Ослепительное мерцание отливало множеством чудных красок, которые менялись при каждом мерном взмахе руки Милли, за ее белеющим телом неотступно следили тысячи невидимых глаз.
Но девушка продолжала плыть, не отрывая взгляда от приближающегося берега, ничего не подозревая о тысячелетних тварях, подстерегавших ее в глубине, не ведая о том, как опасно каждое ее движение.
Все здесь было ей враждебно. И вдруг она остро почувствовала: надвигается катастрофа. Это было новое ощущение, доселе ей неведомое, оно сдавило ей горло, заставив ее начавшее уставать тело двигаться с панической быстротой. Она изо всех сил молотила руками по воде, но продвигалась вперед все медленнее. Она теперь знала, что чувствует жертва при последней, отчаянной попытке спастись… И именно в тот момент, когда она поняла, что спасения нет, по чьей-то воле перед ней начали проступать неясные очертания огромного тела, гладкого и прекрасного; она увидела плавники, тупое рыло и мерно двигающийся хвост.
Из самых глубин, таинственных и страшных, возникла эта угроза, это огромное, наводящее ужас чудище, и море вокруг нее вскипело пеной, ледяным холодом пронзив ее сердце.
Увидев под водой огромную тень, Милли пронзительно закричала, но ее крик был заглушен удушающей волной, она заглотнула воду, и голова ее затуманилась… На мгновение она оцепенела, уставившись на длинное рыло, увенчанное единственным круглым глазом, который тупо перед ней вращался и вдруг исчез, но вот рыло вновь появилось на поверхности… чудище высоко подпрыгнуло и, взметнув столб брызг и пены, снова плюхнулось в воду.
Не успев оправиться от ужаса, Милли еще яростнее замолотила руками и ногами и поплыла быстрее, то и дело задевая то, что молча плыло под ней. Она вдруг вспомнила об акулах и тут же почувствовала, что ее подняли над поверхностью воды: все выше и выше, пока она почти полностью не оказалась на поверхности. Поднятая вверх в этом акробатическом путешествии, молотя руками и ногами, она, точно акробатка, старалась удержаться на спине огромной рыбы, плывущей снизу. Она продолжала двигаться с большой скоростью, уже не осознавая, как и куда она плывет, но вот она снова очутилась в воде, уходя вниз все глубже и глубже. Она попыталась вырваться, но тщетно – легкие ее залила вода. Силы покидали Милли. Она потянулась вверх, чтобы все-таки вдохнуть воздуха, и вновь ощутила под собой рыло чудища, которое пронесло ее вперед еще на двадцать ярдов. Изо всех сил стараясь не соскользнуть со спины этого создания, она двигалась дальше… пока ее бесцеремонно не сбросили в теплые объятия мелководья на песок. Она так и продолжала лежать, уткнувшись лицом в отмель и вслушиваясь в плеск волн.
Ее белая рубашка задралась до шеи, розовые, доходящие до лодыжек панталоны облепили бедра, она почти уже теряла сознание, только что обведя вокруг пальца саму смерть.
– Эй! – прошептал Суиткорн, тряся Эли за плечо. – Мистер Эли, проснитесь. Мисс удрала.
– Куда? – Эли сел на своей подвесной койке.
– Англичанка, ее нет.
Эли тут же вскочил, как ужаленный.
– Оставь свои шуточки! Куда это она могла сбежать?
– Можете сами убедиться, мистер Эли. Ее койка пуста, и ее нет на джонке. Мы с Черным Сэмом все обыскали.
Бросившись в каюту Милли, Эли рывком скинул постельное белье с се кровати. Потом вызвал Черного Сэма.
– Ты ведь, кажется, стоял на вахте, ведь ты? Идиот проклятый!
– Да, да, сэр, – пролепетал Черный Сэм. – Я сейчас ее догоню, босс. Быстренько!
На борту «Ма Шан» поднялась суматоха, команда обыскивала каждый уголок, поднимала доски пола. Никому еще в жизни не приходилось слышать таких ругательств. Эли бушевал, метался вверх и вниз по палубе. Он приказал двум матросам посмотреть за бортом, не повисла ли она на руле, и в конце концов загнал в угол Черного Сэма.
– Упустишь девчонку, я тебе вырву яйца. Так и знай!
– Эй вы там, погодите! – крикнул один из матросов, он залез на линь футов на двадцать и, глядя в подзорную трубу, куда-то тыкал рукой. Луна, как бы раскаявшись, с неожиданной щедростью залила все своим светом. Выхватив подзорную трубу, Эли тоже увидел небольшую точку, лежащую на косе: Милли в белой рубашке и розовых панталонах.
– Это она! – вырвалось у него. – Спускайте лодку, живо! Она на мелководье, и сейчас будет прилив. Ну, поторапливайтесь, жалкие отродья, гнусные ваши хари, не видите, что ли, еще немного – и плакали наши денежки, выкуп мой к черту! Нет, мне бы только ее продать, я тут же смоюсь в Макао и заживу там как надо. Пошевеливайтесь!
А дельфин Джо, уроженец Лантау, увидев, что с «Ма Шан» спускают спасательную шлюпку, перевернулся на спину и стал барахтаться под луной, затем, играя в мелких волнах Южно-Китайского моря, он встал на хвост. Обернувшись к берегу, он улыбнулся своей дельфиньей улыбкой – это делают дельфины всех морей, когда им приходится выручать людей.
10
Милли открыла глаза навстречу солнечному свету. В ее ушах все громче и громче звучал голос Суиткорна, исполнявшего оперную арию: дискант в сочетании с гундосостью, свойственной кастрату. По мнению Эли, его пение способно было заставить любого смертного откинуть копыта, не говоря уже о тех, кто и так пребывал между жизнью и смертью. Милли в данный момент принадлежала к последней категории. Она из-под полуопущенных век осмотрела маленькую комнатушку.
– Вот и хорошо! – вскричал Суиткорн. – Вот мисси и проснулась, да? – Размахивая пухлыми ручками, покрытыми мукой, он заспешил к ней от плиты в крохотной кухне и склонился над ее кроватью. Ее губы шевелились, но слов не получалось.
Сознание постепенно возвращалось к ней, и комната приобретала четкие очертания. Через окно она видела в отдалении буйную зелень полей и голубую лазурь солнечного неба: до нее издали доносился слабый шум волн.
Улыбающееся лицо Суиткорна все еще склонялось над ней, и она опять попыталась что-то произнести, по ничего не получилось.
– Вы спрашиваете, где вы? – сказал он. – Вы здесь со мной, в безопасности, в старом форте Лантау. – Он в восторге поднял кулаки к потолку: – Я вас вытащил, вы не умрете!
– Л сколько я уже здесь лежу? – приподнялась она.
– Сколько? Может, две недели, а может, три. Уже с начала Третьей Луны вы лежите, как мертвая, а мистер Эли такой несчастный, у него нет денег.
– А что со мной случилось? – спросила Милли.
– Что-то с головой. Вы уплыли с джонки, это было очень глупо. И ничего не ели, а еще кто-то вас укусил. Вы так потели.
– У меня была лихорадка?
– Не знаю, а Эли идти наверх к буддистским монахам. Один большой такой монах дал ему лекарства. Я говорил, не надо его, девушки совсем не такие, как монахи, но Эли заставил вас глотать. Плохое лекарство. Из змеиного мочевого пузыря.
– О Господи, – простонала Милли.
Солнце ярко сияло. Потная от слабости, она мечтала о прохладных объятиях моря и не протестовала, когда китаец раздел и вымыл ее, деликатно прикрыв ее потайные места. Моя ее, он напевал ту же мелодию, что и раньше, тихо приговаривая:
– Не беспокойся, доченька. Дома в Кантоне у меня есть такая же дочка, как ты, и у тебя нет ничего такого, чего не было бы у нее. Так что закрой глазки и положись на Суиткорна.
– Знаете, – продолжал он тихо. – Вы очень странная леди. Пока вы болели, я сидел все время здесь, с вами рядом, ухаживал за вами, как мамочка, и наслушался очень забавных вещей. Иногда вы так кричали и вскакивали, но я вас держал, а вы все твердили одно и то же, одно и то же, – что придут большие лисицы и съедят вас. Что-то похожее на историю о Красной Шапочке, которую я рассказывал по-китайски своей дочери, когда она была еще ребенком. А вы знаете эту историю?
Милли молча кивнула.
А старик продолжал:
– Но ваша история о лисах совсем другая – она о всадниках, их много, и они преследуют одного. Вы даже иногда лаяли и по-собачьи скулили.
– Наверное, вам это поправилось, – горько заметила Милли.
– Нет-нет! Мне вас так жалко было. Я расстроился, плакал. Вы все повторяли, что у вас на лице кровь зверя, понимаете?
Милли кивнула.
– Расскажите Суиткорну об этом плохом сне, ладно? И тогда он уйдет.
– Это все так глупо.
– А знаете, у нас в Китае есть такая же история.
– О Красной Шапочке?
– Не только, и о лисах. Вы слышали о лисьих сказках?
– Нет.
Суиткорн воодушевился.
– О, лисий народ очень важный в Китае, понимаете? Наши дети ужасно боятся лис. Знаете, мисси, китайские дети так боятся лис, что покойный император построил один большой дом для лис в Заброшенном Городе в Пекине. О да! – Он тихо присвистнул, и голос его зазвучал еще тише. – Тогда все пекинские лисы пришли туда, поселились в этой Лисьей Башне и перестали красть маленьких детей ночью из кроваток, они крали их, чтобы съесть. Многие люди приходят к этой Лисьей Башне и оставляют еду для Короля Лис, чтобы он кормил своих лисьих колдуний. А у меня дома в Шанси есть алтарь всех лис, скитающихся по свету, и люди приходят помолиться за них. Знаете почему?
Милли покачала головой.
– Потому что если вы не помолитесь за души лис, то они войдут в тела людей, вышвырнут людские души и будут делать страшные вещи, а такие люди, как мы с вами, будут в этом виноваты. Понимаете?
– Конечно, но я в это не верю.
– А, мисси. Нужно быть умным китайцем, чтобы верить в такие вещи. Но я говорю правду, понимаете? Хотите, я вам докажу?
– Пожалуй нет. С меня уже довольно лис.
За открытым окном комнаты сверкало яркое полуденное солнце. Тупая головная боль – одно из проявлений малярии, и все эти кошмарные разговоры о лисах заставили Милли мечтать о спасительном обмороке.
Здесь, в этом прекрасном Лантау, задолго до прихода Золотой Орды жили люди, которые совсем по-другому воспринимали и познавали мир, с совсем иными обычаями, здесь, в цветущем тогда краю, проводились удивительные ритуалы. В нескольких ярдах от того места, где она сейчас стояла, когда-то повелел бросить якорь англичанин, который привел сюда целую флотилию из вооруженных торговых кораблей, он хотел запастись питьевой водой. Милли представила, как отплывают от группы кораблей плоскодонки и правят к берегу, смуглый Джек Тарс и кровожадные пираты из давно минувшей эпохи.
Эли рассказывал ей и еще об одном упрямом и неукротимом английском пирате, капитане Уэделе, который прибыл сюда в тысяча шестьсот тридцать седьмом году в качестве представителя Восточно-Индийской Компании. Он с боями проложил себе путь вверх, к дельте Перл Ривер, под дулами китайских пушек в великом форте Бога. Он убивал и брал в плен до тех пор, пока не выполнил возложенной на него задачи. Он бросил вызов самому императору. Тогда над китайской землей взвился государственный флаг Соединенного Королевства, а между Лантау и Саутгемптоном были проложены морские торговые пути.
На протяжении пятидесяти миль в Кантоне, захваченном англичанами, чуть позже в воздухе витало благоухание специй, рассказывал Эли. В этом обширном городе, еще восемь веков тому назад окруженном мощной стеной, когда-то стояли сказочные минареты и пагоды, чьи восьмиярусные площадки были украшены бирюзовыми метопами и карнизами из чистого золота. Так как под зданиями возвышалась гора Белое Облако и город по древнему обычаю изобиловал многочисленными возвышающимися башенками и бойницами, то его назвали самым южным фортом страны, известным по всему миру роскошью китайской культуры.
Потом пришли англичане, завоеватели, которые принесли с собой проклятие опиумной торговли со всеми сопутствующими ей грехами – контрабандой, рабством и кабалой, массовой проституцией. Его тесно застроенные кварталы вмещали до десяти тысяч борделей. Кантон процветал только как опиумный центр, задний проход Китая – это прозвище бытовало в Гонконге после того, как европейцы стиснули горло города своими лапами.
Какой крошечной кажешься себе здесь на пороге древнего мира, подумала Милли: мелкой букашкой, попавшей на прекрасный гобелен с изображением первозданной красоты. Какое, собственно, имеет значение, подумала она, если судьба решит распорядиться так, что ей никогда не будет суждено вернуться к отцу? Так много привязанностей не прошли испытаний ушедших поколений, амбиции бесчисленных сыновей и дочерей потерпели крах из-за непреодолимости жадности Запада.
Из двадцати четырех солнечных «вдохов и сочленений» года по китайскому календарю, Чистый и Светлый, то есть пятое апреля, – самый счастливый, ведь это время, когда китайцы убирают могилы своих предков. После этого следует Хлебный День, а в начале мая словоохотливые, веселые, нарядные китайцы встречают на улице официальное Начало Лета. Нигде не услышишь ни одного слова, произнесенного шепотом, все орут. На рокочущих городских рынках молчания просто не может быть, мелкие торговцы надрывают глотки, стараясь перекричать уже осипших, но продолжающих болтать женщин.
Но все эти шумные толпы – в городах и городочках, а на остове Лантау ничто не нарушает безмятежности вновь принесшего покой дня.
Милли брела вдоль песчаного берега Серебряной бухты, усеянного обломками после ужасного ночного шторма. Сейчас больше ничто не тревожило экзотическую красоту этой природы, кроме теплого ветерка.
Она лениво брела по берегу, чувствуя, как силы постепенно возвращаются к ней. Как ни странно, на душе у нее не было ни горечи, ни желания предъявлять кому-то обвинения, хотя возможность побега в Гонконг стала еще более сомнительной. После болезни она все время ощущала какую-то летаргическую вялость, раньше ей незнакомую. Раз ее протесты ни к чему не привели, придется смириться с обстоятельствами: с тем, что ее вернут отцу не раньше, чем он заплатит выкуп.
Поскольку ее единственным компаньоном в этом маленьком разрушенном форте был Суиткорн, приходилось придумывать себе развлечения, впрочем довольно скучные: она бродила по заводям среди скал, высматривая крабов и мелкую рыбешку, лежа на песке; наблюдала за играми фазанов, важно разгуливающихся по лесу; слушала жалобные крики серебристых куропаток, водившихся здесь в изобилии. А в ночные ее сны с вершины самой высокой горы Лантау врывался перезвон колоколов храма, и, если ветер дул с запада, доносилось пение буддистских монахов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41