Тогда Рид и сам едва не разрыдался.Наконец он провалился в глубокое, неспокойное забытье. Во сне он снова шел знакомой снежной тропой к дверям лесной хижины. Демоны вернулись, и снова пахло кровью и смертью, и страшно кричала женщина – так страшно, что у него разрывалось сердце.Рид проснулся от собственного крика и вскочил, задыхаясь и обливаясь холодным потом.Тресси в темноте крепко обняла его, притянула к себе, согревая сонным теплом своего тела.– Боже, помоги мне! – простонал Рид, уткнувшись лицом в ее плечо.– Тс-с, тише, тише, – шептала она, – все хорошо, родной, это просто сон. Я здесь, ты со мной, успокойся же, успокойся.Тресси баюкала его, как ребенка, покуда он не перестал дрожать.Они должны выдержать и это испытание – любой ценой. Она больше ни за что не покинет Рида, но и от мести своей ни за что не откажется. Должен же быть какой-то выход из этой западни. Они его найдут, обязательно найдут. 15 Джарред Линкольншир смотрел на Тресси с нескрываемым сожалением.– Нам будет недоставать тебя, детка. Ты уверена, что так уж хочешь уехать?Он жестко, неприязненно глянул на Рида Бэннона – тот стоял чуть поодаль, держа в руках шляпу. Без бороды лицо его выглядело куда моложе, четко очерченный рот был упрямо сжат. Тресси рада была, что он побрился.Рид ответил Линкольнширу таким же неприязненным взглядом. Эти двое невзлюбили друг друга с первой же минуты. Тресси втайне даже позлорадствовала по этому поводу. Поделом Риду – нечего было оправдывать неприглядные поступки человека, которого в жизни не видел! И все же, хоть англичанин и был виноват перед Розой, сама Тресси не испытывала к нему ничего, кроме глубокой благодарности.– Чем вы собираетесь заняться? – спросил Линкольншир.– Отправимся в Баннак, – не слишком любезным тоном вмешался Рид. – Может быть, примкнем к старателям.– И ты хочешь тащить ее с собой? – возмутился англичанин. – Старательские лагеря – самое неподходящее место для женщины! Непосильная работа, грязь, грубые нравы. Пусть Тресси останется в Вирджинии, подождет, пока ты вдоволь не натешишься старательством. – И, не дожидаясь ответа, повернулся к Тресси: – Дитя мое, будь же наконец рассудительна! Не позволяй своим чувствам возобладать над разумом. Подумай – он ведь загоняет тебя до смерти!Тресси поразила такая горячность. Она, конечно, знала, что Линкольншир неплохо к ней относится, но сейчас он вел себя совершенно необъяснимо – словно приходился ей отцом, а не нанимателем и отчасти другом.Тресси тронула его за руку, умоляюще заглянула в глаза:– Пойми, Джарред, именно это мне и нужно – уехать подальше отсюда. Ничего плохого с нами не случится. Рид будет заботиться обо мне, честное слово!– Пойдем, Тресси, – требовательно бросил Рид. Лицо его потемнело от гнева, но до открытой вспышки дело пока не дошло. Быть может, Рида удерживало ее уважение к Линкольнширу. Этот человек немало сделал для нее и Калеба. Удивительное дело – Тресси никогда не видела, чтобы Рид приходил в ярость, и прежде ей казалось, что его ничто не в силах вывести из равновесия.Она хорошо помнила, как отец иногда впадал в гнев – лицо его багровело, кулаки сжимались, порой он мог опрокинуть стол или швырнуть чем-то в человека, вызвавшего его ярость. Как-то Тресси перепугалась до полусмерти, увидев, как отец, поспорив с мамой, в бешенстве сильно толкнул ее. О чем был спор, она уже и не помнила. Разгневанный мужчина – пугающее зрелище, тем более что гнев он слишком часто вымещает на женщине. Впрочем, Тресси любила отца, и даже такие случаи не могли тогда поколебать ее любовь. Нет, она не будет вспоминать об этом, возвращаясь мыслями в прошлое. Былая жизнь ушла бесследно – спасибо дорогому папочке! Неужели она никогда не сможет простить его?Тресси очнулась, услышав безжалостный вопрос Линкольншира:– А как же похороны?Она охнула, прижав ко рту кулачки. Эту часть своей жизни она постаралась так прочно вычеркнуть из памяти, словно Калеб никогда и не существовал. Возвращение Рида наполнило сердце Тресси блаженной радостью, и меньше всего на свете ей хотелось развеять это блаженство. Напоминание о похоронах одним толчком швырнуло ее в невеселый реальный мир.– О господи! – пробормотала она. – Я совсем забыла. Когда будут похороны?– В эту субботу. На кладбище придет весь город. Тресси коротко кивнула.– Мы останемся до похорон, – сказала она, даже не спрашивая у Рида, согласен ли он. Для нее это обсуждению не подлежало.– Конечно, останемся, – эхом подтвердил Рид. – А пока Тресси будет жить в гостинице, то есть если ты не против.– Да, но… – начала было Тресси.Не дав ей договорить, Линкольншир круто развернулся и ушел прочь. Сапоги его звучно шлепали по весенней грязи, затем и этот звук стих.– Я могла бы поработать на кухне, пока он не найдет мне замену, – вздохнула Тресси.– Вот уж незачем, – отрезал Рид. – Так будет лучше всем, понимаешь?Тресси понимала и спорить не стала.В пятницу, ближе к вечеру, когда Тресси гостила у Розы в «Золотом Солнце», подруга сообщила, что у Мэгги, оказывается, есть для нее траурное платье.Удивительно, что именно у Мэгги оказался такой благопристойный наряд, но Роза была занята делами по горло, и у нее не нашлось времени объяснять, в чем тут дело. Мэгги сегодня тоже была нарасхват, и прошло немало времени, прежде чем она поднялась наверх потолковать с Тресси.Платье действительно было черного цвета, с высоким воротом и длинными рукавами. Мэгги отдала его Тресси со слезами на глазах, и та ошибочно решила, что хорошенькая брюнетка уже пожалела о своей щедрости.– Да нет, что ты, – покачала головой Мэгги. – Просто с этим платьем связано столько печального.– Печального? – переспросила Тресси, разглядывая платье. – Знаешь, оно очень красивое, но какое-то совершенно неподходящее для тебя.– Потому что оно принадлежало моей матери. Мои родители были мормонами и отправились на запад вслед за Бригхемом Янгом. Было это в сорок седьмом году – то есть мне как раз сравнялось три годика. Отец и три его жены умерли. Детей постарше разобрали по другим семьям – всех, кроме меня. Я хворала, и все решили, что я скоро умру. Один из старейшин оставил меня на тракте с материнскими пожитками и письмом, в котором объяснялось, почему он так поступил. – Мэгги смолкла и дрожащими пальцами бережно погладила платье.– Боже милостивый, Мэгги! Какой ужас! И что же случилось потом? Я имею в виду – как ты попала сюда? – Тресси подумала, что, наверно, у каждой женщины, живущей в этих краях, есть своя невеселая история.– Маленькие девочки – ценный товар, – с горечью сказала Мэгги, кривя губы. – Особенно для некоторых мужчин и особенно в постели.– Ох, Мэгги! – только и вымолвила Тресси, крепко обнимая подругу.– Ничего, – процедила та, – с этим мерзавцем я посчиталась, едва только подросла. Как-то ночью он вдоволь натешился и уснул – тут-то я и выпалила ему в ухо из его же собственного ружья.Они посидели обнявшись, но Мэгги не проронила ни слезинки, хотя ее худенькое тело напряглось, как струна. Теперь Тресси поняла, отчего Мэгги так рвалась ухаживать за Калебом, когда он заболел. Ее бросили совсем крохой, и тем глубже она, как видно, сострадала другим малышам.– Что же было дальше? – шепотом спросила она.– Мне тогда сравнялось четырнадцать. Я пристроилась к одной семье, которая направлялась в Калифорнию, но не успели мы перебраться через горы, как женщина застукала меня в кустах со своим муженьком и, само собой, прогнала прочь. Да еще обозвала шлюхой. – Мэгги отодвинулась, вздохнула и криво улыбнулась Тресси. – Вот тогда-то я и решила, что, уж коли стала шлюхой, недурно бы зарабатывать этим на хлеб. Вот так и оказалась здесь, – прибавила она, разведя руки. – А, да ну его к черту! У кого из нас в запасе нет печальной истории? Давай-ка примерим платье. Я хочу, чтоб на похоронах ты выглядела лучше всех.Сама Мэгги на похороны не пошла – она отдала Тресси единственное свое приличное платье. Весна разгулялась вовсю, и по случаю тепла город просто кишел приезжими. Они тоже пришли на похороны вместе со старожилами. Здесь люди радовались всякому сборищу. Даже такой печальный повод был для них почти что светским развлечением. Тресси стояла неподалеку от незарытой могилы Калеба. Рид крепко держал ее за руку, а с другой стороны взял под локоть Джарред Линкольншир. Рядом с ним была Роза. Все они стояли по щиколотку в размякшей грязи.Заупокойную службу проводил доктор Гидеон – он оказался не только врачом, но и проповедником. Перевернув донышком вниз широкополую шляпу и положив на нее раскрытую Библию, великан начал читать слова молитвы. Звучный голос его эхом катился над головами собравшихся, рокоча, словно горная лавина.Вслушиваясь в молитву, Тресси держалась изо всех сил. Сегодня вместе с Калебом в могилу легла частица ее сердца. Помимо воли Тресси вспомнила другую могилу, ту, что вырыла своими руками в продутой ветром степи. Она мысленно молила господа, чтобы ей не пришлось больше переживать такую тяжкую потерю. Если б Рид не держал ее за руку, она бы, верно, уже плакала навзрыд. Тресси как будто заново теряла Калеба. Его крохотный гробик наконец опустили в могилу – вслед за гробами тех, кто не пережил здешнюю суровую зиму и лишь сейчас нашел вечное успокоение на городском кладбище Вирджинии.Рид почувствовал, что Тресси пошатнулась, и крепко обнял ее за плечи. Самое страшное для женщины – потерять своего ребенка. Тресси в свои восемнадцать и так уже повидала слишком много смертей. Хотя Калеб и не был ей родным сыном, она столько заботилась о нем, что полюбила малыша, словно собственную плоть и кровь. Как же Рид сожалел, что не был с нею здесь, в тот миг, когда Тресси так нуждалась в его любви и участии!Взгляд его скользнул по проповеднику. Этот кряжистый великан живо напомнил Риду Доула Клин-га, и не только огромным ростом, но отчасти и голосом. С тех пор, как Доул удрал тогда, в горах, бросив собственного сына, Рид нечасто вспоминал о нем. У него были дела поважнее. Вот только жаль было кисета из оленьей кожи, украденного Клингом, – все же единственная память о матери. И зачем только этому мерзавцу понадобилось красть ничего не стоящую безделушку? Видно, не сразу сообразил, что в седельных сумках не было ничего ценного.Тресси уткнулась лицом в грудь Рида. Плечи ее вздрагивали. И Клинг, и Гидеон тотчас вылетели у него из головы. Черт, до чего же невыносимо видеть, как она страдает!Люди понемногу расходились, и стылый резкий ветер уносил их голоса, но Джарред Линкольншир и Роза Ланг все медлили, не спеша распрощаться с Тресси, к которой они так привязались.Словно не замечая Рида, стоявшего рядом, Линкольншир ворчливо сказал ей:– Я так боюсь за тебя, дитя мое. Кто знает, что может с тобой случиться там, в глуши, среди грубых и необузданных дикарей!– Ничего с ней не случится, – вмешался Рид прежде, чем Тресси успела возразить. – Все будет хорошо. Я о ней позабочусь. – Он сумрачно взглянул на Розу. – Честное слово, я не допущу, чтобы хоть волосок упал с ее головы. И когда-нибудь мы вас непременно навестим.Склонив голову набок, Роза пристально разглядывала смуглого и черноглазого Рида.– Вы ведь решили отправиться на поиски Ивэна Мэджорса, верно? Глупее цели и не придумаешь!Тресси быстро глянула на Рида. Они больше не заговаривали о ее отце, словно это молчание могло отогнать зловещий призрак неутоленной мести. Тресси хорошо понимала, что Рид был прав, но отступиться не могла. И что бы Рид по этому поводу ни думал, Тресси знала, он ее не оставит.– Поймите же, – горячо сказала она, – я просто должна его найти. Рид здесь ни при чем. Это мне, мне обязательно нужно узнать, почему отец бросил нас, почему не захотел вернуться, – узнать для того, чтобы это больше никогда со мной не повторилось. Роза, милая моя, неужели ты этого не понимаешь?Рука Рида, обнимавшая плечи Тресси, окаменела от напряжения.– Пойдем, – сказал он тихо, – нам пора собираться.И Тресси побрела прочь, загребая сапогами грязь. Роза и Линкольншир тоже двинулись следом. В глубине души Роза не на шутку завидовала Тресси. Недавно Джарред Линкольншир объявил, что скоро уедет в Лондон, чтобы повидаться с семьей. Если все пойдет, как задумано, он привезет с собой в Монтану жену и дочерей. И построит для них дом – замок, как он говорит.«А что же останется мне?» – хотела спросить Роза, но смолчала. В конце концов, она ничего не ожидала от этой связи, так к чему же теперь сетовать? На свете есть и другие мужчины. Роза украдкой вытерла непрошеную слезу. Ничего, она выдержит, выживет, вытерпит – как всегда. Знать бы только, долго ли ей еще придется терпеть.Когда вечером в гостиничном номере они горячо обсуждали предстоящий отъезд, Рид внезапно спросил:– Послушай, ты хорошо знаешь этого Гидеона? Что-то он никак не выходит у меня из головы.– Я тоже все время думаю о нем. Он врач и лечил Калеба, но я не знала, что он еще и проповедник. Странно, правда?– Еще как странно! Он напомнил мне Доула Клинга. Давно он в этом городе?– Он появился здесь уже после моего приезда, а когда именно – не знаю. Мне тоже кажется, что доктор Гидеон похож на Доула Клинга.Рид оторвался от списка, над которым трудился весь вечер. Неяркий свет лампы играл медными отблесками в густых волосах Тресси, смягчая горькие складочки в уголках ее полных губ. В белой ночной сорочке, стянутой у горла изящной синей ленточкой, Тресси была чудо как хороша – у него даже сердце заныло. И потому Рид пропустил мимо ушей ее последнюю реплику – и, как потом выяснилось, напрасно…– А знаешь, они ведь правы, – пробормотал он, задумчиво грызя кончик карандаша.– Кто прав и в чем?– В старательских лагерях тебе и вправду будет грозить опасность. Там слишком много мужчин, месяцами не видевших женщин.– Здесь я не останусь! – Тресси ужаснулась при мысли, что Рид опять хочет бросить ее одну.У него перехватило дыхание.– Да я и сам тебя не оставлю. Просто я подумал, что…– Ты ведь даже не знаешь, как выглядит мой отец!– Жизнь старателя чересчур трудна, Тресси, а для женщины – трудна вдвойне. При чем тут твой отец?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41