помнил. Низкий такой, и он как-то баюкал, колыхался ритмично – вверх-вниз. Лесаж всегда читал в актовом зале на рождество, и в день основания школы, и еще по крайней мере раз в четверти.
«И душа его отлетела».
Киншоу сидел по-турецки на деревянном полу, как все, и глядел на валящий снег, а в голове у него ясно рисовалось то, что тогда произошло. Надо только услышать голос Лесажа. Как услышишь его, так и вспоминаешь.
Лесажа с королевской стипендией послали в Итон, а больше никогда никого из их школы не посылали. Его имя золотом написали на мраморной доске. Лесаж. У Киншоу так и не вышло – забыть. «И душа его отлетела».
Он стоял на стене замка, и это случилось с Хупером, душа его отлетела. И ничего не было, только долгий, тихий лет вниз, а потом неподвижность, распластанные, тяжелые руки и ноги.
Они все еще очень медленно ехали, но уже выехали из зеленого туннеля на дорогу к поселку. По полю, как динозавр, пробирался комбайн, и пшеница исчезала у него в багровой утробе.
Мама совсем с ним не разговаривала. Он поглядывал на нее украдкой. Она хмурилась, и кусала губы, и отстранялась от руля, как будто боялась этой машины.
Он не дождался, когда она начнет его ругать, не вытерпел. Он сказал:
– Я его не толкал, я его даже не трогал. – Он не узнал собственного голоса.
– Очень, очень глупо, что ты вообще туда полез, Чарльз. Но сейчас не надо об этом.
Он удивился – почему не надо? Он ужасно хотел, чтобы она все поняла.
– Я его не толкал. Я хотел помочь ему спускаться, а то он боялся, он без меня спуститься не мог.
Она слегка привалилась к нему, ведя машину на повороте. Киншоу выкрикнул:
– Он сам виноват!
– Ну ладно, милый, ладно. Ты ужасно переволновался.
– Хупер просто дурак. И хвальба. Нечего было так высоко залезать.
– Чарльз, милый, по-моему, сейчас не время говорить гадости про Эдмунда, правда? Я очень рада, что ты осознал, как глупо было туда лезть. Мы с мистером Хупером кричали тебе, кричали, но все без толку, ты нарочно не замечал. Это очень, очень скверно. Теперь-то уж поздно, с Эдмундом случилась беда. Мне прежде всего стыдно, что ты не сообразил, до чего можно доиграться.
– Да я-то при чем? Я уже сказал. Это все он. Я могу куда угодно залезть, на любую высоту, на какую хочешь высоту. Я выше всех в школе забирался.
– Ну, и нечем хвастаться, тебе просто повезло, что ты до сих пор не свалился.
– Да нет же, со мной все нормально, потому что я не боюсь, а Хупер боится и никуда не может залезть, на стул, наверно, и то не может, потому что дрожит как маленький.
– Чарльз, я ведь тебе уже говорила, что самый смелый вовсе не тот, кто ничего не боится, ты разве не помнишь?
Киншоу чуть не заплакал. Бесполезно говорить, невозможно растолковать правду, и как ей объяснишь свои мысли? Тверди не тверди, что не толкал он Хупера, что тот сам виноват, что, когда не боишься, можно куда угодно залезть, а вот когда боишься, тут же свалишься. Она и слушать не станет, она не поверит. И придется ему сдаться, он всегда в конце концов сдавался.
Они приехали. Ему хотелось спросить, что ему будет, и как с Хупером – его сразу положат в гроб или нет, – и куда его отправят сейчас, пока не похоронят Хупера. Хотелось спросить: а покажут мне мертвого Хупера?
Он ничего не спросил.
– Ну вот, сейчас ты выпьешь горячего молочка и посидишь спокойно, Чарльз. Ты остаешься с миссис Боуленд.
Они стояли в темном, обшитом деревом холле. Он молча на нее смотрел.
– Мне надо в больницу, миленький.
Он удивился и ничего не спросил.
– Пожалуйста, будь взрослым и помоги маме, слушайся миссис Боуленд, не спорь и не капризничай. Ты же у меня хороший мальчик, а? И сейчас ты успокоился, правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23