Оружие в руки он не берет и потому в бою бесполезен. Кроме того, его еще приходится защищать. Журналиста надо кормить, пить с ним водку, рассказывать ему «байки из склепа» и показывать боевые будни, которые по большому счету на хрен никому не нужны. В том числе и самим военным.
Теперь представьте себя зимой в чужом захолустном городе, который объявлен предфронтовой полосой и наводнен под завязку военными, спасателями, чекистами и бог знает кем еще.
Я и мой новый напарник, фотограф Серега Шахов, приехали в Моздок, когда штурм Грозного был в самом разгаре. В штабе группировки всех журналистов посылали подальше по несколько раз на дню. И это стало уже своеобразным видом спорта среди штабных офицеров. И доброй такой традицией.
— Можно на фронт попасть? — спрашивали журналисты.
— Можно, — соглашались военные.
— А как?
— Пишете заявление в военкомат: так и так, прошу принять на контрактную службу в Вооруженные силы. Не успеете и глазом моргнуть, как на передовой окажетесь.
— А по-другому можно?
— Можно и по-другому, — соглашались штабисты. — Едете к Дудаеву, проситесь в ряды сопротивления. Он не откажет. Потом мы вас поймаем и к стенке поставим.
Целыми днями мои собратья слонялись без дела возле многочисленных штабов. Иногда журналисты отлавливали солдатских матерей на интервью, иногда — озабоченных сверх меры военных.
Вместе со всеми помыкавшись по сугробам, на ледяном ветру между штабами, проводами, рядами колючей проволоки и часовыми, я понял, что официальным путем попасть в атакующую армию невозможно.
Несколько раз мы с Сережей подходили к военным колоннам и просили взять нас на войну.
Боевые машины вытягивались в полях на километр. Вокруг кишмя кишели военные и какие-то гражданские дяди с суровыми лицами. Все спешили, что-то грузили, паковали, подзадоривая друг друга матом. Солдаты таскали цинки с патронами и гранатометы. На БМП индевели защитного цвета ПТУРСы. Мы метались от колонны к колонне, но уговорить военных взять нас с собой никак не удавалось.
— Вся техника забита под завязку, — отказывал мягко какой-нибудь очередной капитан или лейтенант, которому воспитание претило сразу и безоговорочно послать нас на хрен.
— Так посадите на броню!
— Ты посмотри, как ты одет. Превратишься в ледышку уже через тридцать минут. На фига нам трупы в колонне?!
Вообще-то военные были правы. Оделись мы легкомысленно, и первая же ночевка в поле оказалась бы для нас смертельной.
После очередных бесполезных попыток куда-либо пристроиться вернулись в город. На военной базе переночевать негде. В палатки не пускали — не положено. Вечером из штабов выгоняли всех посторонних на улицу. С темнотой все передвижение по базе вообще прекращалось. И если у вас нет пропуска, переночевать вы сможете только в камере военной комендатуры, куда вас тотчас загребет патруль.
До Моздока километров пять. Ни такси тебе, ни попуток. Прогулка по морозу и снегу. А в Моздоке? Все места в гостиницах заняты военными, даже в туалете переночевать не дадут. Постоялые дворы тоже заселены военным сословием. И где их искать, эти дворы? Орать, что ли, на улице: кто пригреет журналистов?
Зимой темнеет рано. На Кавказе особенно. Темнота наступает стремительно, словно Господь, не желая видеть все это безобразие, щелкает выключателем. Люди прячутся по домам, улицы пустеют. Обратиться не к кому. Чужой, зимний, унылый, холодный город.
Вот в таких ситуациях со щемящей тоской понимаешь: жизнь журналиста — хуже собачьей.
— Нет, ты представь себе, в какой безнадежной ситуации мы оказались! — сказал я Шахову, пряча лицо от колких ударов ветра. — Тоска, да и только!
— Нам бы до города дойти, — откликнулся он. — На дворе двадцать первый век! Космические корабли бороздят! Но хоть бы одна сука бороздила эти поля на сраном автобусе! Как они сами на базу добираются?
Ночная пурга аккуратно заметала за нами следы. Очертания дороги еле-еле проглядывали из-под снега. Вся округа утопала в темноте. Позади уже скрылись огни покинутой нами базы. Впереди расстилалась тьма. Мы шли как по безлюдной Аляске.
— Не знаю я, как они добираются! — брякнул я, чтобы подержать разговор. — И вообще! Не надо смешивать нас и их!
— Смешивать! — закричал Серега. — Вот что нам надо сейчас делать! Именно смешивать! И побольше!
— Ты про водку, что ли?
— Это почему «про водку»?! И про пиво тоже!
Сзади нас догнал сноп желтого света.
— Машина! — завопил Шахов и начал усиленно махать рукой.
Шофер оказался не из робких. Не побоялся посреди кромешной темноты подхватить двух незнакомых попутчиков. Ни о чем не спрашивая, он подбросил нас до центральной улицы Моздока и так же молча исчез, не взяв за проезд.
— Фантастика! — сказал я, глядя вслед красным подфарникам автомобиля. — Кто он, наш доброжелатель?
— Как говорил один писатель, если чудеса начинаются, то их уже фиг остановишь.
Мы шли по накатанной снежной улице. Горели пунктиром желтые фонари. Кругом — ни души. Если бы в этот момент кто-нибудь спросил нас, куда мы идем, мы бы его послали на фиг. Потому как сами не знали, куда надо идти.
На одном из домов я заметил надпись «Кафе». В стеклянных дверях висела табличка с крупными буквами для слепых туристов из Москвы: «Открыто».
— Знаешь, Шахов… Нам все равно некуда идти. И чует мое нежное сердце, ночевать нам придется на улице. Это означает, что к утру мы сдохнем. Подыхать на голодный желудок как-то нецивилизованно.
— Да, — согласился он. — Моя душа, получившая светское воспитание в московских салонах, тоже восстает против такого способа умерщвления человеков. Ладно, сдохнуть от холода! Но подохнуть еще и от голода?!
Кафе находилось в полуподвальном помещении. Спускаясь по ступенькам, Сергей заметил:
— Если там сейчас будут сидеть дети и есть мороженое, я удавлюсь у них на глазах.
В грязном зальчике стояли пустые железные столики. Никто из редких посетителей не обратил на нас внимания. Такое ощущение, что все сговорились нас игнорировать.
Мы уселись за столик с клеенчатой скатертью. Подошла официантка.
— Водки, пожалуйста. Шашлыка, хлеб-млеб. Ну, в общем, знаете, — сделал заказ Сергей.
— Вы из Москвы, что ли? — поинтересовалась она.
Мы кивнули. Официантка прокричала что-то на местном диалекте в сторону кухни и ушла.
— Похоже «эти из Москвы» ее уже достали, раз она вычисляет их с полпинка, — сказал я.
— Нет, просто сейчас она уже точно знает, что нам нужно.
* * *
Водка, дорогие мои товарищи, — универсальная отмычка к решению самых сложных ситуаций. Выпив пол-литра, человек гарантированно попадает в иную плоскость жизни. Вернее, его присутствие ощущается сразу в трех плоскостях: в физической, духовной и в самой главной — «плоскости случайных совпадений». После пол-литра плавно открываются какие-то там толстостенные шлюзы идей, притягиваются всякие необычные знакомства. Случай правит твоей судьбой на полную катушку. Нужные люди материализуются рядом с твоим столиком прямо из воздуха. Нужные контакты налаживаются необычайно легко. И вообще мир видится абсолютно в ином сиянии. Как огромная бездна, похожая на воронку с пылесосом на другом конце.
Главное в таком деле — не переборщить. Но это уже сугубо индивидуальное, и универсальных рецептов здесь нет. В голове высветилась интересная подробность. Вот только что мы шли по ночной дороге, мерзли и стонали. Стоило нам заговорить о водке — откуда ни возьмись, появился добрый шофер. Хотя мы точно знаем, что машины в такой час уже не ходят. Все умные люди по домам сидят. Нас довезли не просто до города, а фактически к порогу кафе. И оно оказалось открытым! Чудеса! Или правильно сказать — сама Судьба направляет наши стопы.
Мы с Серегой набросились на салаты, водку и шашлык. Через полчаса на душе стало утешнее. Кафе показалось уютным гнездом альпийского туриста.
Долго размусоливать не стану. Все сами пили, знаете, как бывает дальше. Вскоре мы выпали в нирвану, появились какие-то знакомые из местных журналистов. Потом мы курили на воздухе возле бара. Тихо падали крупные узорчатые снежинки, и фонари такие же, как на Арбате, изо всех сил старались передать нам домашнее очарование. В ночном городе откуда-то взялась машина. Мы поехали к местному милиционеру. Он сидел дома и тоже пил. Но в одиночестве. Мы составили ему компанию. Потом ветер водочных знакомств вывел нас на новый виток. Мы уже чуть ли не братались. Милиционер выкладывал нам все военные тайны, какие знал. Рассказывал, что где-то под Моздоком в плен попал какой-то наемник из Йемена. Все загорелись тут же ехать и брать у него интервью. Уже чуть ли не запрягали, но передумали и решили еще немного выпить. Закончилось все обыденно просто. Впечатлившись, мы уснули вповалку.
Утром милиционер ушел на службу. (Вот у людей закалка!) Мы остались в доме одни. Молча сновали по комнатам женщины его семейства. В принципе, нас никто не гнал. Но нам стало неловко, и мы поспешили убраться. Местный милиционер — это, конечно, хороший контакт. Он мог бы вывести нас на свое начальство. И хоть какая-то эксклюзивная информация нам бы перепала. Тем более что в провинции люди охотно идут на общение с журналистами из Москвы. Думают, наверное, что мы что-то решаем или можем решить в их судьбе. Но мы, понятно, оказываем такое же влияние на политику федеральных властей, как приблудные московские собаки — на работу метро.
Первый заход оказался удачным, и мы решили продолжить. Снова выпили и определились: надо знакомиться с военными. Только они могут помочь нам попасть на фронт. Стали мусолить эту глубокую мысль и вычислять, кого именно из военных нам навестить в первую очередь.
Пьяная волна уже несла нас вперед, вышибая перед нами все двери.
Мы зашли к коменданту города. Как мы это сделали, не понимаю, и не вспоминается до сих пор. Там же часовой стоит! С оружием. Ему никого пускать не велено. Но и тут помогло, видимо, наше измененное сознание. Если бы мы перед часовым ножкой расшаркивались, употребляя слова «пожалуйста», «не будете ли вы так любезны», — точно бы прикладом по зубам схлопотали. А тут прошли — словно и не было никаких препон и часовых с суровым уставом. (По многолетнему опыту я заметил, что подшофе точно так же легко преодолеваются кордоны безопасности при посадке на самолет. Просто проходишь — и все. Как только трезвый, так тебе тут же со всех сторон: «Что звенит? А что в этой сумке? Распаковывайте! Разворачивайте! Показывайте!»)
А тут прошли. И сразу в кабинет. Военный комендант на месте. Здороваемся. Жмем руки. Он ведет себя так, словно мы договаривались о встрече. Мы чего-то ему плетем. Убеждаем. Комендант понимающе улыбается и выписывает нам заветный пропуск.
Уже на улице мы смотрим на эту бумажку из тетрадного листа в клеточку, с военной печатью, лихой подписью. И не верим своим глазам. Вот он, пропуск в запретную зону. Допуск на войну.
На эту бумажку мы даже дышать перегаром боялись. Все-таки военный документ! Я засовываю его себе в карман, поглубже, застегиваю на «молнию» — он, документ, сейчас дороже всяких денег и еды.
Глава 18
На КПП все прошло очень гладко. Показали солдатам пропуск, они проверили на всякий случай наши вещи и тормознули первую же военную колонну. Понятно, мы могли попасть на фронт только так. Никакой другой транспорт в Чечню не ходил. Причем все это произошло настолько быстро, что мы даже опомниться не успели, как оказались в кабине армейского КамАЗа и уже неслись куда-то среди снежных сопок. Солдат попался неразговорчивый. От скуки я включил диктофон, и мы начали слушать музыку, набулькивая себе изредка по стаканчикам. колонна растянулась на километры. Дистанция между машинами была метров пятьсот. Мы ныряли и взбирались на снежные сопки, слушали музыку и глазели по сторонам. Изредка попадались какие-то мелкие подразделения внутренних войск на БТР, которые то стояли зелеными истуканами на обочине или на сопке, то носились куда-то вдоль дороги по военным нуждам.
В принципе мы не собирались ехать сразу же в Грозный, а хотели сначала заглянуть в Толстой-Юрт. Там можно было сделать материал о работе Красного Креста, о беженцах и МЧС. Я заметил дорожный указатель «Толстой-Юрт» и толкнул Шахова. Мы посмотрели на заснеженную дорогу — все говорило о том, что мы никогда не найдем туда попутный транспорт.
Что делать? Выходить? Но куда? В сопки? Из теплой кабины — в снежную неизвестность? Это исключалось. Мы вздохнули, глянули друг другу в глаза и налили по стопарику за Толстой-Юрт. Нехоженая дорога исчезла из виду.
Я поинтересовался, так, между прочим, у водителя, а куда он, собственно, едет?
— В Грозный. Боеприпасы везу, — ответил он нехотя и еще больше насупился, словно выдал военную тайну.
Ну, в Грозный так в Грозный. Все равно к людям едем.
Через полчаса сгустились сумерки. Мы все катили и катили в неизвестность, поднимаясь и опускаясь по сопкам. Играла мексиканская музыка. Одолев очередной снежный подъем, увидели лежащую на боку санитарную машину. Кабина горела. Казалось, несчастье случилось только-только. Я начал себя успокаивать: ну, не справились с управлением, завалились на бок. Вот только пламя, пожирающее кабину, совсем не вязалось с обычной аварией.
Я глянул на водителя.
Он заметно покраснел. Убрал рядом с собой тряпочку. Под ней лежал автомат.
— Возьми, передерни затвор.
— Пожалуйста, пожалуйста, — я передернул затвор и передал автомат ему.
Водила положил его на колени.
При объезде горящей «санитарки» я увидел разбросанные по дороге окровавленные бинты. Машина исполосована автоматными очередями. Но ни трупов, ни раненых — нигде.
Серега достал фотоаппарат.
— Может, это?.. — начал он ни к кому не обращаясь.
Водитель посмотрел на него так, что всякое желание фотографировать у моего напарника отпало.
На следующей сопке водила облегченно вздохнул:
— Мужики, мы везем пять тонн снарядов. Если что случится, открывайте дверь, выскакивайте и бегите нах, как можно дальше.
Я посмотрел в потемневшее окно. Снежные сопки, ни одного огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40