купить мебель для ванной 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Но Георгий уже осмелел. Он готов был совсем по-дружески обнять атамана.
– Лет десять тому ты с ярмарки ехал… Все мне загадки загадывал… Я тебя сразу узнал бы, да вот этот шрам. А так и не постарел даже… Вспоминал я тебя долго. Встретить надеялся…
– Постой! – остановил его атаман. – Не узнал ты меня, человече. Да и я тебя впервой вижу…
– Не узнал? – удивленно переспросил Георгий, отступая от атамана.
– Не узнал, – повторил тот, – а что Сымона вспомнил, царство ему небесное, – атаман осенил себя крестом, – на том спасибо.
Георгий не мог понять, шутит над ним атаман или он действительно ошибся. Георгий готов был поклясться, что перед ним стоит его старый знакомец, «собиратель дикого меда».
Нет, это была не шутка. Стоявшие вокруг них воины не улыбнулись, не засмеялись. Некоторые вслед за атаманом приподняли шапки и тоже перекрестились. Значит, Сымон мертв.
Немец, наблюдавший всю сцену, несколько оживился и шепнул Георгию:
– Слава богу, все идет хорошо… Вы хорошо начали, смелее, друг.
Атаман резко повернулся к немцу:
– Что ты там шипишь?
Немец вздрогнул и головой показал на Георгия: пусть, мол, переведет. Сам не зная почему, Георгий изменил смысл сказанного.
– Он сказал, – перевел Георгий, – слава богу, что мы оказались среди друзей, а не врагов.
Тот, понимавший по-русски, благодарно улыбнулся Георгию.
– Это еще будет видно, кто тут друзья, – крикнул атаман. – Эй, дьяк! Неси бумаги!
Худой высокий дьяк, вооруженный кистенем, подал свернутые трубкой измятые бумаги. Георгий понял, что это были письма, о которых говорил немец в темнице.
– Вижу – ты человек грамотный… – сказал атаман, обращаясь к Георгию. – За наукой ездил, вот и разберись.
Георгий протянул руку, желая взять бумаги, но атаман не дал их.
– Крестись, что правду скажешь.
– Я правду скажу, – ответил Георгий, перекрестившись, – но скажи и ты мне: верно ли, что я ошибся?.. Что не Сымон ты?..
– Верно, – словно нехотя ответил атаман. – Я брат его. Родной брат. Зовусь батькой Михалкой… Читай.
– «Брат Алоиз! – прочитал Георгий в первой бумаге. – Доказательством вашей преданности и умения будет ускорение дела. Не подвергайте превратностям судьбы то, что с таким трудом подходит к благополучному концу. Заставьте князя решиться немедленно. В противном случае прибегните к условленному средству. Это письмо дает вам на то разрешение, а оттиск святого перстня и ладанки отпускает вам сей грех.
Шлет вам благословение господне ваш брат – рыцарь Иоганн фон Рейхенберг».
Иоганн фон Рейхенберг!.. Так вот где привелось Георгию встретиться с этим давно забытым именем. Он взглянул на Алоиза. Тот, вероятно, решил, что Георгий не понял содержания письма. Заметно волнуясь, он быстро заговорил:
– Из второго письма вам все станет ясно… Но ради бога не читайте его сейчас, выиграйте время, скажите, что…
– Читай вторую бумагу! – потребовал атаман.
Никто не знал, как велико было для Георгия значение последней строчки письма. Он еще не понимал сути дела, но твердо знал, что там, где замешан Иоганн, нечего ждать добра. Георгий развернул второй лист.
– «Рыцарю Иоганну фон Рейхенбергу! Высокочтимому советнику всемилостивейшего короля Сигизмунда, с наилучшими пожеланиями успехов в делах вашего великолепия, молит о помощи Алоиз Шлейнц.
Тяжкие события заставили меня написать это письмо в надежде, что найдется добрый католик и согласится доставить его вам, пока еще не будет поздно и я, слуга и брат ваш, еще не расстанусь с жизнью…»
Георгий вдруг замолчал. Лицо его выразило крайнее удивление, даже испуг. Он быстро взглянул на Шлейнца и снова впился в письмо, не произнося ни слова.
– Читай! Читай все! – приказал атаман.
– Нет! – крикнул Шлейнц, задыхаясь от волнения.
По знаку атамана немцу заткнули рот тряпкой.
Георгий шагнул в сторону, как бы желая избавиться от мешавших ему людей. Десятки глаз следили за ним, видя, что происходит нечто важное и неожиданное. Атаман заглянул через плечо Георгия, словно надеясь что-то понять в острых немецких буквах. Прошло несколько томительных минут. Наконец Георгий сжал в кулаке письмо и поднял голову. Глаза его горели.
– Батька Михайла! – сказал он, кладя дрожащую руку на плечо атамана. – Я дал клятву этому человеку. – Он указал на Шлейнца. – Я дал клятву, что сделаю все для спасения его… Я отрекаюсь от клятвы, ибо человек этот подлый враг.
И так велико было испытываемое им волнение, что Георгий, сделав шаг, почувствовал, как ноги подкашиваются. Обессиленный, он опустился на траву.
Судьба Алоиза Шлейнца была решена скоро и справедливо.
– Эй, дьяк! – шутил лисьемордый, когда немца вели на казнь. – Благослови на прощание!
Молчаливый и мрачный дьяк только плюнул вслед.
– А ты не плюй! – не унимался шутник. – Пану кланяться надо, даже когда его на виселицу ведут. Чтобы, сорвавшись, не имел причины мстить.
– У нас не сорвется! – убежденно ответил дьяк.
Это были последние слова, которые слышал Шлейнц. Его повесили далеко за оврагом, на виду у проезжей дороги.
Георгий, хотя и отказался присутствовать на казни, но не испытывал ни раскаяния, ни жалости; он теперь уже не был тем миролюбивым, наивным юношей, который десять лет назад готов был спрятать от повстанцев католического монаха и выпрашивал ему помилование. За годы скитаний он повидал немало человеческих страданий и теперь по-иному относился к борьбе простых людей за свою жизнь. Да и предательство Шлейнца было очевидно. В письме к Рейхенбергу, которое Георгий читал с таким волнением, говорилось:
«…Пока еще не будет поздно и я, слуга и брат ваш, еще не расстанусь с жизнью… Слезы отчаяния падают на сей лист при вспоминании о наших трудах, принесших столь печальные плоды.
Когда было получено ваше письмо с заверением, что Глинскому будет возвращено прежнее положение при королевском дворе, мне удалось убедить князя не терять более времени и бежать в тот же день. Уговорам моим помогло взаимное недоверие между Глинским и московским государем, которое ваше великолепие с таким искусством углубляли. Василий посадил воеводой в Смоленске боярина Шуйского, недоброжелателя и соперника князя Михайла. Это решило все.
Мы бежали. Среди ночи нас схватили на старом Дубровенском шляху и привели к воеводе Челяднину. Глинского заковали в цепи и отправили, кажется, в Дорогобуж, где пребывает сейчас великий князь Василий. Меня же держали все время отдельно, и я не мог воспользоваться вашим разрешением, чтобы помочь Глинскому покончить все земные расчеты. Только на вторую ночь случайной хитростью удалось отравить стражу и бежать, за что приношу благословение всесильному господу, не покидавшему заботу о нас, грешных.
В пути я написал это письмо, ожидая случая переслать его вам. Сам же, верный нашему долгу и святой церкви, воспользуюсь доверием простолюдинов к Глинскому и буду повсеместно распространять слух о том, что князь Михайло обманут Василием, казнен в Москве, а люди его убиты. Это в некоторой мере приблизит нас к цели и остановит бояр и черный люд, устремившийся на сторону московитов… Знаю, путь мой опасен. Но надежда на вашу милостивую и скорую помощь поддерживает дух мой и придает силы усталому и разбитому моему телу.
Смиренный брат ваш Алоиз».
Глава II
Георгий отправился в Полоцк через несколько дней. Снова, как десять лет назад, с ним ласково простился атаман вольного войска. Снова проводили его в путь лесные братья заботливо и душевно.
И снова, пробираясь оврагами и тропинками, Георгий думал о Сымоне. Вечно смеющийся Михалка, так удивительно похожий на своего веселого и умного брата, рассказал о смерти Сымона.
Долго гулял по лесам Белой Руси «собиратель дикого меда», надеясь пробиться через королевские кордоны на Москву. Жег усадьбы магнатов. Наделял бедных. Вершил справедливый суд и расправу. Наконец соединился с повстанцами Глинского. Казалось, начала сбываться мечта. Глинский поднимал вольнолюбивых людей против извечных врагов Сымона и вел их к Москве.
С войском князя Михайлы Сымон подошел к осажденному Минску. И когда, не взяв города, Глинский поспешно отступил, Сымон и его храбрецы прикрывали отход княжеских дружин. Здесь атаман и сложил свою голову. С Глинским ушли на Москву многие люди Сымона, а те, кто не захотел покинуть родную землю, собрались вокруг батьки Михалки.
Умный и дальновидный московский воевода Челяднин призвал к себе Михалку и, снабдив его оружием, поставил на службу великому князю Василию. Только служба эта почти ничем не отличалась от прошлых дней вольницы.
Дружина Михалки по-прежнему разгуливала по родным местам, наводила ужас на католических епископов и монахов. Время от времени приходили к Михалке гонцы, передавали приказ воеводы, и Михалка уходил «погулять» в новое место. Немало переправил он за кордон польских панов или бояр, «повязав крепко», не лишая, однако, «живого духу». Мечта Сымона не оставляла и брата его Михалку.
Он собирал бедных, обиженных, обездоленных, наделял их своими трофеями и переправлял на Москву.
Возвращаясь в Полоцк, Георгий далеко объезжал селения и проезжие дороги, по которым сновали королевские конники и воеводские люди. И чем дальше в глушь углублялся наш путник, тем чаще встречал он беглецов, одиноких и целыми семьями, иногда вооруженных, готовых принять бой или напасть на обоз неосторожного купца. Часто поводырями их были нищие старцы или отбившиеся от своей шайки разбойники.
– Куда вы, братья, идете?
– За волей! К атаману Михалке!.. До московского государя!.. К князю Глинскому! Он наш защитник, он за нас насмерть бьется…
Как объяснить им то, что уже стало ясно Георгию? Измена Глинского, на помощь которого так надеялся Скорина, повергла его в тоску, какой он не испытывал, даже живя вдалеке от родины.
«Родина! Ни годы странствий, ни красота чужих земель, ни вершина достигнутой цели не могут заставить забыть тебя… – думал Георгий. – Как встретишь сына своего?»
Все оказалось иным, чем ожидал Георгий.
Брат Иван еще не вернулся из Познани, куда отправился по торговым делам к купцу Клаусу Габерланду. Постаревшая и ставшая сварливой и раздражительной Настя, жена Ивана, встретила Георгия скорее испуганно, чем ласково. Ее малолетний сын Роман по настоянию отца учился грамоте. Бедная женщина пуще всего боялась, что он пойдет по стопам своего ученого дядьки, которого она в душе считала человеком пропащим, а тут еще этот самый дядька словно снег на голову свалился. В первый же день приезда Георгия, жалуясь на тяжкие времена, Настя вспомнила, сколько хлопот доставили их дому безбожные краковские дела Георгия. Снова дом их посетили воеводские соглядатаи, и снова Ивану пришлось немалыми деньгами «замаливать» грехи брата.
Георгий остался в отчем доме, не испытывая, однако, той радости, о которой мечтал прежде. Чуть только он входил в дом, две взрослые племянницы сейчас же скрывались в своей светлице, а Романа Настя торопилась услать к соседям, будто по делу.
Мальчик же готов был целыми днями слушать рассказы о заморских странах, не отрывая восторженных глаз от красивого и умного лица дяди. Редкие беседы с племянником были, пожалуй, единственными приятными часами для Георгия. Но как томительны, как одиноки были теперь его вечера… Когда-то в тесной келье университетской бурсы Скорина со своим другом Вацлавом мечтал о том дне, когда, вооруженный книжной премудростью, достигнув высокого ученого звания, он возвратится в родной ему город.
…Весть о его приезде соберет всех жителей Полоцка к дому Ивана Скорины. Брат Иван с гордостью примет почет и уважение сограждан.
…Потом войдет седой, постаревший отец Матвей. Георгий горячо обнимет своего первого учителя:
«Благодарю вас, отец Матвей, за науку и ласку. Живите долгие годы, а я буду вашим верным помощником в тяжком подвиге просвещения…»
Умер поп Матвей. Никто не пришел встретить доктора Франциска… Он сам разыскал некоторых старых членов братства и узнал от них неутешительные вести.
Братство по-прежнему все еще сытило мед, в престольные праздники собиралось за круговой чашей, но заботилось лишь о благолепии храмов, мало интересуясь просвещением мирян. Новый священник, ставший на место покойного отца Матвея, пьянствовал и занимался больше торговлей, чем службой. На предложение Георгия открыть свою книгопечатню он возразил:
– У всякого человека слов много, а душа одна! К чему же книги твои, если душа молитвы жаждет? А молитва отцами святыми сказана и немногословна есть!
Георгий пробовал убедить его, разъясняя пользу для народа книги на родном языке. Но поп Иннокентий имел свое представление о народе.
– Наука – дело мужей ученых, а грамота – грамотеев. От них и плодов жди. Поспольство же не к тому богом назначено. Сказано есть в святом писании: «Всякое древо познается по плодам его, и не снимают смокв с терновника и маслин с шиповника».
Там же, у попа Иннокентия, Георгий встретил Янку – внука покойного слепого лирника Андрона, взятого братством на попечение. В рослом, возмужалом юноше Георгий с трудом узнал боязливого хлопчика, с которым он когда-то пробирался по подземным катакомбам полоцких храмов, спасаясь от воеводских стражников. Янка и вовсе не узнал своего спасителя. Он служил теперь покручеником у попа Иннокентия и, пользуясь тем, что хозяин его постоянно пребывал во хмелю, извлекал для себя немалые выгоды.
С трудом удалось Георгию собрать вокруг себя немногочисленных сторонников из числа мелких купцов и мастеровых. Однако средств, собранных ими, не могло хватить на организацию печатного дела. На помощь братства в ближайшее время надеяться не приходилось. Скорина понял, что здесь нужно запастись терпением и осторожностью. Покуда же он занялся собиранием старых славянских рукописей, разыскивая их среди забытых книг и церковной утвари в полоцких монастырях. Это увлекло и несколько рассеяло его гнетущую тоску. Прежний замысел о сотрудничестве с Глинским рухнул. Нет, никогда более не будет он пытаться связать книгу с мечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59


А-П

П-Я