Собственно говоря, беседы эти всегда бывали односторонние. Мама говорила без умолку, а отец молчал. Но чтобы как-то участвовать в разговоре, он то подвинет тарелку, то переставит чашку, издав при этом какой-нибудь звук одобрения или отрицания, хмыкнет. Мама задавала тысячи вопросов, говорила о необходимости расширить преподавание английского языка в школах, о всякой всячине. В ответ раздавалось сакраментальное «хм» и слышался звон тарелок и чашек».
Шли месяцы, годы, заполненные большими, важными делами, размышлениями о будущем.
Литвинову уже под пятьдесят. Доволен ли он прожитыми годами? Ему некогда задумываться о прошлом. Лишь друзья из Истпарта возвращают его к былым временам: «Максим Максимович, напишите воспоминания. Ведь это так важно для истории нашей партии. Найдите время, очень просим вас. И Лондон не забудьте, и Цюрих, „Искру“…» А Литвинову все некогда. Да и не любит он писать о себе. Лишь два-три раза удалось уговорить его написать о прошлом.
Вот разве съездить в Киев, посмотреть Лукьяновку, ту тюремную камеру, где он сидел. Или в Клинцы, побывать на пеньковой фабрике, там наверняка можно найти людей, с которыми он работал. Или в Питер махнуть на недельку, побродить по городу, посмотреть знакомые места. А может быть, в Самару или в Бежицу, ведь Крупская слала ему туда шифрованные письма. Или поехать на Кавказ, в Тифлис. Как жаль, что погиб Камо. Вот собраться бы и вспомнить прошлое!
Но работа, очень много работы. И никуда он не поехал.
Наступил 1924 год. Январь, день 21-й.
Для Литвинова смерть Ленина была большой личной драмой. Он потерял близкого человека, великого наставника и мудрого советчика, под руководством которого десятилетия работал в партии.
Вот что вспоминает А. В. Литвинова. «Максим Максимович не ложился спать, всю ночь ходил по комнате. В Лондоне он не посвящал меня в свои партийные дела, я даже не знала о его переписке с Лениным. Он тщательно скрывал свои партийные связи. Но в ту ночь он предался воспоминаниям. Это были даже не воспоминания, а штрихи к портрету Владимира Ильича, детали о встречах с ним. Вот один из таких штрихов.
…Это было в 1920 году. Не помню, почему я не пошла с мужем в Большой театр. Кажется, не очень хорошо себя чувствовала, болела. Максим Максимович пошел один. Давали «Севильского цирюльника». Литвинов уединился в боковой ложе. Он не мог знать, что в это время к нему в Наркоминдел позвонил Ленин. Как позже выяснилось, у Владимира Ильича был срочный вопрос к Литвинову. Секретарь сказал Ленину, что Максим Максимович в Большом театре, спросил, надо ли его немедленно вызвать оттуда.
– Ни в коем случае, – ответил Ленин.
Когда после второго антракта Литвинов вошел в комнатку перед ложей, он увидел там Владимира Ильича. Он точно рассчитал время и ждал Литвинова. Они переговорили о срочном деле, и Владимир Ильич уехал».
Наступила середина 20-х годов, эра признания Советского Союза. Советскую дипломатию не устраивало просто признание капиталистических стран, своей политикой она стремилась приблизить нормализацию отношений с ними. Договоры, конвенции, соглашения, и нигде не прогадать и ничего не упустить, обеспечить стране максимальную выгоду.
История переговоров с Италией позволяет особенно ярко увидеть дипломатические методы Литвинова, его тактику.
Итальянский дуче, кокетничавший в былые времена своими «социалистическими» взглядами, не раз заявлял, что Италия признает СССР. Еще 30 ноября 1923 года Муссолини сделал такое заявление в палате депутатов, но этим и ограничился. Все пытался выторговать условия повыгоднее, а потому тянул с дипломатическим признанием.
Тем временем лейбористское правительство Макдональда опередило Муссолини, признав 2 февраля 1924 года СССР де-юре.
И вот тогда-то Литвинов прибегает к своему излюбленному приему. 6 февраля он беседует с корреспондентом «Известий» и дает оценку происшедшему. Литвинов заявляет, что навязывание любых условий Советскому Союзу обречено на неудачу. Это лишь осложняет и замедляет признание. Это относится к любой стране, которая желает установления дипломатических отношений с Советским Союзом. А что касается Италии, то «г. Муссолини, явно желавший приписать себе „смелость“ первого признания, дал себя опередить Англии именно потому, что у него не хватило смелости сделать тот шаг, на который решился Макдональд, и заявить о возобновлении дипломатических отношений с Советскими республиками, независимо от окончательного исхода переговоров по тому или иному пункту торгового трактата».
Муссолини отказаться от своих намерений не мог – итальянская экономика крайне нуждалась в развитии отношений с Советским Союзом, и это в Москве было хорошо известно. Пришлось отвечать на заявление Литвинова. 7 февраля Италия признала СССР де-юре. И здесь Муссолини решил взять «реванш». Англия назначила в Москву не посла, а поверенного в делах, итальянское правительство сразу же назначило посла.
Что означал этот шаг со стороны Англии? Уловку, маневр? В любом случае надо было внести ясность. И Литвинов снова дает интервью корреспонденту «Известий». Пусть знает советская и мировая общественность, что в Москве отлично разбираются в тонкостях дипломатической практики и не дадут себя провести. «Я хотел бы рассеять одно недоумение, связанное с английской нотой о признании, – заявляет Литвинов. – Упоминание о временном назначении поверенных в делах вместо послов, согласно полученной из Лондона информации, отнюдь не означает намерения со стороны английского правительства установить промежуточную форму представительства. Для назначения послов требуется, согласно установленным международным обычаям, предварительное одобрение кандидатур, вследствие чего пришлось временно ограничиться назначением поверенных в делах… Будущим историкам придется решать вопрос о том, кто первый нас признал – Англия или Италия… Для нас же признание со стороны Италии будет достаточно ценно даже в том случае, если оно явится на несколько дней позже».
Какая спокойная уверенность в правоте своего дела, сколько тонкой иронии в этих заявлениях.
Но Литвинов мог быть, когда того требовали обстоятельства, беспощаден и в соответствующих условиях действовал с космической скоростью, как боксер на ринге нокаутировал противника, не давая ему опомниться. Эти его качества хорошо проявились во время происшедшего инцидента в советском торгпредстве в Берлине.
Буржуазный мир все же не мог примириться с Рапалльским договором. Германию всячески подталкивали на провокации и конфликты с Советским Союзом. 3 мая 1924 года отряд берлинской полиции вторгся в здание советского торгпредства на Линденштрассе. Они якобы искали там бежавшего преступника и на этом основании учинили обыск и погром, арестовали нескольких сотрудников торгпредства. Полицейские чиновники действовали по всем правилам, которые получили всего лишь через девять лет столь широкое распространение в «третьем рейхе». Это был предлог для того, чтобы порвать отношения с Советским Союзом.
Действовать следовало немедленно, и Советское правительство поручило Наркоминделу разработать соответствующие мероприятия. Их надо было провести решительно и быстро, ибо германское правительство и его министр иностранных дел Штреземан всячески изворачивались, не давая оценку происшедшему, и не желали признать свою вину.
Наркоминдел превратился в командный пункт, откуда направлялись все указания и куда поступала необходимая информация из Берлина и других мест. Факты, отраженные в дипломатических документах, напоминают сводки с поля боя. Это и впрямь была дипломатическая битва, цель которой состояла в том, чтобы показать всем, кто пойдет по пути берлинских налетчиков, что Советский Союз не намерен безнаказанно спускать нанесенное ему оскорбление.
События разворачивались с необычайной стремительностью. СССР решил применить к Германии экономические санкции. С 5 мая была окончательно приостановлена продажа ей зерна. С этой целью всем советским пароходам запретили заходить в германские порты, а продовольственные грузы из СССР в Германию были задержаны. Транспорт яиц, шедший с Украины в Берлин, был переотправлен в Лондон. Туда же были перенаряжены все другие продовольственные транспорты.
3 мая должны были открыться отделения Резинотреста в Германии. Открытие было отменено, а советских сотрудников, прибывших в Берлин, немедленно отозвали на родину. Были закрыты отделения торгпредства в Берлине, Лейпциге и Гамбурге и отделения советских экономических организаций в Германии. К 3 мая в Берлин прибыла закупочная комиссия Госмедторга. Она получила указание никаких медикаментов не покупать, а начать переговоры о закупках в других странах. Все торговые сделки с германскими фирмами приостановили. Были аннулированы заказы одних только наиболее крупных советских хозяйственных органов на 8 миллионов 140 тысяч золотых долларов, что по тем временам было значительной суммой. Заключительным аккордом этой акции был отказ СССР участвовать в лейпцигском аукционе щетины.
В Берлине, Гамбурге, Лейпциге, Франкфурте-на-Майне и других крупных экономических центрах Германии началось нечто невообразимое, что можно было сравнить с паникой на бирже. Экстренные выпуски газет возвещали о катастрофических последствиях для германской экономики предпринятых Советским Союзом мер.
Литвинов каждый час получал сводки, анализирующие сообщения германской прессы. Читал их, издавая свое сакраментальное «хм». Заходил к Чичерину, советовался о дальнейших шагах, звонил в ЦК, сообщал о ходе акции. Когда, по его мнению, события достигли кульминации, Литвинов вызвал к себе корреспондента «Известий» и дал интервью для печати, в котором вскрыл суть событий. Он предельно лаконичен и краток в оценке фактов: «Неожиданное и бессмысленное нападение берлинской полиции на торгпредство является не только формальным нарушением экстерриториальности и оскорблением Советского правительства, но и действием, лишающим наше торгпредство необходимых условий для спокойной работы. Экстерриториальность торгпредства вытекает из советско-германского соглашения 1921 года, которое Рапалльским договором не было отменено».
В Берлине утверждают что-то невразумительное по поводу действий полиции; что ж, он выскажет свое мнение и по этому вопросу. Кому-кому, а ему хорошо известны нравы и методы берлинской полиции. Он испытал их на себе. И Литвинов подвергает уничтожающей критике действия германских властей: «Объяснение, которое германское министерство иностранных дел пытается дать действиям полиции, несомненно, отдает веселым водевилем и вряд ли может быть принято всерьез. Так все просто и понятно. Вюртембергские полицейские сопровождают тяжкого преступника через Берлин. Опоздав к поезду и пожелав освежиться, они не могут найти возле вокзала или на близлежащих улицах подходящего пивного заведения или ресторана и наивно отдаются в распоряжение арестанта, который ведет их за несколько верст, как раз на ту улицу, где находится торгпредство, чтобы достать кружку пива. Вюртембергские полицейские никогда не видали, вероятно, пивного заведения и принимают за таковое солидное здание советского торгпредства. Не прочитав надписи на дверях, они, ничтоже сумняшеся, по приглашению арестанта в поисках кружки пива входят в незнакомый им дом, а там арестант проваливается и над самими полицейскими учиняется насилие. Вздорность и неправдоподобность подобного объяснения совершенно очевидны».
Дав оценку действиям полиции, Литвинов, что называется, берет быка за рога. Ведь всего лишь два года назад был подписан Рапалльский договор. Он был справедливо расценен как крупная победа советской внешней политики. Так, может быть, эта победа уже сведена на нет. Может быть, и договор этот был нежизненным. Ведь это и есть главный вопрос, который волнует широкие массы в Советском Союзе и Германии. На него надо ответить. И Литвинов это делает: «Общность экономических и политических интересов, которая вызвала к жизни Рапалльский договор и установленные им отношения, еще сохраняет и сохранит свою силу надолго. Я не допускаю ни на одну минуту мысли, чтобы Германское правительство сознательно стремилось к изменению существующих между Советскими республиками и Германией отношений».
Через несколько дней германский посол граф Брокдорф-Рантцау попросил приема. Был принят. Чичерин и Литвинов предъявили требования: германское правительство должно принести извинения. Виновные – наказаны. Ущерб – возмещен.
Граф откланялся, но через три дня снова явился. Литвинов повторил требования. В Берлине поняли, что Советское правительство твердо стоит на своем.
События развивались в соответствии с планами советских дипломатов. И закончились полной победой. 29 июля 1924 года был подписан Протокол об урегулировании инцидента. Германское правительство выразило свое сожаление по поводу происшедшего. Руководитель выступления полиции отстранен от должности, все виновные наказаны. Третий пункт протокола гласил: «Германское правительство заявляет о своей готовности возместить произведенный германскими должностными лицами в здании Торгового представительства материальный ущерб, выказывая при этом предупредительное отношение».
Впервые в истории крупная держава принесла извинение Советскому Союзу. Инцидент был исчерпан. Жизненность Рапалльского договора еще раз доказана. Авторитет Советского правительства еще больше вырос в глазах трудящихся СССР. И в глазах всего мира.
Буржуазная печать отметила исключительно корректный тон советской дипломатии, ее выдержку и высокое чувство собственного достоинства.
Был ли доволен достигнутым результатом Литвинов? Максим Максимович был человеком сдержанным. Никогда не выказывал восторга, не проявлял излишней торопливости в оценке событий. Он умел ждать и заглядывать в будущее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68