https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/s-dlinnym-izlivom/
Однако мы не станем придираться к сим неблаговидным поступкам и еще раз заверим христианнейшего короля в нашем неизменном к нему расположении. Мы также обещаем ему сохранять сии чувства и впредь, насколько позволят нам обязательства, принятые нами в отношении короля Испании, коего могущество оберегает нас от зла, величие – обогащает, а вера – поддерживает нашу церковь. Посему выполнить просьбу вашу возможно только в том случае, ежели мы созовем на совет всех деятелей республики нашей, облеченных полномочиями решать дела государственные.
Посланнику, равно как и сенату, сие предложение пришлось по нраву. За означенными деятелями послан был знатный вельможа, дабы поведать им, с какой целью их приглашают, и просить их прибыть не мешкая. Тот застал их всех в городе Банки и сообщил им, что было ему поручено.
На этом застиг их Час, и благородные генуэзцы, изменившись в лице, велели знатному гонцу передать пресветлому дожу, что они, едва услышав предложение короля Франции, собрались было тотчас двинуться в путь, но столь крепко припечатались к седалищам испанским, что встать с места не имеют возможности, разве только потащив сии седалища вслед за собой, чему мешают гвозди, вбитые в Неаполе и Сицилии и намертво закрепленные присягой верности Испании. А еще хотят они напомнить его светлости, что король Франции движется вперед, подобно галернику, обернувшись спиной к цели своего пути, и все, что видит, подгребает к себе; пора дожу открыть глаза, ибо монарх сей выступал некогда как инквизитор против еретиков, а ныне – как еретик против инквизиторов.
Вельможа воротился ко двору и громким голосом передал сей ответ.
Мусью был крепко раздосадован и смущен и, едва сдерживая гнев, мял в руках свой плащ с пелеринкой и алым воротником.
А дож сказал, дабы еще распалить его:
– Скажите христианнейшему королю, что хоть наша республика и не уважила его просьбы, она обещает ему, ежели он еще раз сунется в Италию, служить ежегодные мессы за упокой души французов, что сложат здесь головы, как и за тех, что уже покоятся в Павийском лесу, вымостив его скелетами. А пока его величество пребудет в плену в государстве Миланском, мы обязуемся оплачивать его содержание и, более того, предлагаем немедля выкупить его за сто тысяч дукатов. Вас же просим принять от нас в дар историю Карла Пятого. Чтение сие в дороге покажется вам занимательным, а королю вашему послужит верным путеводителем.
Мусью, не помня себя от злости, вымолвил:
– Из слов ваших явствует, что вы все – добрые и преданные вассалы короля-католика, обернувшиеся заморскими галисийцами по милости тех самых седалищ, что препятствуют установлению между нами добрососедских отношений.
XXXIV
Немцы-еретики
Немцы, еретики и протестанты, кои насчитывают у себя столько же ересей, сколько человек, и только и знают, что подстрекать властолюбие шведов да коварство герцога Саксонского, маркиза Бранденбургского и ландграфа Гессенского, долго хворали французской болезнью и решили наконец разом избавиться от нее, ибо как ни вгоняли их в пот тяжкие лишения, как ни смазывали их ртутной мазью в Нордлингеновой печи, как обильно ни пускали им кровь usque ad animi deliquium в бессчетных военных поражениях – ничто не шло им на пользу.
Собрали они всех лучших лекарей, каких только сумели отыскать, от сторонников рационального направления до спагириков, и, поведав о своем горе, потребовали более действенного лечения.
Одни врачи держались взгляда, что спасти их можно, изгнав все французские гуморы, засевшие у них в костях; другие, полагая, что болезнь гнездится в голове, советовали прочистить мозги и вытравить оттуда грязные замыслы с помощью прославленного Галеном Гиппократова тетрагона, по внешности напоминающего табачный дым. Иные же, суеверные и преданные тайным наукам, утверждали, что больные страдают не от естественной хвори, а одержимы бесами и как таковые нуждаются в заклинаниях и заговорах.
За сими научными спорами застиг их Час; и тут подал голос некий медик из Праги.
– От этой хвори нет лекарств, – сказал он. – Только диета способна исцелить немцев от страданий и недугов; однако же не знать им диеты, доколе настежь будут распахнуты двери в трактиры Лютера и Кальвина; ненасытные глотки будет томить жажда, и велик будет соблазн французских винных лавок да борделей!
XXXV
Великий султан турецкий
Великий султан, ибо так зовется турецкий император – монарх, царствующий по милости обманов Магомета над величайшей из всех существующих ныне держав, – повелел собрать всех кади, военачальников, беев и визирей своей Порты, именуемой преславной, а также священнослужителей, государственных деятелей, наместников и пашей, кои были чуть ли не все выходцами из христиан. Велел он также привести христиан, пребывающих у него в рабстве, заживо погребенных в темницах Константинополя, ибо сей чванный владыка гнушается брать выкуп за рабов и презирает святейшую из добродетелей – милосердие.
Итак, собрание сие было весьма многолюдным, всем на удивление; подобного стечения народного не сохранилось в памяти самых древних старцев.
Великий султан, полагавший, что уронит достоинство свое, ежели подданные услышат его голос или узрят его хотя бы одним глазом, сидел на высочайшем троне, задернутом со всех сторон занавесями, сквозь которые можно было лишь смутно разглядеть предметы. Безмолвным знаком приказал он дать слово одному из мавров, изгнанных из Испании, поелику оный имел сообщить дело чрезвычайной важности. Мавр поначалу распростерся на полу у ног императора в кощунственном поклонении, затем поднялся и сказал:
– Мы, истинные и правоверные магометане, долгое время томившиеся в испанском плену, тайно храня в сердце закон пророка, потомка Агари, возносим хвалу могущественнейшему из монархов, султану турецкому, за благосклонность, с коей снизошел он к ничтожной горстке мавров, оставшихся в живых после столь горестного изгнания, и жаждем оказать его величеству посильную услугу, а именно – поделиться с ним приобретенными нами сведениями, ибо мы лишены иного имущества и обращены в жалкий сброд. А дабы претворить желание наше в действие, мы советуем великому султану, ради вящей славы сего государства и увековечения подвигов доблестных полководцев, последовать примеру Греции, Рима и Испании и пожертвовать елико возможно на университеты и процветание наук, учредив за оные награды, ибо еще и поныне живут и торжествуют языки греческий и латинский, прославляя канувшие в вечность монархии и монархов, воскрешая их заслуги и имена и спасая их от мрака забвения; и все это по милости наук, обогативших мир сведениями и извлекших его из глубин варварства.
Во-вторых, мы советуем ввести в обращение право и законы римлян в тех случаях, когда таковые не противоречат здешним, дабы содействовать порядку, препятствовать его нарушителям, награждать добродетель и карать порок и дабы правосудие являло себя в законах, не знающих воздействия страстей, досады, раздражения или подкупа, благодаря верной методе и точному, всем понятному изложению.
В-третьих, мы предлагаем ради вящих успехов в бою сменить кривые ятаганы на испанские шпаги, ибо они куда сподручней для нападения и защиты и позволяют наносить стремительные удары острием, избавляя от необходимости круговых движений, по каковой причине испанцы в рукопашном бою дерутся несравнимо искусней всех прочих, а мы всегда несем тяжкие потери. К тому же шпагу много легче держать в руке и носить на поясе. В-четвертых: дабы сохранить здоровье или вернуть его, коли оно потеряно, надлежит распространить повсеместно и любыми средствами обычай пить вино, ибо оно при умеренном потреблении служит лучшим проводником пищи и самым целебным лекарством. От торговли вином немало возрастут доходы великого султана и его подданных и обогатится казна его, коль скоро из плодов виноградной лозы можно получить великое множество напитков, – товар же сей всему миру весьма любезен, к тому же он поднимает боевой дух и зажигает в крови огонь отваги, действуя быстрее и разумнее, нежели Амфион. По всем этим причинам следует снять запрет с потребления вина, тем более что многие уже начали с запретом сим не считаться. А дабы решение это стало всем понятным, надо найти ему надлежащее и толковое объяснение. Мы же, в свой черед, приложим все свое мастерство и сноровку, дабы осуществить сии намерения без лишних затрат и трудов и придать еще больше величия и блеска всем царствам могущественного владыки Константинополя.
Едва произнес он последнее слово, как поднялся Синанбей, отступник от христианской веры, и молвил, воспылав яростью:
– Если б все силы адские вступили в сговор против турецкой монархии, они бы не придумали для нее худших бедствий, нежели четыре предложения этого мавританского пса, который среди христиан был негодным мавром, а среди мавров хочет быть негодным христианином. Мавры помышляли вознестись в Испании; здесь же они помышляют унизить нас. Первому замыслу наградой было изгнание, второй заслужил того же; мы по справедливости сквитаемся с теми, кто вышвырнул их сюда, ежели вернем их изгнавшим. Ибо более хитроумного расчета, дабы истребить наши силы, не знал сам Хуан Австрийский, когда он в битве при Лепанто перерезал несметное число янычар и пустил рыб плавать в их крови, подарив за наш счет соперника Красному морю; не был нам столь лютым недругом и перс в зеленом тюрбане, искавший гибели нашей империи; и даже дон Педро Хирон, герцог Осуна, вице-король Сицилии и Неаполя, чье громкое имя повергает в трепет весь мир, устрашенный могуществом его галер, парусников и сухопутных войск, и который не раз силой своего огня обращал в бегство корабли наши от Стамбула до Перы, – даже он не погружал наш полумесяц в столь непроглядный мрак, как это вознамерился сделать ты, свиное отродье, пролаяв здесь твои четыре предложения. Знай же, собака, что монархии зиждутся на заведенных ими обычаях. Полководцы от века прославляли монархии, а ученые краснобаи развращали. Меч, а не книга доставил королям их владения; армии, а не университеты завоевывают земли и защищают их; победы, а не ученые споры делают их великими и грозными. Битвы приносят царства и короны, науки же – ученые степени и кисточки на докторских колпаках. Стоит государству начать раздавать награды за науки – и тотчас же бездельникам достанутся громкие звания, хитрецам – почет, пронырам – помощь, ловкачам – поощрение, и неизбежно храбрец окажется в зависимости от грамотея, отважный – от ученого, меч – от пера. Невежество народное – твердыня княжеской власти; наука, просвещая народ, пробуждает в нем мятежный дух. Ученость толкает подданного на заговоры заместо слепого послушания, вселяет в него недоверие к повелителю заместо поклонения, ибо, уразумев сущность своего властителя, он дерзает уже презирать его; познав свободу, он алчет ее; он начинает сомневаться, достоин ли власти тот, кто властвует, и тем самым он уже властвует над властелином своим. Наука жаждет мира, ибо он ей необходим, а обретенный мир приводит к самой опасной войне, ибо нет хуже войны, как та, которую ведут поневоле, желая мира; словами и посланиями ты взывал к миру, на деле же получил войну. В стране, что отдана на откуп ученым и сочинителям, паршивый гусь ценится дороже, чем мушкет и копье, а пролитые чернила – чем пролитая кровь; от листа бумаги, снабженного подписью могущественного лица, не спасет самый прочный панцирь, коему не страшен огонь; и трусливая рука, что с дрожью берется за оружие, сумеет выудить из чернильницы почести, доходы, титулы и власть. Много низких людей добывало со дна чернильниц свои черные мантии; многие вознеслись на хлопчатом фундаменте; немало звучных имен и крупных состояний обязаны своим происхождением измаранной бумаге. Из борозды, куда не уместилось бы и двух селеминов зерна, Рим вырос в исполинское государство, опираясь не на ученых да на книги, а на воинов да на копья. Все брал он натиском, ничего – прилежанием. Он похищал женщин, когда в них нуждался, подчинял себе близких соседей, добирался и до дальних. Но стоило Цицерону, Бруту, Гортензию и Цезарю ввести в обиход слово и красноречие, как они тем самым породили мятеж и заговоры и принесли смерть друг другу и самим себе; а республики, империи и императоры погибли и подпали под власть неприятеля по вине утонченных щеголей. Ведь не всех птиц ловят и сажают в клетку, а только тех, что ловко болтают да пускают трели; а чем краше и ясней они болтают, тем крепче запоры, тем надежнее охрана клетки! Итак, ученые труды обернулись оружейной палатой, грозившей самому оружию, а в громогласных речах превозносилось преступление и осуждалась добродетель; а поелику на царство возведен был язык, былые победы рухнули под тяжестью слов. Наука сгубила греков, как червоточина. Честолюбивые академии вели их на поводу, войска завидовали академиям, философы же травили военачальников. Хитрость взялась судить доблесть, – вот почему греки были богаты книгами и бедны победами. Ты сказал, что великие мужи древности живы и поныне благодаря великим сочинителям, что язык жив, хоть мертвы те государства. Точно так же кинжал, поразивший жертву, сам остается цел и невредим, когда человеку приходит конец; однако мертвецу от этого не легче. Пусть лучше жила бы монархия без языка, нежели язык без монархии. От Греции и Рима сохранилось только эхо, родившееся из пустоты и небытия, – это даже не голос, а едва лишь хвост отзвучавшего слова. А творения сочинителей, прикончивших монархию и оставшихся в живых после сего злодеяния, читатель ценит недолго и лишь постольку, поскольку они способны его развлечь или удовлетворить его любопытство. Испания, страна, чей дух исстари бесстрашно взмывал навстречу опасности, чьи сыны нетерпеливо устремлялись на поединок со смертью, не дожидаясь долголетия и презирая старость, восстала из праха и разорения, сверкнула молнией над собственным пеплом, и мертвое тело ее воссияло чудодейственной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Посланнику, равно как и сенату, сие предложение пришлось по нраву. За означенными деятелями послан был знатный вельможа, дабы поведать им, с какой целью их приглашают, и просить их прибыть не мешкая. Тот застал их всех в городе Банки и сообщил им, что было ему поручено.
На этом застиг их Час, и благородные генуэзцы, изменившись в лице, велели знатному гонцу передать пресветлому дожу, что они, едва услышав предложение короля Франции, собрались было тотчас двинуться в путь, но столь крепко припечатались к седалищам испанским, что встать с места не имеют возможности, разве только потащив сии седалища вслед за собой, чему мешают гвозди, вбитые в Неаполе и Сицилии и намертво закрепленные присягой верности Испании. А еще хотят они напомнить его светлости, что король Франции движется вперед, подобно галернику, обернувшись спиной к цели своего пути, и все, что видит, подгребает к себе; пора дожу открыть глаза, ибо монарх сей выступал некогда как инквизитор против еретиков, а ныне – как еретик против инквизиторов.
Вельможа воротился ко двору и громким голосом передал сей ответ.
Мусью был крепко раздосадован и смущен и, едва сдерживая гнев, мял в руках свой плащ с пелеринкой и алым воротником.
А дож сказал, дабы еще распалить его:
– Скажите христианнейшему королю, что хоть наша республика и не уважила его просьбы, она обещает ему, ежели он еще раз сунется в Италию, служить ежегодные мессы за упокой души французов, что сложат здесь головы, как и за тех, что уже покоятся в Павийском лесу, вымостив его скелетами. А пока его величество пребудет в плену в государстве Миланском, мы обязуемся оплачивать его содержание и, более того, предлагаем немедля выкупить его за сто тысяч дукатов. Вас же просим принять от нас в дар историю Карла Пятого. Чтение сие в дороге покажется вам занимательным, а королю вашему послужит верным путеводителем.
Мусью, не помня себя от злости, вымолвил:
– Из слов ваших явствует, что вы все – добрые и преданные вассалы короля-католика, обернувшиеся заморскими галисийцами по милости тех самых седалищ, что препятствуют установлению между нами добрососедских отношений.
XXXIV
Немцы-еретики
Немцы, еретики и протестанты, кои насчитывают у себя столько же ересей, сколько человек, и только и знают, что подстрекать властолюбие шведов да коварство герцога Саксонского, маркиза Бранденбургского и ландграфа Гессенского, долго хворали французской болезнью и решили наконец разом избавиться от нее, ибо как ни вгоняли их в пот тяжкие лишения, как ни смазывали их ртутной мазью в Нордлингеновой печи, как обильно ни пускали им кровь usque ad animi deliquium в бессчетных военных поражениях – ничто не шло им на пользу.
Собрали они всех лучших лекарей, каких только сумели отыскать, от сторонников рационального направления до спагириков, и, поведав о своем горе, потребовали более действенного лечения.
Одни врачи держались взгляда, что спасти их можно, изгнав все французские гуморы, засевшие у них в костях; другие, полагая, что болезнь гнездится в голове, советовали прочистить мозги и вытравить оттуда грязные замыслы с помощью прославленного Галеном Гиппократова тетрагона, по внешности напоминающего табачный дым. Иные же, суеверные и преданные тайным наукам, утверждали, что больные страдают не от естественной хвори, а одержимы бесами и как таковые нуждаются в заклинаниях и заговорах.
За сими научными спорами застиг их Час; и тут подал голос некий медик из Праги.
– От этой хвори нет лекарств, – сказал он. – Только диета способна исцелить немцев от страданий и недугов; однако же не знать им диеты, доколе настежь будут распахнуты двери в трактиры Лютера и Кальвина; ненасытные глотки будет томить жажда, и велик будет соблазн французских винных лавок да борделей!
XXXV
Великий султан турецкий
Великий султан, ибо так зовется турецкий император – монарх, царствующий по милости обманов Магомета над величайшей из всех существующих ныне держав, – повелел собрать всех кади, военачальников, беев и визирей своей Порты, именуемой преславной, а также священнослужителей, государственных деятелей, наместников и пашей, кои были чуть ли не все выходцами из христиан. Велел он также привести христиан, пребывающих у него в рабстве, заживо погребенных в темницах Константинополя, ибо сей чванный владыка гнушается брать выкуп за рабов и презирает святейшую из добродетелей – милосердие.
Итак, собрание сие было весьма многолюдным, всем на удивление; подобного стечения народного не сохранилось в памяти самых древних старцев.
Великий султан, полагавший, что уронит достоинство свое, ежели подданные услышат его голос или узрят его хотя бы одним глазом, сидел на высочайшем троне, задернутом со всех сторон занавесями, сквозь которые можно было лишь смутно разглядеть предметы. Безмолвным знаком приказал он дать слово одному из мавров, изгнанных из Испании, поелику оный имел сообщить дело чрезвычайной важности. Мавр поначалу распростерся на полу у ног императора в кощунственном поклонении, затем поднялся и сказал:
– Мы, истинные и правоверные магометане, долгое время томившиеся в испанском плену, тайно храня в сердце закон пророка, потомка Агари, возносим хвалу могущественнейшему из монархов, султану турецкому, за благосклонность, с коей снизошел он к ничтожной горстке мавров, оставшихся в живых после столь горестного изгнания, и жаждем оказать его величеству посильную услугу, а именно – поделиться с ним приобретенными нами сведениями, ибо мы лишены иного имущества и обращены в жалкий сброд. А дабы претворить желание наше в действие, мы советуем великому султану, ради вящей славы сего государства и увековечения подвигов доблестных полководцев, последовать примеру Греции, Рима и Испании и пожертвовать елико возможно на университеты и процветание наук, учредив за оные награды, ибо еще и поныне живут и торжествуют языки греческий и латинский, прославляя канувшие в вечность монархии и монархов, воскрешая их заслуги и имена и спасая их от мрака забвения; и все это по милости наук, обогативших мир сведениями и извлекших его из глубин варварства.
Во-вторых, мы советуем ввести в обращение право и законы римлян в тех случаях, когда таковые не противоречат здешним, дабы содействовать порядку, препятствовать его нарушителям, награждать добродетель и карать порок и дабы правосудие являло себя в законах, не знающих воздействия страстей, досады, раздражения или подкупа, благодаря верной методе и точному, всем понятному изложению.
В-третьих, мы предлагаем ради вящих успехов в бою сменить кривые ятаганы на испанские шпаги, ибо они куда сподручней для нападения и защиты и позволяют наносить стремительные удары острием, избавляя от необходимости круговых движений, по каковой причине испанцы в рукопашном бою дерутся несравнимо искусней всех прочих, а мы всегда несем тяжкие потери. К тому же шпагу много легче держать в руке и носить на поясе. В-четвертых: дабы сохранить здоровье или вернуть его, коли оно потеряно, надлежит распространить повсеместно и любыми средствами обычай пить вино, ибо оно при умеренном потреблении служит лучшим проводником пищи и самым целебным лекарством. От торговли вином немало возрастут доходы великого султана и его подданных и обогатится казна его, коль скоро из плодов виноградной лозы можно получить великое множество напитков, – товар же сей всему миру весьма любезен, к тому же он поднимает боевой дух и зажигает в крови огонь отваги, действуя быстрее и разумнее, нежели Амфион. По всем этим причинам следует снять запрет с потребления вина, тем более что многие уже начали с запретом сим не считаться. А дабы решение это стало всем понятным, надо найти ему надлежащее и толковое объяснение. Мы же, в свой черед, приложим все свое мастерство и сноровку, дабы осуществить сии намерения без лишних затрат и трудов и придать еще больше величия и блеска всем царствам могущественного владыки Константинополя.
Едва произнес он последнее слово, как поднялся Синанбей, отступник от христианской веры, и молвил, воспылав яростью:
– Если б все силы адские вступили в сговор против турецкой монархии, они бы не придумали для нее худших бедствий, нежели четыре предложения этого мавританского пса, который среди христиан был негодным мавром, а среди мавров хочет быть негодным христианином. Мавры помышляли вознестись в Испании; здесь же они помышляют унизить нас. Первому замыслу наградой было изгнание, второй заслужил того же; мы по справедливости сквитаемся с теми, кто вышвырнул их сюда, ежели вернем их изгнавшим. Ибо более хитроумного расчета, дабы истребить наши силы, не знал сам Хуан Австрийский, когда он в битве при Лепанто перерезал несметное число янычар и пустил рыб плавать в их крови, подарив за наш счет соперника Красному морю; не был нам столь лютым недругом и перс в зеленом тюрбане, искавший гибели нашей империи; и даже дон Педро Хирон, герцог Осуна, вице-король Сицилии и Неаполя, чье громкое имя повергает в трепет весь мир, устрашенный могуществом его галер, парусников и сухопутных войск, и который не раз силой своего огня обращал в бегство корабли наши от Стамбула до Перы, – даже он не погружал наш полумесяц в столь непроглядный мрак, как это вознамерился сделать ты, свиное отродье, пролаяв здесь твои четыре предложения. Знай же, собака, что монархии зиждутся на заведенных ими обычаях. Полководцы от века прославляли монархии, а ученые краснобаи развращали. Меч, а не книга доставил королям их владения; армии, а не университеты завоевывают земли и защищают их; победы, а не ученые споры делают их великими и грозными. Битвы приносят царства и короны, науки же – ученые степени и кисточки на докторских колпаках. Стоит государству начать раздавать награды за науки – и тотчас же бездельникам достанутся громкие звания, хитрецам – почет, пронырам – помощь, ловкачам – поощрение, и неизбежно храбрец окажется в зависимости от грамотея, отважный – от ученого, меч – от пера. Невежество народное – твердыня княжеской власти; наука, просвещая народ, пробуждает в нем мятежный дух. Ученость толкает подданного на заговоры заместо слепого послушания, вселяет в него недоверие к повелителю заместо поклонения, ибо, уразумев сущность своего властителя, он дерзает уже презирать его; познав свободу, он алчет ее; он начинает сомневаться, достоин ли власти тот, кто властвует, и тем самым он уже властвует над властелином своим. Наука жаждет мира, ибо он ей необходим, а обретенный мир приводит к самой опасной войне, ибо нет хуже войны, как та, которую ведут поневоле, желая мира; словами и посланиями ты взывал к миру, на деле же получил войну. В стране, что отдана на откуп ученым и сочинителям, паршивый гусь ценится дороже, чем мушкет и копье, а пролитые чернила – чем пролитая кровь; от листа бумаги, снабженного подписью могущественного лица, не спасет самый прочный панцирь, коему не страшен огонь; и трусливая рука, что с дрожью берется за оружие, сумеет выудить из чернильницы почести, доходы, титулы и власть. Много низких людей добывало со дна чернильниц свои черные мантии; многие вознеслись на хлопчатом фундаменте; немало звучных имен и крупных состояний обязаны своим происхождением измаранной бумаге. Из борозды, куда не уместилось бы и двух селеминов зерна, Рим вырос в исполинское государство, опираясь не на ученых да на книги, а на воинов да на копья. Все брал он натиском, ничего – прилежанием. Он похищал женщин, когда в них нуждался, подчинял себе близких соседей, добирался и до дальних. Но стоило Цицерону, Бруту, Гортензию и Цезарю ввести в обиход слово и красноречие, как они тем самым породили мятеж и заговоры и принесли смерть друг другу и самим себе; а республики, империи и императоры погибли и подпали под власть неприятеля по вине утонченных щеголей. Ведь не всех птиц ловят и сажают в клетку, а только тех, что ловко болтают да пускают трели; а чем краше и ясней они болтают, тем крепче запоры, тем надежнее охрана клетки! Итак, ученые труды обернулись оружейной палатой, грозившей самому оружию, а в громогласных речах превозносилось преступление и осуждалась добродетель; а поелику на царство возведен был язык, былые победы рухнули под тяжестью слов. Наука сгубила греков, как червоточина. Честолюбивые академии вели их на поводу, войска завидовали академиям, философы же травили военачальников. Хитрость взялась судить доблесть, – вот почему греки были богаты книгами и бедны победами. Ты сказал, что великие мужи древности живы и поныне благодаря великим сочинителям, что язык жив, хоть мертвы те государства. Точно так же кинжал, поразивший жертву, сам остается цел и невредим, когда человеку приходит конец; однако мертвецу от этого не легче. Пусть лучше жила бы монархия без языка, нежели язык без монархии. От Греции и Рима сохранилось только эхо, родившееся из пустоты и небытия, – это даже не голос, а едва лишь хвост отзвучавшего слова. А творения сочинителей, прикончивших монархию и оставшихся в живых после сего злодеяния, читатель ценит недолго и лишь постольку, поскольку они способны его развлечь или удовлетворить его любопытство. Испания, страна, чей дух исстари бесстрашно взмывал навстречу опасности, чьи сыны нетерпеливо устремлялись на поединок со смертью, не дожидаясь долголетия и презирая старость, восстала из праха и разорения, сверкнула молнией над собственным пеплом, и мертвое тело ее воссияло чудодейственной жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71