может, именно об этом дне говорил Стеббинс.
Не замечая этого, он прошел вперед почти до авангарда, где снова
встретился с Макфрисом. Они образовали редкую цепочку: впереди Баркович,
следом Макфрис, идущий с полусогнутыми руками, чуть прихрамывая на левую
ногу, и в конце - сам герой фильма "История Рэя Гэррети". Как, интересно,
он выглядит?
Он потер ладонью щеку, чувствуя пробивающуюся щетину.
Макфрис оглянулся и опять повернулся к Барковичу. Его глаза были
темными и затуманенными. Они шли пятнадцать минут, или двадцать. Макфрис
молчал. Гэррети дважды прочистил горло, но так ничего и не сказал. Он
думал, что чем дольше идешь в молчании, тем труднее его нарушить. Может
быть, Макфрис жалеет, что спас его. Или ему стыдно. Все это глупо и
безнадежно, и не надо было его спасать, а раз уж спас, то не надо об этом
жалеть. Он уже открыл рот, чтобы сказать это, но тут Макфрис заговорил сам:
- Все в порядке, - Баркович при звуке его голоса подпрыгнул, и Макфрис
добавил:
- Не для тебя, убийца. Для тебя уже ничего не будет в порядке.
- Поцелуй меня в зад, - прорычал Баркович.
- Я, кажется, тебе подгадил, - сказал Гэррети тихо.
- Я сказал уже: мы в расчете. Больше я такого не сделаю. Хочу, чтобы
ты это знал.
- Понимаю. Я...
- Не трогайте меня! - закричал кто-то. - Пожалуйста, не трогайте меня!
Это был рыжий парень в клетчатой рубашке. Он остановился посреди
дороги и получил первое предупреждение. Потом он, шатаясь, побрел к
вездеходу. Слезы прочерчивали тонкие дорожки на его запыленном лице.
- Не надо... я не могу... моя мама. Не могу... мои ноги... не надо, -
он попытался ухватиться за броню, и один из солдат ударил его прикладом по
пальцам. Парень закричал и упал в пыль.
Потом он кричал уже без перерыва - пронзительным криком, который,
казалось, мог расколоть стекло:
- _Мои_ _ноооооооооооооооо_...
- О Боже, - пробормотал Гэррети. - Почему он не заткнется?
- Не думаю, что он сможет, - заметил Макфрис. - Вездеход переехал ему
ноги.
Гэррети взглянул, и желудок подпрыгнул у него к самому горлу.
Неудивительно, что бедняга кричал о своих ногах - они превратились в
кровавое месиво.
- Предупреждение! Предупреждение 38-му!
- Хочу домой, - сказал кто-то позади Гэррети. - Господи, как я хочу
домой.
Через минуту выстрел разнес лицо рыжего парня.
- Я хочу увидеть свою девушку во Фрипорте, - сказал Гэррети неизвестно
кому. - Хочу ее поцеловать. Плевать мне на их предупреждения... Черт, вы
видели его _ноги_? Они еще делали ему предупреждение, как будто он мог...
- Отрезанные ножки шагали по дорожке, - пропел Баркович.
- Заткнись, убийца, - сказал Макфрис. - Рэй, а она красивая? Твоя
девушка?
- Красивая. И я люблю ее.
- Хочешь жениться?
- Ага. Мы станем миссис и мистер Норман-Нормал, четверо детей и собака
колли, его _ноги_, они переехали ему ноги, это ведь не по правилам, кто-то
должен об этом сообщить...
- Двое мальчиков и двое девочек?
- Да, и она красивая, но я не могу...
- И первого сына вы назовете Рэй-младший, а у собаки будет тарелка с
написанным ее именем.
Гэррети медленно поднял голову:
- Ты что, издеваешься надо мной?
- Нет! - воскликнул Баркович. - Он срет тебе на голову, парень! Но не
беспокойся - я спляшу на его могиле за тебя.
- Заткнись, убийца, - повторил Макфрис. - Я не издеваюсь, Рэй. Слушай,
давай отойдем от этого убийцы, ну его к черту.
- Подотритесь! - проорал Баркович им вслед.
- Она любит тебя, твоя Джен?
- Думаю, да.
Макфрис медленно покачал головой:
- Вся эта романтическая чушь... знаешь, она бывает. Но только для
некоторых и на короткое время. У меня так было. И я тоже думал, как ты.
Тебе все еще хочется узнать, откуда у меня этот шрам?
- Да, - сказал Гэррети.
- А зачем?
- Хочу помочь тебе.
Макфрис опустил глаза и посмотрел на свою левую ногу:
- Болит. Не могу пошевелить пальцами. И шея болит. Моя девушка
сделалась стервой, Гэррети. Я пошел в Длинный путь, как другие идут в
Иностранный легион. Как говорил великий поэт рок-н-ролла: "Я ей отдал
сердце, она его стала топтать, а всем остальным наплевать".
Гэррети промолчал. 10.30. До Фрипорта было еще далеко.
- Ее звали Присцилла. Я был тогда еще глупее тебя. Я любил целовать ей
кончики пальцев. Стихи читал. Китса - когда ветер дул в нужную сторону.
Видишь ли, ее старик держал коров, а запах навоза плохо сочетается с
Китсом. Может, при другом ветре мне нужно было читать ей Суинберна? -
Макфрис засмеялся.
- Ты скрываешь свои настоящие чувства.
- А, кому какое дело? Конечно, всем хочется помнить, как они шепчут
слова любви в розовое ушко своей королевы, а не то, как, вернувшись домой,
они гоняют шары под одеялом.
- Ты скрываешь свое, я - свое.
Макфрис, казалось, не слышал. Какое-то время они шли молча. Их ноги
шаркали по дороге. Гэррети подумал, что скоро с ног сойдут ногти, а следом
сползет и вся кожа, как змеиная шкура. Позади то и дело кашлял Скрамм.
Главным была дорога, а не весь этот бред о любви.
- Так вот, о шраме, - продолжил Макфрис. - Это было прошлым летом. Мы
оба хотели уехать из дома, от родителей и от этого запаха коровьего дерьма,
чтобы Великая Любовь цвела на свободе. Мы устроились на пижамную фабрику в
Нью-Джерси. Как тебе это нравится, Гэррети?
Мы сняли разные квартиры в Ньюарке. Родители немного понервничали, но
мы жили в разных квартирах и зарабатывали на жизнь, так что они скоро
успокоились. Я жил еще с двумя парнями, а Прис - с тремя девушками. Мы
уехали третьего июня на моей тачке, и в тот же день заехали в мотель и
решили проблему девственности. Ей не очень хотелось трахаться, но она
хотела доставить мне удовольствие. Все было очень романтично.
Потом мы приехали в Ньюарк. Там тоже пахло коровьим дерьмом, но нам
хотелось верить, что это _другое_ дерьмо. Я завез ее на ее квартиру, а сам
поехал в свою. С понедельника мы начали работать. Все было не как в кино,
Гэррети, - мой мастер был сволочью, и во время ланча мы давили крыс,
которые прятались под мешками с бельем. Но я не обращал на это внимания,
потому что любил. Понимаешь?
Он сплюнул в пыль, отхлебнул из своей фляжки и крикнул, чтобы ему дали
другую. Они карабкались на длинный пологий холм, и крик вышел на пределе
дыхания.
- Прис работала на первом этаже, и вот туда можно было водить
туристов. Пастельного цвета стены, современные машины, кондиционеры. Прис
пришивала пуговицы с семи до трех. Только подумай, по всей стране мужчины
носят пижамы с пуговицами, которые пришила Прис! Одна эта мысль могла
согреть самое холодное сердце.
Я работал на пятом. Внизу сушили шерсть и по трубе с теплым воздухом
подавали наверх, ко мне. Когда подъемник наполнялся, они звонили, я
открывал заслонку, и там была спутанная шерсть всех цветов радуги. Я
выгребал ее оттуда, укладывал в мешки по двести фунтов и подносил эти мешки
к трепальной машине. Потом шерсть ткали, шили пижамы, и на первом этаже
Прис и другие девушки пришивали к ним пуговицы, а ослы туристы смотрели на
них через стекло... Как сейчас смотрят на нас. Тебе не надоело меня
слушать?
- Шрам, - напомнил Гэррети.
- Я отвлекся? - Макфрис вытер лоб и расстегнул рубашку. Они были на
холме. Во все стороны уходили волны леса, упираясь на горизонте в горы.
Милях в десяти среди зелени краснела пожарная вышка. Дорога вилась через
все это, как серая змея.
- Сперва все было чудесно. Мы трахались с ней еще три раза, в машине,
нюхая коровье дерьмо с ближайшего пастбища. Я никак не мог вычесать шерсть
из моих волос, сколько ни расчесывал их; но это было неважно, потому что я
любил ее. Я это знал, но никак не мог ей объяснить, - ни языком, ни членом.
Нам платили сдельно. Я был не очень хорошим укладчиком - набивал около
двадцати трех мешков в день, а норма всегда была за тридцать. И другие
парни из-за меня тоже отставали и теряли в зарплате. Они сказали, что им
это не нравится. Понимаешь?
- Ага, - Гэррети потер ладонью шею, потом вытер руку о штаны, оставив
на них темное пятно.
- А внизу Прис не сидела без дела. По вечерам она часами могла
говорить о своих подружках, о том, кто как работает, и, конечно, она
работала лучше всех. Не очень приятно соревноваться с любимой девушкой. В
конце недели я принес домой чек на 64.40 и стал лечить свои мозоли. Она
притащила девяносто и тут же отнесла их в банк.
Так шло и дальше. В конце концов я перестал трахаться с ней. Приличней
было бы сказать, что я перестал делить с ней ложе, но на ложе мы ни разу не
были. И у меня, и у нее всегда была куча народу, а на мотель разоряться я
больше не мог, поэтому нам приходилось делать это на заднем сиденье машины.
Ей это нравилось все меньше, и я знал это и начал потихоньку ненавидеть ее,
хотя еще любил. Поэтому я предложил ей выйти за меня замуж, чтобы все
решить. Она стала вилять, но я настаивал на ответе.
- И она ответила "нет"?
- Конечно. "Пит, мы не можем. Что скажет моя мама? Пит, мы должны
подождать". Пит то и Пит се, и всегда реальной причиной были деньги, те,
что она зарабатывала на пуговицах.
- Тогда зачем ты ее упрашивал?
- Не знаю, - Макфрис яростно потер шрам. - Я чувствовал себя
неудачником, потому что мне нечем было доказать ей, что я мужчина, кроме
члена, который я совал ей между ног, а ей и этого особенно не хотелось.
Сзади ударили выстрелы.
- Олсон? - спросил Макфрис.
- Нет. Он еще здесь.
- А-а.
- Шрам.
- Слушай, что ты пристал?
- Ты спас мне жизнь.
- Ну и иди к черту.
- Шрам.
- Я подрался, - сказал Макфрис после долгой паузы. - С Ральфом, парнем
с упаковки. Он подбил мне оба глаза и сказал, чтобы я убирался, не то он
мне и руки переломает. В тот вечер я сказал Прис, что еду домой, и
предложил ей поехать со мной. Она сказала, что не может. Я сказал ей, что
она превратилась в рабыню своих пуговиц, и еще много всякого. Я и не знал,
что во мне накопилось столько яду. Я сказал, что она паршивая стерва,
которая не видит ничего, кроме своей банковской книжки. Это было в ее
квартире, и в первый раз мы остались одни - ее соседки ушли в кино. Я
пытался затащить ее в постель, и она ударила меня в лицо ножом для
разрезания писем. Ей прислали его какие-то друзья из Англии. Она ударила
меня, как будто я хотел ее изнасиловать. Как будто я был больной и мог
заразить ее. Понимаешь, Рэй?
- Да, - сказал Гэррети. Впереди у обочины стоял белый трейлер, и,
когда они подошли ближе, лысый мужчина - видимо, владелец машины, - начал
снимать их кинокамерой. Пирсон, Абрахам и Иенсен одновременно сделали
непристойный жест, и Гэррети эта синхронность очень рассмешила.
- Я плакал, - сказал Макфрис. - Плакал, как ребенок. Я упал на колени,
целовал ее юбку и умолял простить меня. Кровь текла с моего лица на пол, и
это было действительно неприятно, Гэррети. Она убежала в ванную, и ее
вырвало. Она вернулась, принесла мне полотенце и сказала, что никогда
больше не хочет меня видеть. Она тоже плакала и спрашивала, почему я так
обидел ее. Понимаешь, Рэй, она разрезала мне лицо и спрашивала, почему я ее
обидел.
- Да.
- Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать швов, и
вот конец истории про шрам. Ты доволен?
- Ты с тех пор ее не видел?
- Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой, очень
маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все
видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А
теперь она - ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так
что, наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?
- Что?
- Почему ты здесь?
- Не знаю, - его голос был механическим, как у куклы. Урод д'Алессио
не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше (или
позже - у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга
стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.
- Не знаешь, - сказал Макфрис. - Умираешь и не знаешь, почему?
- Когда умрешь, это уже неважно.
- Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.
- Что?
- Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?

Глава 9
"Отлично, парень, вот тебе вопрос -
прямо в десятку!"
(Аллен Ладден)
В час дня Гэррети опять подвел итоги.
Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу от
Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или
больше... он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять
миль), а это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было,
что они дойдут.
За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по однообразным
сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К тупой боли в
ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.
Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья заговорили
опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар, и его
застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в
конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком,
пока его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой,
и он был застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх
напряженное лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания.
"Так будет и со мной, - подумал Гэррети, обходя распластанное на
асфальте тело. На лбу у парня, которого он не знал, блестели крупные
бисеринки пота. - Так будет и со мной, я больше не могу, я не переживу
этого".
Ударили ружья, и мальчишки, сидевшие под тентом возле дороги, бешено
зааплодировали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25