"Это кто ж у
тебя дед-то, - подумал он, - это что же у тебя дед за дурак,
чтоб держать такую красоту без занавесей и циновок!" И тут же
почему-то подумал, что уж свою жену никуда пускать не будет,
сказано, береги добро от воров и чиновников, если хочешь, чтобы
не украли.


Три дня государь бродил по рынку и Нижнему Городу вместе с Наном
и Ханалаем, и никто пока об этих прогулках не знал: во всяком
случае, никто из людей первого министра, господина Ишнайи.
Ишнайе было уже за шестьдесят. Звезда его взошла еще при
государыне Касии. В начале царствования государыня сильно
ополчилась на "твое" и "мое", отчасти потому, что другой
претендент на престол, экзарх Харсома, совсем распродал свою
провинцию, Нижний Варнарайн, стяжателям, а про чиновников
говаривал: "Когда берут корзинкой или сундучком - это, друг мой,
взятка, а когда берут баржами и амбарами - это уже торговля".
После смерти преступника Харсомы в провинции началось
непристойное замешательство. Собрались пятеро крупнейших
казнокрадов, позвали сотню казнокрадов поменьше и объявились,
совместно, регентами его сына.
Много гнусного могло из этого выйти, если бы не безграничная
преданность чиновника по имени Арфарра - имя это еще не раз
встретится в нашем повествовании. При этом-то Арфарре, ставшем
араваном провинции, и начинал господин Ишнайя, нынешний первый
министр. Был он в ту пору совершенно неподкупен и прям,
выдвинулся очень скоро. Араван Арфарра испытывал в чиновниках
большой недостаток. Дошло до того, что многим резали уши, сажали
в колодки и оставляли в управе - а то вести дела было некому.
Сгубила Ишнайю страсть к алхимии и колдовству. Проведав о ней,
главный монах-шакуник, некто Даттам, который даже Арфарре был не
по зубам, велел зарыть в болоте сундучки с золотыми слитками, а
колдуна научил, как себя вести с Ишнайей.
Ишнайя отрыл сундучки; пришли преданные Даттаму чиновники,
учинили золоту опись; номера на слитках были казенные. Ишнайя
покорился и быстро пошел в гору. Грехопадения своего, однако, не
забыл, и лет через десять, когда государыня Касия расправлялась
с сообщниками сына, имел удовольствие спросить у Даттама:
- Ну? Кто из нас лучше знает черную магию?
Даттам рассмеялся и ответил что он, Даттам, всего лишь тень бога
Шакуника, бога знания и богатства, и что бог Шакуник, если
захочет, превратит государей в тыквы, а землю покроет щебенкой и
рудными отвалами. Едва успели накинуть колдуну на голову мешок:
а все-таки он ухитирился моргнуть глазом через мешок, и там,
куда он моргнул, земля стала как дохлый рудный отвал.
После этого Даттама забили палками на глазах Ишнайи, и все
говорили, что Даттам вел себя очень достойно. Многие были
недовольны Ишнайей за Даттама и особенно за храм Шакуника с его
пропавшими знаниями. Ишнайя унаследовал остров близ столицы, где
была усадьба Даттама, храм и фабрика, на которой, по преданию,
из хлопка делали искусственный шелк. Но по приказу государыни
Касии колдовскую ткань сожгли, а храм, говорят, разлетелся сам,
как лопнувший бычий пузырь.
Ишнайя оставшееся добро вскоре стократ умножил, и даже быстрее,
чем Даттам. Даттам ведь, хотя и звался монахом, наживал деньги
ради денег, возбуждая безполезные желания в себе и опасную
зависть в других, и вкладывал деньги, так сказать, в вещи. Что
же до господина Ишнайи, тот дарил золото людям, видя в друзьях и
надежных стражей имущества, и лучшее средство его умножения.

Итак, утром четвертого дня первый министр явился к государю
Варназду, и государь стал хвалить сделанное Наном в провинции
Харайн.
- Да,- сказал министр Ишнайя, - это был превосходный выбор, и
господин Нан сделал все, как надо. Он убил наместника провинции
и аравана провинции. Сектанту, еретику - даровал прощение,
разбойникам - также. Потом взял двести золотых связок от некоего
Айцара, главы харайнских богачей; уничтожил за это следы участия
Айцара в заговоре с целью отпадения от империи, заговора, первой
жертвой которого был убитый судья; приписал это убийство
отравленному им аравану провинции, врагу Айцара. Под предлогом
борьбы с кучкой варваров передал в руки богачу командование
войсками и сделал разбойника - наместником. Вот увидите,
государь, не пройдет и года, как Айцар и этот Ханалай поднимут
мятеж!
- Это все? - заколебавшись, проговорил государь.
Господин Ишнайя почтительно потрогал новый указ и спросил:
- Почему господин Нан не сомневается, что маленькие люди отдадут
двадцать миллионов за такое болотистое дело и преуспеют там, где
не преуспел сам основатель династии?
- Так почему?
- Потому что один маленький человек, по имени господин Айцар,
уже покупает бумажек на десять с четвертью миллионов. Нан уже
получил свою долю. А наместник Ханалай получит ее после того,
как обеспечит стройку рабочими. Добровольный найм! Как же!
Государь выхватил у Ишнайи бумаги. По одной выходило, - да,
столичный инспектор брал, по другой - было за что брать. Еще
было письмо арестованного наместника сыну, с жалкими словами и
припиской: "Если тебе скажут, что я покончил с собой - не верь".

- Вы думаете, государь, этот Ханалай - такой весельчак? Его люди
сырую человечину ели, а не сырых сусликов... Господин Нан его
всю дорогу натаскивал: ешь побольше да шути погрубее - как раз
угодишь государю.
Государь молча повернулся и вышел. Он ушел в сад - зал, имеющий
вместо крыши - небо, и велел привести Нана. Потом отменил
приказ, решив, что дождется вечера. Потом ему стало досадно. Он
бы разгневался на Нана, выплыви столь быстро тайна его прогулок
- а теперь ужаснулся, как ловко этот чиновник умеет прятать
концы в воду.
Потом он вдруг ясно понял, что не хочет видеться с этим
человеком. Он мучительно ясно представил, что все эти дни Нан
опекал его, как больного ребенка. Поняв же, император вызвал
своего молочного брата, Ишима, и лично продиктовал ему приказ об
аресте Нана. Пусть господин Нан по крайней мере отдаст себе
отчет в том, кто чьей распоряжается судьбой.
Пришел еще чиновник, скребся. Государь затопал ногами: он хотел
быть один. Потом он понял, что все равно не один: кругом дворец,
и каменные звери, и статуя государя с крысиной мордой. Где можно
быть одному? Что он, мальчик, что ли?

***

На следующий день Шаваш выяснил: девушку звали Идари, и дед ее
был одним из известнейших книгочеев. Жила она в казенной
шестидворке у Синих Ворот с дедом, с матерью, с младшей сестрой
и целым выводком тетушек. Бедствовала семья изрядно и даже
непонятно было, как уцелела, - отец Идари, по имени Адуш, был
другом Даттама и вместе с ним был арестован за многознание и
колдовство.
Шаваш запомнил адрес и, запершись, занялся своим платьем. Шаваш,
бывший побирушка, всегда одевался так, чтобы просителю было
понятно: тут придется подносить не "на тесьму и на бязь" , а на
"шелк и бархат". Видом своим Шаваш остался доволен. В Небесной
Книге, точно, сидели серьезные юноши из лицеев и старички,
располневшие от грусти... Но девушка в кофточке с легкими
рукавами подошла именно к нему. Потому что серьезные юноши не
могли позволить себе золотого шитья на обшлагах; потому что
серьезные юноши на скалывали бархатный плащ аметистовой
застежкой; потому что у серьезных юношей пальцы были в чернилах,
а не в перстнях.
Дождавшись полудня и оставив Нану записку о том, что он ушел в
префектуру, Шаваш отправился к Синим Воротам.
Предместье бурлило и дышало: полуголые красильщики развешивали
высоко над улицей хлопающие полотнища, мимо Шаваша тащили
коромысла с плодами и фруктами, у зеленщика разгружали воз,
полный капусты, и мясник поддувал тушку козы, готовясь содрать с
нее шкуру.
Молодой секретарь прошел под белой стеной с резной галлереей
раз, другой, третий. Как они ни старался, он ничего не мог
разглядеть за ставнями, стыдливо, как ресницы, опущенными. Шаваш
в досаде повернул голову.
Улица была наводнена зеваками, мимо несли паланкин в форме
розового цветка. Лепестки цветка раздвинулись, девичья головка
глянула на Шаваша. Шаваш прижал руки к груди и поклонился:
паланкин был казенный, со знаками отличия министра финансов.
Тут вверху стукнула ставня, и кто-то опростал ведро с горячими
помоями прямо на бархатный плащ и ламасские кружева кафтана.
Розовые лепестки паланкина сдвинулись: внутри захихикали. Мясник
перестал надувать козу и захохотал. С резных галерей, из
ставней, увитых голубыми и розовыми ипомеями, высовывались
любопытные женские лица. В беленой стене шестидворки
распахнулась дверь, из нее выскочила пожилая женщина, всплеснула
руками и закудахтала:
- Это племянница все, племянница, - громко и визгливо говорила
она то Шавашу, то зевакам. Затеяла мыть пол. Я ее так всегда и
наставляла: смотри, куда выливаешь воду, смотри!
Тут прибежала другая тетка, помоложе, в суконной синей паневе и
кофточке с рукавами, вышитыми мережкой, увидела изгаженный плащ
и так и села, помертвев, на порог. Муж ее, балбес, за всю жизнь
не нажил такого плаща. Ладно бы плаща! А вот второй год просишь
бархату на юбку-колокольчик, уже и Нита сшила себе такую юбку, и
Дия, и в храм показаться стыдно - то приласкаешь мужа, то
прогонишь - а юбки все нет. "Вот - шляются важные сынки -
плакала уже в мыслях женщина, - теперь он поднимает шум, мужа
выставят с должности и с шестидворки".
- Что такое? - спрашивали в толпе.
- А вот этот щеголь, - объясняли, - вздумал приставать вон к
той, в кофточке с мережкой, она его возьми и окати.
- Ба, - сказал кто-то,- да в кофточке с мережкой - это Изана.
Станет она такого окатывать! Она каждый месяц в новой юбке ходит
- откуда у честной женщины каждый месяц новая юбка?
- Ничего подобного, - говорили дальше, - этот чиновник ходил к
дочери министра. Отец ее узнал об этом и нанял людей, чтобы
покрыть его грязью перед народом.
- Братцы, - вопили в харчевне напротив, - где оборотень?
Женщина в синей кофте сказала решительно, что надо бы платье
простирать и просушить, но ведь на это уйдет столько времени, а
господин чиновник, верно, торопится с важным визитом. Другая,
помоложе, в кофточке с мережкой, завела синие глаза и начала
плакать. Шаваш почтительно поклонился и сказал, что важного
визита у него нет, что он очень рад будет вымыться и подождать,
пока высохнет платье; только вот напишет приятелю записку, чтобы
тот не волновался.
Шаваша с поклонами и охами провели в дом. Чистенькие стены,
деревянная лестница скрипит, как сверчок; пыль и полумрак от
книг и закрытых ставен. Шаваш поглядел на горку зерна перед
черепахой Шушу и подумал, что в этом доме, верно, только боги
едят, как следует.
Девушки, разумеется, на обеде не было. Было большое смущение,
потому что по записке, отправленной Шавашем, в дом пришел
мальчишка с корзинкой. В корзинке был маринованный гусь,
холодная баранина, нарезанная дольками, жареная кошка, пирог,
печения, фрукты и два кувшина белого вина.
Хозяин вышел к обеду в строгом мышином кафтане:
- Да, сударь! Внучка моя слишком неосторожна, да и молодые
чиновники в нынешнее время легкомысленны. Говорят, к такому
способу прибег герой "Повести о Ласточке и Щегле".
"Ну, почтительная внучка," - ахнул Шаваш.
Старик насмешливо поглядывал на него за обедом. Шаваш ничего не
ел, был рассеян и все время норовил поворотиться глазами к
занавеске, ведущей на женскую половину. Занавеска колыхалась, и
за ней хихикали.
Помыли руки, принесли чай. Старик осведомился о семье и
должности Шаваша. Шаваш отвечал, что он - сирота и секретарь
господина Нана, нового начальника парчовых курток в западной
части Верхнего Города. Старик про себя усмехнулся. Всякий
богатый - либо вор, либо наследник вора. Этот, стало быть, не
наследник.
Потянулась приличествующая случаю беседа о процветаниях
государства и добродетели человека, и чем дальше она длилась,
тем больше Шаваш раздражался. Старик был из той самой,
ненавистной Шавашу породы людей, которые разглагольствуют о том,
что истинное богатсво - не в увеличении имущества, а в
ограничении желаний, и которые осуждают взяточников, главным
образом потому, что сами ни разу не были на таком месте, где им
предлагали взятку; И чем больше Шаваш раздражался, тем больше
улыбался он собеседнику. Внезапно Шаваш спросил:
- Я, простой секретарь, не могу сравниться с вами в познаниях.
Скажите, если бы вы точно знали, что в ойкумене действует
некоторая тайная сила, совершенно, однако, не отраженная в
донесениях и отчетах, что бы вы сказали об этой силе?
Ученый ответил с улыбкой:
- Логически рассуждая, такая сила должна быть всемогущей. Вопрос
ваш, впрочем, тонок и напоминает определение бога, данное
Инаном. Инан доказывал всемогущество бога именно тем, что тот
умеет скрывать от недостойных любые доказательства своего
существования.
"Бес бы тебя побрал с твоими богами" - подумал чиновник.
Наконец явилась младшая из тетушек, которая уже сменила кофточку
с мережкой на какую-то другую, павлиньих цветов, и объявила, что
платье высохло. Тетка жмурилась и строила Шавашу глазки. Она
была наделена двумя признаками красоты из двадцати четырех.
Шаваш откланялся и ушел. С резной галлереи вслед ему глядела
Идари, девушка с воздушными рукавами, и ее младшая сестра,
баловница и хохотушка. Идари разболтала сестре о вертопрахе,
спросившем "Повесть о Ласточке и Щегле", и это сестра плеснула
ведро с помоями.
- Ах, какой хорошенький, - сказала младшая сестра. - Миленькая,
ведь он из-за тебя в Небесную Книгу пришел. Он, верно, видел
тебя в розовом платье на полуденном празднике.
Идари покраснела. Ей, точно, приглянулся молодой чиновник;
снился ночью, норовил пощупать... Доселе ей никто не снился.
Был, правда, один в Небесной Книге, давно уже, варвар с голубыми
глазами. Говорили, он из государева рода. Этот Кешьярта никогда
не улыбался и на нее не смотрел. Одет он был бедно, книги
подбирал странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10