Она пыталась неуклюже двигаться, перевернулась на живот и приподнялась на руках. Ее мокрые волосы разметались по песку. По щеке стекала бледно-розовая кровь. Бренн опять направился к ней.
— Осторожно, брат, — предостерег его Гвидион, — она может быть колдуньей, чем она тебя стреканула?
— Не знаю, — зло ответил Бренн и опасливо попятился, потом подобрал с земли длинную ветку и поджег ее в костре. — Ну что, маленькая морская ведьма, раз ты не хочешь говорить на моем языке, поговорим на твоем, — прошипел он.
С этими словами принц ткнул горящей веткой в обнаженное плечо русалки. Она дернулась и издала странный звук, похожий то ли на свист, то ли на визг. Сердце Харта болезненно сжалось. Догадавшись, что она не умеет разговаривать, он дернулся было вперед на ее защиту, но Гер, стоявший рядом и внимательно наблюдавший за своим дружком, с силой схватил его за плечо:
— Стой, дурень! Наш вождь не любит, когда ему мешают развлекаться.
И Харт не решился выступить, горестно наблюдая, как вождь издевается над беспомощным существом, лежащим перед ним на песке. К игре подключился его брат Рикк. Боясь дотронуться до русалки руками, он копьем пытался перевернуть ее на спину, отпуская непристойные шутки. Несколько раз он неловко кольнул ее. Русалка издавала те же жалостливые пронзительные звуки, металась по песку и пыталась увернуться от копья и горящей ветки. Воины дружно ржали, подначивая своих предводителей, и одобрительно подвывали, когда копье Рикка оставляло новый розовый след на белом теле. Гвидион подошел к расшалившимся братьям и, схватив их за руки, остановил:
— Все, хватит, вы мне ее испортите.
Бренн, взяв у Рикка копье, перепачканное кровью русалки, осторожно, чтобы не порезаться, понюхал розовую жидкость.
— Пахнет рыбой, — сплюнув, сказал он, — пойдем, Рикк, поищем что-нибудь более теплокровное.
Харт, будучи не в силах более выносить это зрелище, а может быть, пытаясь скрыться от тягостного взгляда перепуганного насмерть создания, ушел в сопровождении Гера к своему костру. Гер сообщил ему, что принято решение остаться на берегу на ночь, а завтра, выспавшись и приободрившись, сделать быстрый переход к Мглистым Камням. Прислушиваясь к крикам и хохоту разгулявшихся воинов, друзья принялись за жареное мясо и терпкое вино. Харт совсем повесил голову.
— Да ладно тебе, небось твоя Олана не хуже русалки, — хохотнул Гер, — особенно местами.
— Неужели тебе ее не жалко? Он ведь мучил ее за то, что она не отвечала, а она просто не умеет говорить, — у Харта наворачивались слезы.
— Ну, ты даешь, приятель! С такими взглядами тебе надо было не в армию идти, а в храм — жрецом какой-нибудь милосердной богини.
— Что плохого в том, что я жалею беззащитных людей?
— Людей? — Гер расхохотался, — Харт, может, ты плохо разглядел ее? Она даже не человек. Мерзость, нелюдь, нечисть. И потом, это же война, а она пленница.
— Чем же виноваты пленники? — не успокаивался Харт.
— Ты еще спрашиваешь? Они виноваты тем, что они слабые, а мы сильные. Нечего было сдаваться в плен. Знаешь, как поступают гордые Туаты, когда попадают в плен? Они протыкают себе горло кинжалом, чтобы избежать унижений. В конце концов, кто бы возмущался. Ты сам берешь пленников и способствуешь нашей силе. Что-то ты не очень протестовал, когда кто-нибудь пытал других рабов, — Гер ухмыльнулся, — и вообще, ей еще повезло, что у нее хвост вместо ног. Что еще с ней можно сделать, разве что уху сварить.
Харт возмущенно вскочил и схватился за меч. Гер, обхватив его за плечи, усадил на место. Вырвав из рук товарища меч, он отбросил его в сторону.
— Ну, не глупи, парень, я же шутя, спьяну, — сказал Гер, озабоченный решительным взглядом Харта. — Ты сам подумай, чем ты можешь ей помочь? Вождь подарил ее жрецу, а не тебе.
— Что он с ней сделает? — прошептал Харт.
— Убьет, конечно, — понизив голос, ответил Гер. — Я не видел никого, кто бы выжил, попав в плен к нашему чародею. — Гер тревожно оглянулся и добавил: — Слушай, давай лучше спать, а? Завтра рано вставать, а переход будет долгим.
Харт покорно улегся, наблюдая, как Гер пыхтит, разглаживая длинные усы, и укладывается поудобней. Он не знал, сколько времени пролежал без сна. Постепенно звуки гулянья стихли, и воины улеглись спать, оставив бодрствовать только дозорных. Большинство костров было погашено.
Харт лежал на спине. Бесчисленные звезды усыпали черное небо над его головой, и каждая из них казалась отражением ее глаз. Он приподнялся и оглянулся. Осторожно пробираясь мимо валяющихся в беспорядке воинов, Харт подобрался к горящему костру принца. Братья спали в небольшой походной палатке, у которой была выставлена охрана. Харт уже собрался уходить, как вдруг заметил какое-то шевеление неподалеку. Он подобрался ближе, стараясь не выходить из тени. На песке, запутанная в рыбацкую сеть, лежала русалка. Харт услышал ее тяжелое дыхание. Он наклонился к ней и увидел ее глаза, сверкнувшие в ночи. Она тихо и жалобно заныла. Харт осторожно дотронулся до нее. Взгляд русалки проникал ему в сердце. Где-то в дальних уголках его души тосковало и молило о помощи одинокое, израненное существо, брошенное на растерзание диким сухопутным чудовищам.
«В воду, в воду, — молило оно. — Я больше не выдержу, к утру я умру, мне нужна вода».
Харт сглотнул слюну, чувствуя, как пересохло в горле и легкие прилипли к ребрам. Он схватил сеть и потащил ее в сторону воды. И тут же почувствовал острие копья у себя между лопатками. Гресс, телохранитель Поэннинского вождя, позвал на помощь часовых, и вскоре вокруг поднялся переполох. Из палатки вышел заспанный маг. За ним появился Бренн, тотчас приказавший отрубить юноше голову. Несколько человек заломили Харту руки, другие копьями заставили стонущую русалку откатиться на прежнее место. Харта трясло так, что это стало заметно окружающим. Гвидион, наклонившись к нему, услышал его беспокойный шепот: «В воду, в воду, я умираю». Глаза Харта потемнели, и на мага смотрели огромные русалочьи зрачки без белков. Гвидион жестом остановил воина, собирающегося убить наглеца по приказу Поэннинского вождя. Он велел оттащить несчастного подальше от русалки и уложить его на песок. Харт был в беспамятстве. Ему давали воды, но он не мог пить. У него начался жар. Бренн только пожал плечами: за попытку украсть чужого пленника преступника следовало бы убить. Но вместо этого Гвидион склонился над метавшимся в агонии человеком и, водя вокруг его головы руками, что-то шептал. Харт перестал трястись и обмяк. Перепуганный Гер, видя, что буря миновала, склонился над больным другом и, заглянув в его открытые глаза, отпрянул.
— Смотри, мой господин, — прошептал он друиду в ужасе, — у него глаза, будто у русалки. Она его околдовала, пыталась заставить помочь, — Гвидион повторил это еще раз громко, чтобы все слышали и ни у кого не было вопросов, почему преступника оставили в живых. Понятное дело, кто же устоит против чар и магии.
Утром русалка умерла. Но Харт узнал об этом только к вечеру, когда очнулся. Гвидион и друиды-лекари, которых всегда брали в военные походы, с трудом его откачали, отпоили, отколдовали.
Войска уходили к Мглистым Камням. Угасы умели нести на себе всадников так, что даже обессилевшие, они не падали на землю. Этим и объяснялось то чудо, что Харт ехал верхом несмотря на свое полуобморочное состояние. Тело русалки валялось в обозе среди прочего добра, принадлежавшего магу.
Страх перед колдовством навсегда поселился в сердце Харта. Он не сказал никому, что голос русалки до сих пор звучит в его голове, она разговаривает с ним. Больше всего Харт боялся, что об этом узнает Гвидион, коварный чародей, который непременно займется изучением его внутренних голосов. Нет, нет, пусть лучше его будут звать Рыбий Хвост, хотя это и не самое элегантное прозвище, чем он позволит жрецу ковыряться в его мозгах, вывертывая наизнанку их содержимое.
Харт очнулся от тягостных воспоминаний и влил в себя очередную кружку эля, стараясь хоть на время стереть из памяти тягостный взгляд русалочьих глаз, преследующий его всегда, когда он был недостаточно пьян. Еще две-три кружки — и память избавится от чужого образа, и Харт сможет, наконец, расслабиться в обществе друзей.
В трапезной было тесно и душно. Люди сидели на скамьях, на столах, на полу, многие здесь же и спали среди объедков, свиней и собак, Когда в крепость приезжал король со своими отрядами думнонов, все помещения замка превращались в казармы.
Белин считал необходимым появляться время от времени среди воинов в Поэннине, чтобы напоминать им, кто в действительности является верховным правителем их страны. И хотя он теперь не нуждался, как прежде, в сильной и защищенной крепости своего брата, он был его частым гостем. К тому же Гвидион, Королевский Друид, имел какую-то странную привязанность к Бренну, всюду следуя за ним. И король вынужден был подчиняться древним законам, приезжая в Поэннин не столько к Бренву, сколько на поклон к своему жрецу.
Белин с ностальгией вспоминал времена, когда они неслись на угасах вслед за своим отцом, и было так легко жить и сражаться, зная, что справа его всегда прикрывает неистовый Бренн, слева — весельчак Рикк, а где-то сзади, невидимый для бойцов, надежный и всесильный, возвышается Гвидион. Рикк по-прежнему был предан и весел, Гвидион все так же надежен и всесилен, а Бренн становился все более отчужденным и мрачным. В каждый свой приезд в Поэннин Белин с неприязнью ощущал, как отдаляется его брат. Но менялся не только характер Бренна. Его внешность, точно выгоревшая на солнце ткань, становилась неприятно блеклой, почти бесцветной, будто кто-то высасывал из него краски, превращая в альбиноса. И сама крепость, казалось, становилась все более мрачной, вслед за своим хозяином погружаясь в призрачную жизнь.
Глава 9
Падение Эринира
Мир оплакивал короля Эохайда Оллатара из Племени Дивного Народа, лежащего посреди траурной залы на покрытом зеленым плащом возвышении. На его груди поверх скрещенных рук тускло мерцала большими изумрудами золотая корона Оллатаров. Королева, закутанная, как и ее дети, в серый траурный плащ и потерявшая со смертью мужа всякий интерес к жизни, стояла у гроба безвольной тенью, выполняя положенные ритуалом действия.
Никто уже не упоминал о том, что Эохайд был полукровкой. Он воплотил в себе лучшие черты Дивного Народа, чего нельзя было сказать о его детях, не унаследовавших ни поразительной красоты, ни особого склада ума, ни магических талантов своих предков. Брат и сестра, последние потомки Оллатаров, самого великого рода королей Туатов, стояли рядом, понурив головы в серых капюшонах.
Серасаф, любимый сын, приближенный к отцу, был погружен в транс от горя. Морейн искренне плакала не столько от собственной печали, сколько от жалости к матери и брату. Траурная и торжественная обстановка, всеобщее горе, дурманящие благовония действовали на нее удручающе. А когда она скользила взглядом по лицу мертвого отца, каждый раз сердце болезненно сжималось от острого чувства утраты. Никогда ей больше не увидеть его звездного взгляда, плотно сжатых губ, величественной осанки, не услышать голоса, наполняющего душу благодатью.
По окончанию ритуала Морейн увлекла брата на крепостную стену, где их никто не слышал, с удовольствием вдохнула свежий весенний воздух после душного траурного зала, наполненного дымом обрядных благовоний. Взяв брата за руки, она с трепетом заглянула ему в глаза и попросила:
— Серасаф, позволь мне не возвращаться в Антиллу.
К своему удивлению, она встретила поразительное упрямство со стороны брата. Серасаф настаивал на возвращении Морейн в страну, куда ее отправил отец. И только когда принцесса показала свои израненные руки и рассказала новому королю о том, какую роль отвела ей Гелиона в своей магии, Серасаф смягчился.
— Кругом идут кровавые войны, Морейн. На Альбионе все меньше земель, неподвластных Белину, объявившему себя королем Медового Острова, — сказал Серасаф, с тревогой вглядываясь в горизонт, где темнели горы Волчьей Заставы. — И. хотя мы заключили перемирие с королем Белином, я очень сомневаюсь в его надежности.
— Вы вступили в союз с этим негодяем?! — в сердцах воскликнула Морейн.
— Не союз, сестра, перемирие. Соглашение о ненападении с их стороны, только и всего. Мы им малоинтересны, они просто хотят обезопасить себя от объединения мелких королевств и племен против них. Но мы не можем полагаться на обещания этих шакалов и, конечно, готовим наше войско к войне. Уже несколько племен, с которыми Король Медового Острова заключал подобные соглашения, лежат в руинах после нашествия армии поэннинцев, дикого племени, принадлежащего его младшему брату. Серасаф нервно потрогал кинжал на поясе, прошел несколько шагов и взволнованно продолжил: — Пока король и бешеный выводок его братьев сидят на своей неприступной скале, мы можем быть спокойны. Но как только их войска пересекут Волчью Заставу, я призову в Эринир еще одного владыку Туата де Дананн с его армией.
Серасаф не отрывал взгляда от горной цепи на горизонте, погруженный в собственные мысли. Может ли он поделиться с сестрой своими тревогами и опасениями, рассказать ей о страшной миссии, возложенной на него? Нет! Серасаф горестно вздохнул. Это только его долг, нечего взваливать его на слабую женщину.
Он вспомнил суровый взгляд миндалевидных глаз своего учителя, рассказавшего ему о том, что в мир вернулось зло. Зверь фоморов, древний Враг Туатов пришел на землю. По преданию, убить Зверя фоморов может только Туат из рода Оллатаров, только клинок, выкованный Гоибниу Кузнецом, способен нанести смертельную рану Врагу. Гоибниу Кузнец давно покинул Верхний Мир, но у дивного Народа осталось немало оружия, вышедшего из-под его молота, которое даже теперь превосходило все современные клинки по прочности и надежности. Узнав о рождении Зверя, тайная страна Туатов обратилась за помощью к королю Оллатару. Старый Эохайд, словно звездная тень, мерцал на своем тропе в Эринирском замке и слышать не хотел ни о каких поединках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60