Он вырыл круглую неглубокую яму, а рядом полукружьем уложил камни, как стенку. В яму он набросал листьев, а потом уложил прутья – колодцем. Киншоу отыскал длинную прямую палку и стал ее обстругивать: делать вертел. Он сидел на земле по-турецки и орудовал ножом. Тишина опять была мертвая, только хлюпал Хупер и шуршала вода.
Киншоу старался не вспоминать про то, что сказал Хупер. Может, это и неправда и ни в каком они не в лесу. И все обойдется. Они тут еще дня не провели, и еды у них полно. И скорей всего они сейчас где-то совсем недалеко от опушки. Но если уж ночевать, так самое лучшее – тут. Вода есть, огонь будет. Если дождь, можно спрятаться в кустах. Вообще место тут хорошее. И еще он радовался, что держится, все обдумывает и не распускает нюни, как Хупер.
И вдруг он вспомнил про веревку. И ему даже странно стало, как это он про нее сразу не подумал. Он положил на камни обструганную палку и пошел к ранцу. Сзади раздался шум – это насилу поднялся с земли Хупер. Сперва Киншоу на него и не оглянулся. Он разглядывал веревку. Моток был большой, крепкий. Наверное, длиннющая веревка.
Когда он повернулся, он увидел, что Хупер скорчился над водой и его рвет. Киншоу заволновался. Хупера перестало рвать. Он вытер рот рукавом.
– Ну как, все? – спросил Киншоу.
Хупер распрямился. Его передернуло. Он все смотрел вниз, на воду. Киншоу подошел ближе.
– Хупер, знаешь чего. Я, наверно, пойду погляжу, может, опушку найду.
Хупер тут же уставился на него в испуге. Лицо сделалось серое, как прокисшее молоко.
– Нет, ты заблудишься.
– Не заблужусь. Я привяжу к дереву веревку и буду все время разматывать. Кто-то в истории так делал, они тогда от быка спаслись. Или от кого-то там еще. В общем, это сила. Может, мы даже у опушки, а сами не знаем. Я пройду во все стороны и погляжу, может, где есть просвет. В общем, мы лучше разберемся, где чего. Так будет правильно.
– По-моему, глупости все это. А сам говорил, костер разведем, варить будем.
– Вот вернусь – и будем. Хочешь – пока разжигай.
Хупер посмотрел на воду.
– Может, я рыбу поймаю.
– Ну и порядок.
– Киншоу, только ты все равно не уходи.
Киншоу засомневался. Он подумал: боится один оставаться. И сказал:
– Я недолго.
– Мало ли что будет. Вдруг веревка оборвется.
– Я все равно вернусь.
– А вдруг...
– Ну что, что вдруг-то?
– Не знаю. Мало ли.
– Нет, ты скажи!
– Лес ведь. Мало ли чего.
– Ничего с тобой не случится. Вот посмотришь.
Хупер сел на корточки и стал водить по воде рукой, нашаривать рыбу.
– Ладно. Иди, раз ты такой дурак. Заблудишься и пускай, мне-то что.
Киншоу сказал:
– Я тут спички для костра оставил.
Хупер даже не взглянул в его сторону.
Он зашагал прочь от реки под прямым углом, к деревьям. На краю поляны он привязал веревку к ветке, на шесть узлов. И пошел, а веревка разматывалась.
Впереди были сплошные деревья. Они росли плотно, а чуть подальше опять мешались с ежевикой и пышным подлеском. Здесь пока было еще светло, а потом куда темнее. Значит, какая уж там опушка. Стояла тишина. Меньше пахло сыростью, чаще пролетали птицы и больше пели. Он свернул влево, и поляна скрылась из виду, но ничего – веревка сзади шуршала по стволам. Впереди начиналась непролазная заросль, и он решил туда не соваться: вдруг порвется веревка. Куда ни посмотришь – лесу не было конца. Ему стало тесно и душно, небо застила густая зеленая темень.
Кролик сидел на голом корне чуть не под ногами у Киншоу. Киншоу остановился. Он подумал: можно его убить. И мы его зажарим. Он и перочинный ножик захватил. А то – чего бы он зря болтал насчет охоты. Если кончатся запасы в ранце, а они все не найдут дорогу, им придется охотиться.
Кролик его не замечал. Киншоу не дыша подошел еще на шаг. Зверек повернул голову и пугливо на него посмотрел. Он увидел, как у кролика дрожат ноздри. Глазки были очень блестящие и почти прозрачные. Киншоу бросился вперед, упал на кролика и прижал его к земле. Мягкое тельце задрыгалось, затрепыхалось и вдруг стихло. Оно было теплое. Киншоу вспомнил, как он трогал того, другого кролика. Он осторожно отвел руки, потом крепко обхватил кролика с обоих боков и приподнял. Лапки отчаянно задергались, и глазки, он увидел, налились кровью и выкатились от ужаса. Он понял, что не может его убить. Легче уж убить Хупера.
Он нагнулся и отпустил кролика. На мгновенье тот так и замер, застыл, и на шерстке были примятины от его ладоней. А потом прыгнул в кусты, взбаламутив сухую листву.
Тогда Киншоу свернул вправо и шел, пока хватило веревки. Его встречали дубы с огромными стволами, морщинистыми и серыми, как слоновьи ноги. А среди них, несчастные, корежились деревца, загубленные теснотой и тьмою, все в лишаях и, как в светлую замшу, одетые мхом.
Киншоу думал: можно уйти. Бросить веревку и уйти куда глаза глядят.
Он разволновался от этой мысли. Он будет один-одинешенек, вольный как ветер, без всякого Хупера и даже без всякого ранца. Он ни капли не боялся. За день он убедился, что в самой природе для него нет ничего страшного, с этим он сладит, он находчивый. Он уже хотел остаться один в лесу, ему открылся совсем новый мир.
Но вот Хупер... Киншоу присел на траву и вспомнил, как того тошнило в воду. Хупер совсем не может один, тем более если что случится. Он от страха в штаны наложит, совсем ошалеет. И начнет носиться по лесу как полоумный. Киншоу понимал, что его нельзя бросить. Зачем-то Хупер за ним увязался. Хорошего мало, ведь он хотел от него избавиться. И потом, он еще боялся Хупера, он никак не мог его раскусить. Хупер хитрый, такой подведет, такому нельзя верить.
И все равно Киншоу чувствовал, что он за него отвечает, и беспокоился за него. Он понял, что кое в чем важном он лучше разбирается, и если уж кто может найти дорогу из лесу, так только он. А сбежит он – и с Хупером может ужас что случиться, и он будет виноват.
Он встал и пошел обратно, сматывая веревку в моток. Так он шел долго. Он думал: Хупер уже поймал рыбу и она, наверно, жарится на костре. Он проголодался. Ему вдруг ужасно захотелось поесть этой рыбы. Хупер, конечно, из всего сделает игру, а в общем-то – и правда, чем плохо?
Он дошел до поляны, но Хупера сперва не заметил. Костер так и стоял незажженный. Он подумал: «Ох, черт, уперся один, еще заблудится, а потом ищи его. Ох, черт».
Он сложил ладони рупором:
– Хупер!
Потом он заметил, что над краем берега торчит нога. Рыбу, значит, еще ловит.
– Хупер, толку от тебя чуть, я бы уже десять штук наловил, больше даже, а ты...
Он осекся.
– Ох, господи!
Хупер лежал ничком, и ноги торчали над берегом. На воде размывалось кровавое пятнышко, кровь, кажется, текла у него из головы.
– Ох, господи, господи!..
Киншоу встал на коленки и изо всех сил потянул Хупера за ноги. Он оказался здорово тяжелый, и его заклинило, не сдвинуть. Тогда Киншоу скользнул вниз, зашел в воду и поддел руками голову Хупера. На лбу оказалась большая шишка – он расшибся об камень. Из шишки и шла кровь. Но этот-то камень и держал лицо Хупера над водой. Киншоу, пыхтя, перевернул Хупера и потащил наверх. Он тянул его за ноги, а другой рукой придерживал, чтоб не скатывался. Он совсем замучился и, когда вылез из воды, даже заплакал.
Хупер лежал на земле совсем тихо. Его лицо странно светилось. Но кровь уже не текла. Киншоу не знал, что делать. Хупер вряд ли особенно наглотался, но на всякий случай полагалось выкачать из него воду. И вообще непонятно было, дышит он или нет.
Киншоу кое-как перевернул его на бок, стал стучать по спине и растирать ее широкими кругами – еще и еще. Все без толку. Потом наконец-то Хупер дернулся, перекатился на живот и стал дико давиться, хрипеть. Киншоу снова его перевернул и тут из носа и изо рта у него хлынули вода и рвота. Глаза у Хупера открылись и тут же закрылись.
Киншоу что-то слыхал насчет того, как надо дуть в рот, качать вверх-вниз руки, но подумал, что раз Хупера вырвало, значит, он дышит. Глаза у него опять выкатились.
В конце концов Киншоу, чуть не волоком, донес его до костра. Рубашка на Хупере и джинсы сверху промокли, хоть выжимай, и Киншоу сперва никак не мог их стянуть – Хупер был весь такой тяжелый. И они к нему прилипли. Потом Киншоу сообразил, как быть. Сам он тоже промок, но свитер и куртку он снял, когда ходил искать дорогу. Он натянул на Хупера свитер и укрыл его курткой. Больше он ничего не придумал. Хоть бы кто-нибудь еще тут оказался. Он испугался, что Хупер умирает.
«Если б зажечь огонь, – он думал, – можно обсохнуть». Но он весь дрожал, и с него капало на коробок, и он никак не мог зажечь спичку. Когда одна наконец-то зажглась, он лег и стал дуть на прутья, чтоб загорелись.
Он не сомневался, что Хупер умрет. Может, он только что упал, а может, сразу, когда Киншоу ушел с поляны. Он изо всех сил дул на огонь. Больше ему ничего не оставалось. Смотреть на Хупера он боялся, и сам он ужасно продрог.
Если Хупер умрет, он виноват будет. Не надо было уходить. Ведь говорил ему Хупер, что надо держаться вместе. «Одному опасно».
– Господи, господи! – У Киншоу вырвался задушенный всхлип.
Но огонь уже занялся, вверх от прутиков побежали зеленые и рыжие струйки. Пришлось отодвинуться от дыма.
Если Хупер умрет, если Хупер умрет, если... Он прямо не знал, что тогда будет. Он один останется – это уж точно. И зачем его сюда понесло, топал бы себе по дороге и уже бы добрался, куда надо, и ничего бы с ним не случилось. Хупер бы его не догнал, и все было бы хорошо. Пошел шестой час. Он смотрел, как пляшет огонь, и старался унять слезы.
Когда он услышал, как Хупер давится рвотой, он весь дернулся, будто у него за спиной зашевелился мертвец.
Хупер сидел, нагнувшись вперед. Киншоу подошел и сел на корточки рядом.
– Ну вот, ну вот и ничего!
Глаза у Хупера были открыты, но бегали-бегали, не могли остановиться.
Киншоу сказал:
– Видишь, костер горит. Двигайся поближе. Все нормально. Ты поправишься. Господи, я уж думал, ты умер, ты прямо как мертвый лежал.
Хупер поджал коленки, съежился. Он сказал:
– Я чуть не поймал рыбу. Правда. Я почти поймал, Киншоу, ты не думай, я ее чуть не поймал, только не так ухватил, она и вырвалась, а я...
– Да ладно тебе. Подумаешь. Ну ее, эту рыбу. Ты лучше ложись, уснешь, может.
– У меня голова болит.
– Ну да, ты же об камень расшибся. Но я посмотрел, у тебя в общем-то ничего страшного.
– И горло болит. Я пить хочу. Я хочу пить.
Хупера опять затрясло.
– Я тебе руками зачерпну...
– У меня кружка есть. Я принес. Она в рюкзаке.
Киншоу не сразу поднял рюкзачок, который так и валялся, где бросил его Хупер, когда полез купаться.
Кружечка оказалась крошечная. Киншоу вытряхнул рюкзак на траву. Оттуда вывалилась еда, про которую уже говорил Хупер: печенье, помидоры, и конфеты, и соль в бумажном пакетике. А еще карта всей Англии, фонарик, карандаш и клейкая лента. Видно, Хупер второпях пошвырял в рюкзак что попало. На самом дне Киншоу нашел три маленьких белых таблетки. Они немного запачкались. Он их понюхал, потом лизнул. И решил, что это аспирин.
– Знаешь чего, я дам тебе горячего попить. Поставлю кружку на огонь, и вода закипит. И я аспирин нашел.
– Меня от него рвет.
– Ну, сильней-то уж все равно не вырвет. Тебе полезно. У тебя голова пройдет. Я знаю, я положу туда желе, у меня кубиками, оно растает и получится как сахар.
Киншоу сам пришел в восторг от своей затеи, и у него отлегло от сердца, потому что Хупер, оказывается, и не думал умирать. Он побежал к реке и зачерпнул кружкой воду. Потом он вытащил из своего ранца пару носков и один намотал на ручку кружки. И осторожно поставил ее на огонь.
Хупер сказал:
– Ты сто лет пропадал. Нашел дорогу?
– Не знаю. – Он решил лучше соврать. Боялся, что Хупер снова начнет вопить и кидаться.
– Нашел. Я знаю, ты нашел. Киншоу, скажи, мы где?
Киншоу сидел на корточках у костра и молчал.
– Только попробуй удрать. Только попробуй еще уйти искать дорогу. Я тебя убью.
Киншоу поглядел вокруг. Он сказал мирно:
– Успокойся. Если хочешь знать, никакой я не нашел дороги. Я понятия не имею, где мы.
И снова стал следить за водой в кружке.
Глава восьмая
– Киншоу, уже темнеет.
– Вижу.
– Асколько времени?
– Свои часы иметь надо. Я не нанялся тебе время говорить.
– Папа мне на рождество часы подарит. Золотые. С римскими цифрами. И число будут показывать. И в темноте можно смотреть. Дико дорого стоят. Пятьдесят фунтов, что ли. Даже дороже.
– Ври больше. Таких и часов-то не бывает.
– Нет, бывают, бывают! И за сто фунтов бывают, и еще дороже. Много ты понимаешь!
– Никому отец не станет часы за пятьдесят фунтов покупать.
– А мой купит, потому что он говорит, я для него важней всего на свете. Он мне что угодно купит.
Киншоу умолк, сраженный самонадеянностью Хупера.
День выцветал и выцветал, он высасывал краску из кустов и деревьев, пока все кругом не стало как старая фотография – блекло-бурым. Было очень тихо. И еще совсем тепло.
– Ну ладно, сколько времени?
– Девятый час. Почти двадцать минут.
Киншоу почесал голову.
– У тебя гниды.
– Это комары кусаются.
– А надо сделать костер побольше, и они отстанут. Комары огня не любят.
– Нет, это они от дыма дохнут.
– Ничего они не дохнут, просто они не любят огня и улетают.
– Нет, дохнут, даже видно, как падают. Они задыхаются.
– Еще мотыльки налетят.
– Ну, хватит. Дались тебе эти мотыльки.
– Если хоть один мотылечек по тебе поползет, ты сразу уписаешься со страху.
– Я говорю – хватит.
– Ага, испугался!
– Отстань.
– А по правде?
– Что?
– Боишься?
– Чего мне бояться?
– Ну вообще. Вот темно будет.
– Не боюсь.
Хупер всматривался ему в лицо и соображал, врет Киншоу или нет. Он сидел у самого костра.
– У тебя шишка вскочила. Темная.
– Все из-за тебя.
– Что глупости болтаешь. А болит?
Хупер поднял руку и внимательно ощупал шишку.
– Когда надавишь – больно.
– Ой.
Киншоу все расчесывал комариные укусы.
Он сам поймал рыбу. Сперва он собирался проткнуть ее ножиком, но когда вытащил из воды – не смог. Еще не сразу умрет, и вдобавок он в крови выпачкается. Если, конечно, у рыб есть кровь. Тут он сомневался. Непохоже вроде.
Рыба попалась большущая, в темных полосах поперек живота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23