Но господин Нан ничего такого не думал, а только
радовался, что Ханалаю на следующий же день пришлось уехать в
провинцию Харайн, дабы приступить к выполнению указа, и в
государевом сердце у Нана не осталось соперников.

Итак, государю Варназду казалось, что в эти три дня никаких
чудес в Нижнем Городе не было. Надо сказать, он ошибался. Чудеса
были. Одна баба, три года беременная, разродилась добрым
десятком бесов; в портовых складах по ночам безобразничали
оборотни; а воришка по прозвищу Цепкий Хвост с помощью черной
магии наконец добыл себе в помошники бесов, и посадил в каждый
палец по бесу. Возможно, это были те самые бесы, которыми
разродилась вышеупомянутая баба.
Но главное чудо было такое:
В десяти государевых шагах от столице в деревне жил крестьянин
Лахут Медный Коготь. Медным Когтем его известно за что прозвали.
Еще в молодости, когда у него не было этого прозвища, и был он
голь перекатная, сделал он себе в лесу расчистку. Община
расчистку отобрала и разделила по справедливости. С годами Лахут
забрал большую власть, пол-деревни пошло ему, как говорится, в
приемные отцы. А приемный отец - это вот что такое: продать
землю нельзя, а отдать приемному сыну - можно. Есть, впрочем, и
другие способы.
Лахут потребовал расчистку обратно. Началась склока. Расчистка
как-то заросла в пастбище, и Лахут послал туда работника пасти
телят. Год работник Лахута пас там телят, а потом как-то утоп.
Лахут на это ничего не сказал, а послал другого работника, очень
дюжего. Этот работник тоже год пас телят, а потом его нашли с
расколотой головой. Третьим вызвался пасти племянник Лахута, и
Лахут добыл ему меч и рогатое копье. Прошел год: что ты будешь
делать, заколдованное место, опять сгиб человек! В деревне все
сходились на том, что тот, первый работник, был человеком жадным
до богатства и поэтому, утонув, обратился в злого духа и стал
губить прочих. Это с корыстолюбцами обыкновенная история.
Лахут, будучи другого мнения, повздыхал и поехал в столицу. В
столице ему не понравилось: навоз течет бесполезно в реку, шум,
гам, перекупщики торгуют на рынке втрое дороже, чем покупают у
Лахута. Лахут долго ходил, везде подносил на "кисть и
тушечницу". Наконец его свели с одним чиновником, и Лахут
изложил свое дело:
- Убили племянника, а до этого - двоих работников. И я знаю,
кто, потому что на убийцу в это время бросилась собака и вырвала
клок из штанов. Он заколол собаку, но клок из штанов остался в
ее пасти. А он так до сих пор и ходит, оторванный, потому что
других штанов у него нет, а пришить - лень.
Чиновник велел прийти через день. Лахут пришел через день.
Чиновник выпучил глаза и заорал:
- Ах ты бесчувственная тварь, стяжатель! Да как ты смел зариться
на общинную расчистку! Здесь тебе не деревня, где ты помыкаешь
людьми, как хочешь, а столица! Вот я тебя упеку! У племянника
твоего был меч в личном пользовании - за такие вещи наказывают
всю семью преступника, не считая детей во чреве матери! Притом
про клок из штанины ты мне все наврал, и я так думаю, что, в
случае чего вся деревня покажет, что ты этому оборванцу сам
подарил дырявые штаны, стало быть, и племянника сам убил... не
поделили, чай, чего...
У Лахута глаза стали треугольные от ужаса. А чиновник распинался
целый час и так напугал деревенского богача, что Лахут ему отдал
все, что взял с собой и еще посулил каждый месяц присылать по
головке сыра, лишь бы закрыли дело. Лахут вернулся на постоялый
двор, стал пить чай на дорогу и плакать. Вдруг видит, - входят в
харчевню трое.
- Что, - говорит самый старший, - и на тебя, хармаршарг, нашлась
управа?
"Хармаршарг" значит "сын тысячи отцов". Раньше так называли
государя, а теперь богатея. Лахут поглядел на старшего и
говорит:
- Сколько у меня отцов, это не твое дело, разбойник, а ведь и у
тебя их было немало: один обтесал ноги, другой руки, третий уши,
- и все, видать, хозяйствовали в спешке.
А что этот человек - разбойник, Лахут сразу угадал по выговору,
да еще прибавил:
- Ты, чай, клеймен, что повязку носишь!
- А ты, - заухал разбойник, - степенно ходишь, чтоб на подметках
дырок не разглядели!
- Тут будут дырки на подметках, - разозлился Лахут,- тут
чиновники и без штанов оставят, да еще спасибо велят сказать.
- А какая твоя беда? - спросил Лахута второй человек.
Лахут взглянул, и этот второй ему как-то необыкновенно
понравился: молодой чиновник, платье потрепанное, но чистое.
Лицо нежное, прозрачное, верхняя губка как-то припухла, глаза
карие, большие, чуть испуганные, брови изогнуты наподобие
ласточкина крыла. Лахут горько заплакал и все рассказал: и как
убили племянника, и как в одной управе чиновник взял у него
деньги, усадил на лавочку, велел ждать - и пропал с деньгами
бесследно, и про того чиновника, которому обещал головку сыра.
Вздохнул и посетовал, что корыстолюбивые чиновники обманывают
государя и народ. А клейменый помигнул спутнику да и спрашивает:

- А сколько ты мне, хармаршарг, дашь, если я сведу тебя с
государем?
Деревенский богач рассердился:
- Куда тебе, висельник, до государя!
- Не твое дело, - говорит клейменый, - я, может, ходы знаю.
Лахут дал ему десять желтеньких, разбойник нанял на рынке
какую-то бочку и провез в бочке Лахута во дворец. Спутники
клейменого куда-то пропали. Вот Лахут вылезает из своей бочки:
дивный мир! Хрустальные фонари сияют, как тысячи солнц,
колеблются невиданные цветы и травы, по лугам гуляют заводные
павлины. Клейменый тащит Лахута по пестрой дорожке, а Лахут не
знает, на том свете он или на этом. Вот они обогнули беседку,
похожую на тысячелистый цветок, Лахут глядит - за беседкой
огромный пруд, на берегу пруда гуляет черепаха из золота, над
черепахой растет золотое дерево, а к дереву идет государь со
свитой: одежды так и плывут по воздуху, на лице - рисовая маска.

"Распуститись" - говорит государь, и на золотом дереве
распустились цветы. "Созрейте" - говорит государь, - цветы
пропали, на ветвях повисли золотые яблоки.
Государь взял в руку яблочко.
- Какая твоя беда, - спрашивает Лахута.
Тут старик повалился ему в ноги и заплакал:
- Ах, государь, бес меня попутал! Я думал, мне голову морочат, а
теперь вижу - настоящий государь! Как соврать? Сто полей - и все
государевы! Я великий грешник! И расчистку я обманом отобрал, и
племянника убил! Тот чиновник верно угадал: только штанов я не
дарил, а выдрал клок загодя и повесил так, чтоб непременно
стащили! А отчего все? Оттого, что рынок близко, растет
бесовство, сводит покупателей с продавцами! Государь! Запрети
рынок, - не вводи народ во искушение!
Тут уж многие среди придворных заплакали. С этой-то историей
Лахут и вернулся в деревню. Государь простил ему преступление.
Землю Лахут всю раздал, переродился совершенно, посветлел, сам в
город не ездил и другим заказал. Из деревенского богача стал
деревенским святым.
Мы с этим Лахутом еще встретимся.

* * *

Из-за указа о харайнском канале секретарь Нана, Шаваш, не знал
передышки, и ему не то что до сводок о чудесах, - до девиц и
вина, и до тех не было дела.
В третий день, покончив с указом и побывав у нужных людей, Шаваш
выхлопотал себе пропуск и отправился в главный архив ойкумены,
именуемый Небесной Книгой, и расположенный в северном округе
дворца.
Площадь перед дворцом истекала потом и зноем, праздный народ
расхватывал амулеты и пирожки, скоморохи на высоком помосте
извещали, что сейчас будет представление "Дела о подмененном
государе".
Дело о подмененном государе было вот какое: окружавшие молодого
государя монахи-шакуники сгубили несчастного, вынули его душу и
захоронили. Вместо государя приспособили полосатого барсука,
облитого государевой кровью. Вышла кукла, точь-в-точь государь;
эта-то кукла полтора года и правила. Затем шакуники принялись за
государыню. Добыли лягушку, истолкли ее в пыль, пыль зашили в
платье лунного цвета, поднесенное государыне. Изготовили
восковую персону и стреляли в эту персону заговоренными
стрелами. Каждый раз, когда стреляли, у государыни Касии
колотилось сердце. Под окнали дворца зарыли человеческий скелет,
обрядив его в одно из старых платьев государыни. Омерзительные
планы.
Все это вышло наружу с надлежащими доказательствами, нашли и
скелет, и куклу. Монахи сначала запирались, некоторые имели
наглость хохотать и утверждать, что такие вещи вообще
невозможны, но тут уж они поступили неумно, потому что все
знали, что в храме Шакуника умеют творить чудеса, на этом храм и
держался.
Шаваш протолкался сквозь толпу, собравшуюся смотреть на
злодеяния монахов, и, взмахнув пропуском, прошел во дворец меж
каменных драконов, взвившихся в воздух на широко распахнутых
створках ворот, и неподвижных, с выпученными глазами,
стражников. Его интересовали совсем другие монахи, кукольных
представлений о которых никто не ставил. Шаваш хотел посмотреть
все, что имеется в главном архиве ойкумены о желтых монастырях.
Шаваш был из числа тех, кто рассылает циркуляры, а не тех, кто
читает книги, - в Небесной Книге он никогда не был, и вблизи
огромный ее купол, вздымающийся из каменной площади, сплошь
покрытой письменами, произвел на него известное впечатление.
Место это было историческое, про него рассказывали массу
историй. С правой стороны стоял храм, где хранилась Книга
Судьбы, и однажды поймали там бесенка, который за взятку вздумал
выскоблить в ней пару строчек; а с залой левого книгохранилища
случилась еще более скверная история. Бесы пристали к тамошнему
смотрителю с просьбой, чтобы он позволил справить им в зале
свадьбу; тот, за мзду, согласился. Бесы справили свадьбу, а
наутро все буквы в книгах левого книгохранилища перевернулись
задом наперед.
Не желая привлекать чьего-либо внимания, Шаваш выхлопотал себе
пропуск с красной полосой, позволявший лично ходить меж полок, и
к полудню он умучился и заблудился, а, обнаружив, что в этом
книжном месте и поесть-то прилично негде, и вовсе стал кусать
губы от злости. Редкие книгочеи с испачанными чернилами пальцами
с недоумением проходили мимо изящного молодого чиновника, с
наглым выражением лица и в бархатном плаще с аметистовой
застежкой, - явно из того новейшего поколения, что охотится за
деньгами, девицами, и государственной казной, - который
растерянно сидел на полу в окружении пыльных фолиантов, и
выглядел неуместно, как роза на капустной грядке.
Наконец Шаваш уселся у окошка с видом на каменные плиты и
злополучное левое книгохранилище, и принялся просматривать
разные упоминания о желтых монастырях. Гм, желтые храмы, числом
тринадцать штук, очень древние, старейший из существующих - в
провинции Инисса, еще до ее присоединения к империи... Монахи
возделывают свои поля, не потребляют мяса и орехов, живут в
отдалении от властей и не пускают оных за стены, почитают бога
по имени Ир, каковой бог изображений не имеет, но иногда
рождается в том или ином монастыре, после чего вселяется в
какого-нибудь монаха, отчего монах приобретает способность
исцелять болезни и повышать урожай. Так! Значит, изобразить его
нельзя, а родиться ему можно... Знаем мы, откуда такие боги, и
как возрастает урожай... Чиновники в этот год завышают цифры из
уважения к традиции, вот он и возрастает... Деревенский какой-то
бог, обветшалый, пахнет от него шаманством, нарушением законов о
несущестовании колдовства и временами, когда не было
государства, немудрено, что монастыри почти опустели, в иных
едва два-три монаха, - отчего же в Харайнском монастыре их
двадцать?
"Был уже такой случай с храмом Шакуника", - плакал тогда Бахадн,
- но случай как раз был совсем другой. Был гигантский банк
шакуников, кожаные их деньги, миллионы акров земли, копи, заводы
и мастерские, шакуники притязали на всемогущество и ошивались
при дворе, лягушек, может, в платье государыне и не зашивали, а
заговор - был. А эти что? Тринадцать монастырей, затерянных по
болотам, да и из этих монастырей, только один, кажется,
примечателен. Шакуники сами объявляли себя колдунами, а эти
прячутся, как землеройка в траве, не случись того дурацкого
убийства, и не заметишь...
Шаваш зажмурился. Перед глазами его предстали тысячелетние стены
тридцати семи желтых монастырей, стены, за которыми кончалась
юрисдикция государства и власть государя; государя, от взгляда
которого расцветают золотые деревья, государя, повелевшего
занести в Небесную Книгу каждую травинку на земле и каждую
звезду на небе.
И тут же, без предупреждение, у Шаваша заболела голова.
Он закрыл глаза и даже вспискнул. Когда он открыл глаза, к нему,
по пятицветной дорожке, важно шествовала фея. Белая запашная
юбка так и колышется, концы широкого пояса трепещут за спиной,
как крылья, рукава кофточки вышиты цветами и листьями, ресницы
летят, как росчерк пера над указом дивных синих глаз, в черных
волосах наколка - лак с серебром. Дешевенькая наколка.
Фея подошла и строгим голосом спросила, какие ему записать
книги. Шаваш, опустив глаза, сказал, что ему нужна "Повесть о
Ласточке и Щегле".
- Сударь, - серьезно возразила девшука, - за "Повестью о
Ласточке и Щегле" нет нужды ходить в Небесную Книгу, ее можно
купить у любого лоточника на рынке.
Тут она покраснела, ахнула и сказала:
- Как вам не стыдно, сударь! Я, конечно, понимаю, молодым
девушкам подобает сидеть взаперти. Но дед мой болен и слеп, если
я не буду ему помогать, его лишат должности. Он вот уже сорок
лет смотрит за Небесной Книгой; а сюда, сударь, ходят серьезные
юноши, и никто из них не просит у девушки "Повести о Ласточке и
Щегле".
Повернулась и убежала. Резные рукава вспорхнули, легкие, как
крылья бабочки. А ведь нынче немодно, чтобы рукава были легкие.
Модно зашивать в рукав тяжелого "золотого государя", чтобы он
просвечивал сквозь кружева на женской ручке.
Шаваш раскрыл рот, внизу живота словно заломило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10