Все в ваную, сайт для людей
он постоянно покупал, продавал за бесценок и опять покупал все новые и новые модели дорогущей эксклюзивной аудиотехники немецкой фирмы MBL, принадлежащей, как истинные шедевры нового тысячелетия, к классу «State of the art», сопоставимой по стоимости с автомобилями Bentley Black Label, выпущенными в ограниченном количестве по цене 368.000 долларов за штуку… Его почему-то до боли в сердце трогали рекламные проспекты, банальные, как любая рекламная идея, сформулированная на цветной веленевой бумаге: «Акустические системы MBL создают небывалый эффект присутствия, почти пугающий своей реалистичностью…». Его убивала формулировка «почти», потому что обожаемые им скрипичные концерты Паганини и Гайдна в трактовке MBL звучали настолько сюрреалистично, что не нужно было закрывать глаза, чтоб увидеть исполнителей…Эти его хобби были счастливыми и легкими, и доставляли радость обладания, открытия и узнавания… Он дважды или трижды порывался написать книгу о своих коллекциях, в которых почти каждая вещь имела увлекательную историю, но всякий раз сбивался на очерки хирургии иПопробуйте начать с конского инвентаря: седел, сапог… понимал, что не писать о них не может, и что совместить лошадей и концепции MBL о «дышащем шаре» с хирургией невозможно, потому что лошади и сбруя, и круговые звуковые излучатели под названием «марсианский арбуз» были ничем, по сравнению с хирургией — главным смыслом его жизни, его хобби и работой, работой и хобби одновременно, любовью и страстью, изнуряющей и прекрасной, требовавшей постоянного совершенствования и непрерывной погони за все новыми отраслями, нарождавшимися последнее время необычайно стремительно…, однако позволявшими ему пока всякий раз удерживаться в седле, счастливо доминируя над другими хирургами… Он начинал с брюшной хирургии, за которой последовала сосудистая, затем — сердечная, потом настало время хирургической трансплантологии, которую сменила хирургия искусственных органов…, а теперь — генные технологии, стволовые клетки с их неисчерпаемыми возможностями…, выращивание донорских органов…Он был рожден хирургом, как некоторые рождаются для оперной сцены или прыжков с шестом, и делал свое дело с таким виртуозным блеском, даже изяществом, что казалось и не оперирует вовсе, касаясь длинными пальцами с зажатыми в них инструментами тканей, органов или сосудов в глубине раны…— Если уж писать, — думал он, — то о хирургии, растворяя в ней седла и лошадей, и абсолютное совершенство звуковых моделей MBL… — И не писал, понимая, что словарю его это не под силу…, и находил утешение, бросая ненужные предметы в корзины для мусора с удивительной меткостью, переняв странно загадочное хобби это у старшей Лопухиной, а потом и у дочери ее… Глава IV. Следователь Волошин Поздняя осень с непрекращающимися дождями, сыростью и холодом, пронизывающими до костей, даже дома, из-за задержек с началом отопительного сезона, низким бесцветным небом, приближающим невидимый за частыми крышами горизонт с медленными черными тучами, запотевшие стекла автомобилей, обременительные зонты, неуверенность в одежде, бледные после недавнего загара лица, беспричинные капризы, кашель, привередливость в еде, легкая паутина даже в центре города, обрывки пушкинских строчек в голове, всегда мокрые гниющие листья под ногами, грязь, и вдруг неуверенное, почти летнее солнце, отражающееся в темных поляризованных стеклах Цеха, на несколько минут преобразующее мир…В такие дни на Фрэта находила тоска, беспричинная, непомерно тяжелая, как большой черный валун возле главного входа в Виварий, погрузившийся в землю на две трети, неизвестно как очутившийся здесь… Он взбирался на подоконник и, свесив книзу толстый круглый хвост, и невидяще глядя в окно, начинал привычно бродить по Москве, предпочитая окраины…Пока это был чужой ему город, опасный и непредсказуемый, выстроенный безумным архитектором, вынужденным ежедневно наверстывать упущенное из-за вечных опазданий на службу, вызванных транспортными проблемами, периодическими революциями или более редкостными для этих мест эволюциями, задуманными и осуществленными еще более бездарно и опасно, чем революции…Город не отмечал себя ни высотой, ни сохранившимися кварталами или отдельными домами средневековой постройки, характерными для большинства европейских столиц…, и понуро стелился по земле, привычно уничтожая или загрязняя все вокруг…, и люди были подстать городу, обреченно стремясь куда-то и понимая опасность высоты…Спальные районы окраин представляли собой хаотично сваленные все тем же безумцем-архитектором старые картонные коробки из-под обуви с кое-как нарисованными тюремными оконцами и входными дверями… Некоторые коробки лежали на ребре… Некоторым посчастливилось встать на-попа… Глядя на дешевый серо-коричневый волокнистый тонкий картон нетрудно было представить внутреннее убранство, отделку и удобства квартир…Бигль перемещался в центр. Кремль и прилегающее пространство пахли несправедливостью, несбыточными посулами и старой кровью на Лобноми месте, где не уставая стояли Минин и Пожарский.. Немногие просторные улицы с многорядным движением и редкими сталинскими высотками, эклектичными и угрюмо-загадочными, хаотично расставленными, как вороньи гнезда, с нефункциональными шпилями, явно католическими, скорей даже протестантскими, реформаторскими по характеру и стилю, на повально православном фоне…, с многочисленными суровыми и неулыбчивыми милиционерами, навсегда перепуганными громадой мегаполиса, лишь подчеркивали странную на Фрэтов взгляд приверженность спартанской убогости…
Черные от дождя голуби нервно прогуливают меж мокрых деревьев институтского парка, забывая ссориться и заниматься любовью, и поминутно поглядывая на аллею, что ведет к Цеху, в ожидании Егора Кузьмича с ведром больничной каши… Завидя толстуху санитарку в неизменном ватнике поверх грязного халата, они привычно устремляются к ней и, повиснув низко над головой плотной шелестящей тучкой, сопровождают к поляне с забытым на зиму фонтаном с медной девушкой по прозвищу Нюра, сидящей на камне с разбитым сосудом в руке… Егор Кузьмич говорит им что-то, негромко матерясь, отгоняет рукой слишком назойливых, а они совсем не боятся ее и норовят проехать, вцепившись в ватник, до места…Елена Лопухина отвернулась от окна и собралась усесться на подоконник, чтобы оба следователя, назойливо допрашивающие ее целый час, смогли, наконец, поглядеть на стройные ноги в плотных до паха чулках такого потрясающе серого цвета, что бедра в них казались еще прекраснее и длиннее…, хотя, она знала точно, совершеннее не бывает… Однако не сдвинулась с места и стояла в нерешительности, размышляя, готовясь передумать и подойти к жесткому стулу для неудобных посетителей, пренебрегая подоконником и креслами, чтобы сесть, строго сведя колени, прижав острые лопатки к спинке, и, закинув назад узкую голову с непропорциональным от уха до уха ртом и чуть раскосыми, как у татар, но удивительно большими и редкостными для русских женщин желтыми глазами с зеленым по краям, меняющими цвет от настроения, погоды или одежды, смиренно уставиться на мужчин, уважительно и даже смущенно…— Садитесь, Ленсанна! — сказал один из них излишне строго.Выдержав паузу и дав им почувствовать, если не превосходство над собой, то паритет, она неожиданно подошла к низкому глубому креслу и села, подчеркнуто грациозно, надменно откинувшись на далекую спинку и, положив ногу на ногу, чтоб они смогли видеть то, о чем лишь смутно желали все это время, изматывая ее заранее подготовленными вопросами, заявила:— Не стану говорить, господа, что все это абсурдно…, что вы не сообщили мне, обязана ли я отвечать на ваши вопросы…, что вас так много в моем кабинете…, в котором я сама решаю сидеть мне или… оставаться стоять….— Можете не отвечать, — не пугаясь перебил ее старший: высокий мужчина с длинными светлыми волосами, спадающими постоянно по краям почти интеллигентного лица, по фамилии Волошин. — Мы вызовем вас к себе…, если вас не устраивает собственный кабинет… и сразу станете разговорчивее…, и сядете на стул, когда попросят… — Он подошел к креслу и не стесняясь стал разглядывать прекрасной формы колени, и неожиданно закончил, весь сосредоточившись в ожидании ответа: — Экономическая полиция заподозрила вас не во врачебной ошибке… и даже не в халатности… Отделение подозревают в действиях, связанных с незаконным оборотом донорских органов… — У нас нет оснований утверждать…, — он помедлил намеренно, привычно стараясь нагнетать обстановку, забыв на мгновение где находится, но тут же вспомнил и продолжал уже без пауз, — …что вы лично замешаны в это…Ей сразу расхотелось показывать им части своего тела: по кусочкам или целиком, и она закричала пронзительно и неслышно:— Глеееааб! Глеееааб…, — уверенная, что он услышит и придет…, и спасет от этих бездушных и, наверное, продажных людей с запахом дешевого одеколона и плохой одеждой…Она постаралась взять себя в руки, с трудом преодолевая растерянность и страх, и всплывшие вдруг неизвестно откуда жуткие названия: «Лефортово», «Матросская тишина», «Владимирский Централ», КПЗ…, нары и увидала отчетливо и ярко, будто глядела в дорогой ящик с плоским жидким экраном, большую тюремную камеру, зачуханных женщин с золотыми зубами у некоторых, в юбках поверх тренировочных костюмов, двухэтажные железные кровати, плотно приставленные друг к другу, растянутые повсюду веревки с мокрым бельем, неумолкающий женский гомон, как в раешнике, и неудобную парашу в углу, и полную бабу над ней на корточках, как в лесу, в задранной на спину юбке и сигаретой во рту, которая шумно мочилась…Судорожно пересчитывая варианты своего поведения и объем информации, доступный им, она решала следует ли идти в атаку или сдаться, напрочь забыв о привлекательности собственного тела, которое умела демонстрировать, как никто другой…, и в какой-то истерической запальчивости повторяла про себя: — Вот возьму и выложу все… этим двум скобарям… и придется тогда мочиться прилюдно, сидя на корточках над гнусной парашей… Нет! Никогда! Пусть прознают лучше про госпитализацию и операции за деньги…, взятки от кого попало… Только не донорские органы!— Не надейтесь, джентелмены, услышать оправданий или слез, или полного ужасов и крови отчета о невинно убиенных ради живой плоти своей, изымаемой на потребу богатым реципиентам за бугром…, — уверенно и сторого сказала она глубоким грудным голосом, которым делала научные доклады… — Вы посетили один из самых… раскрученных научно-исследовательских хирургических центров России, не уступающий учреждениям подобного рода в Европе и Америке… Вся экономическая деятельность института прозрачна и котролируется фискальными службами Минздрава…, к тому же здесь постоянно стажируются иностранные специалисты… и искать по институтским закоулкам выпотрошенные трупы или контейнеры с донорскими органами так же бессмысленно…, как табун лошадей в Большом, угнанный цыганами еще весной где-то под Ростовом…Она перевела дух, посмотрела на следователей и стала испытывать, как ей показалось, спасительный приступ нимфомании и слегка наклонилась, чтоб они могли увидеть грудь в потрясающем лифе в вырезе халата и ноги, которые умело закрутила винтом, что стала видна задняя поверхность бедер и белая полоска штанишек, погрузившаяся в чисто выбритые гениталии…— Мы хорошо информированы об учреждении, в которое пришли, — отбил мяч старший, но не так энергично, как в начале…, погруженный в созерцание переплетенных ног. — Заслуги вашего директора, профессора Трофимова, мы даже знаем его прозвище, как, впрочем, и ваши заслуги, хорошо известны… — Он заерзал, стараясь подвинуть стул и нагнуть голову, чтобы лучше видеть будоражащие прелести Лопухиной, но понял, что она наблюдает каждое движение и не стал напрягаться…— Вокруг вашего института, Ленсанна… ошивается не просто подозрительная публика…, но закоренелые бандиты, с которыми периодически встречаются сотрудники Отделения…, — продолжал он. — Это не может происходить без вашего ведома…— Мы пришли за помощью, — заговорил младший, забывая о недавних угрозах: молодой мужчина в уродливых роговых очках с толстыми линзами, светлом широком галстуке с двухнедельным узлом, будто прибыл только что из Бугульмы, полными розовыми щеками, скрывающими бесформенный нос, безволосым лицом и летними светлыми туфлями-мокасинами под черными шерстяными брюками, которых он стыдился в дорогом кабинете Лопухиной и неловко прятал под стул. — Специфика вашего учреждения и авторитет Ковбой-Трофима не позволяют провести обычное расследование…— Помогите нам, — перебил его Волошин. — Сообщите, что вам известно о действиях, представляющих для нас интерес…, — он замялся на мгновение, стараясь поделикатнее купить ее, — а мы с коллегой…, а ведомство наше постарается вывести вас из игры…— А если откажусь? — это был чисто исследовательский вопрос и она не могла не задать его.— Тогда вы станете одним из фигурантов будущего дела…, для начала…, — сказал младший, доставая из-под стула мокасины, и посмотрел на старшего.— Позвольте откланяться, уважаемая Ленсанна, — встал, улыбаясь, Волошин. — Моя визитка, — и с сожалением посмотрел на кофейный сервиз в углу на низком столике с толстой стеклянной доской…
— Я боюсь, — сказала Елена Лопухина, тоскливо глядя в лицо Ковбой-Трофима: тщательно выбритое, странно татарское иногда, как сегодня, с удивительно гладкой, почти пергаментной кожей без морщин, только у глаз, чуть раскосых, глубокая сеть, выдающая возраст, и крутые складки вокруг сухих слишком узких губ…— Этот следователь из Прокуратуры, действующий по навету Экономической полиции, не какой-то ментовский придурок-говнюк — a shit-hell-cop, поощренный за старания денежной службой… Он производит впечатление умного порядочного человека…, и знающего… Если он раскопает наш гадючник…— Что значит «раскопает гадючник»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Черные от дождя голуби нервно прогуливают меж мокрых деревьев институтского парка, забывая ссориться и заниматься любовью, и поминутно поглядывая на аллею, что ведет к Цеху, в ожидании Егора Кузьмича с ведром больничной каши… Завидя толстуху санитарку в неизменном ватнике поверх грязного халата, они привычно устремляются к ней и, повиснув низко над головой плотной шелестящей тучкой, сопровождают к поляне с забытым на зиму фонтаном с медной девушкой по прозвищу Нюра, сидящей на камне с разбитым сосудом в руке… Егор Кузьмич говорит им что-то, негромко матерясь, отгоняет рукой слишком назойливых, а они совсем не боятся ее и норовят проехать, вцепившись в ватник, до места…Елена Лопухина отвернулась от окна и собралась усесться на подоконник, чтобы оба следователя, назойливо допрашивающие ее целый час, смогли, наконец, поглядеть на стройные ноги в плотных до паха чулках такого потрясающе серого цвета, что бедра в них казались еще прекраснее и длиннее…, хотя, она знала точно, совершеннее не бывает… Однако не сдвинулась с места и стояла в нерешительности, размышляя, готовясь передумать и подойти к жесткому стулу для неудобных посетителей, пренебрегая подоконником и креслами, чтобы сесть, строго сведя колени, прижав острые лопатки к спинке, и, закинув назад узкую голову с непропорциональным от уха до уха ртом и чуть раскосыми, как у татар, но удивительно большими и редкостными для русских женщин желтыми глазами с зеленым по краям, меняющими цвет от настроения, погоды или одежды, смиренно уставиться на мужчин, уважительно и даже смущенно…— Садитесь, Ленсанна! — сказал один из них излишне строго.Выдержав паузу и дав им почувствовать, если не превосходство над собой, то паритет, она неожиданно подошла к низкому глубому креслу и села, подчеркнуто грациозно, надменно откинувшись на далекую спинку и, положив ногу на ногу, чтоб они смогли видеть то, о чем лишь смутно желали все это время, изматывая ее заранее подготовленными вопросами, заявила:— Не стану говорить, господа, что все это абсурдно…, что вы не сообщили мне, обязана ли я отвечать на ваши вопросы…, что вас так много в моем кабинете…, в котором я сама решаю сидеть мне или… оставаться стоять….— Можете не отвечать, — не пугаясь перебил ее старший: высокий мужчина с длинными светлыми волосами, спадающими постоянно по краям почти интеллигентного лица, по фамилии Волошин. — Мы вызовем вас к себе…, если вас не устраивает собственный кабинет… и сразу станете разговорчивее…, и сядете на стул, когда попросят… — Он подошел к креслу и не стесняясь стал разглядывать прекрасной формы колени, и неожиданно закончил, весь сосредоточившись в ожидании ответа: — Экономическая полиция заподозрила вас не во врачебной ошибке… и даже не в халатности… Отделение подозревают в действиях, связанных с незаконным оборотом донорских органов… — У нас нет оснований утверждать…, — он помедлил намеренно, привычно стараясь нагнетать обстановку, забыв на мгновение где находится, но тут же вспомнил и продолжал уже без пауз, — …что вы лично замешаны в это…Ей сразу расхотелось показывать им части своего тела: по кусочкам или целиком, и она закричала пронзительно и неслышно:— Глеееааб! Глеееааб…, — уверенная, что он услышит и придет…, и спасет от этих бездушных и, наверное, продажных людей с запахом дешевого одеколона и плохой одеждой…Она постаралась взять себя в руки, с трудом преодолевая растерянность и страх, и всплывшие вдруг неизвестно откуда жуткие названия: «Лефортово», «Матросская тишина», «Владимирский Централ», КПЗ…, нары и увидала отчетливо и ярко, будто глядела в дорогой ящик с плоским жидким экраном, большую тюремную камеру, зачуханных женщин с золотыми зубами у некоторых, в юбках поверх тренировочных костюмов, двухэтажные железные кровати, плотно приставленные друг к другу, растянутые повсюду веревки с мокрым бельем, неумолкающий женский гомон, как в раешнике, и неудобную парашу в углу, и полную бабу над ней на корточках, как в лесу, в задранной на спину юбке и сигаретой во рту, которая шумно мочилась…Судорожно пересчитывая варианты своего поведения и объем информации, доступный им, она решала следует ли идти в атаку или сдаться, напрочь забыв о привлекательности собственного тела, которое умела демонстрировать, как никто другой…, и в какой-то истерической запальчивости повторяла про себя: — Вот возьму и выложу все… этим двум скобарям… и придется тогда мочиться прилюдно, сидя на корточках над гнусной парашей… Нет! Никогда! Пусть прознают лучше про госпитализацию и операции за деньги…, взятки от кого попало… Только не донорские органы!— Не надейтесь, джентелмены, услышать оправданий или слез, или полного ужасов и крови отчета о невинно убиенных ради живой плоти своей, изымаемой на потребу богатым реципиентам за бугром…, — уверенно и сторого сказала она глубоким грудным голосом, которым делала научные доклады… — Вы посетили один из самых… раскрученных научно-исследовательских хирургических центров России, не уступающий учреждениям подобного рода в Европе и Америке… Вся экономическая деятельность института прозрачна и котролируется фискальными службами Минздрава…, к тому же здесь постоянно стажируются иностранные специалисты… и искать по институтским закоулкам выпотрошенные трупы или контейнеры с донорскими органами так же бессмысленно…, как табун лошадей в Большом, угнанный цыганами еще весной где-то под Ростовом…Она перевела дух, посмотрела на следователей и стала испытывать, как ей показалось, спасительный приступ нимфомании и слегка наклонилась, чтоб они могли увидеть грудь в потрясающем лифе в вырезе халата и ноги, которые умело закрутила винтом, что стала видна задняя поверхность бедер и белая полоска штанишек, погрузившаяся в чисто выбритые гениталии…— Мы хорошо информированы об учреждении, в которое пришли, — отбил мяч старший, но не так энергично, как в начале…, погруженный в созерцание переплетенных ног. — Заслуги вашего директора, профессора Трофимова, мы даже знаем его прозвище, как, впрочем, и ваши заслуги, хорошо известны… — Он заерзал, стараясь подвинуть стул и нагнуть голову, чтобы лучше видеть будоражащие прелести Лопухиной, но понял, что она наблюдает каждое движение и не стал напрягаться…— Вокруг вашего института, Ленсанна… ошивается не просто подозрительная публика…, но закоренелые бандиты, с которыми периодически встречаются сотрудники Отделения…, — продолжал он. — Это не может происходить без вашего ведома…— Мы пришли за помощью, — заговорил младший, забывая о недавних угрозах: молодой мужчина в уродливых роговых очках с толстыми линзами, светлом широком галстуке с двухнедельным узлом, будто прибыл только что из Бугульмы, полными розовыми щеками, скрывающими бесформенный нос, безволосым лицом и летними светлыми туфлями-мокасинами под черными шерстяными брюками, которых он стыдился в дорогом кабинете Лопухиной и неловко прятал под стул. — Специфика вашего учреждения и авторитет Ковбой-Трофима не позволяют провести обычное расследование…— Помогите нам, — перебил его Волошин. — Сообщите, что вам известно о действиях, представляющих для нас интерес…, — он замялся на мгновение, стараясь поделикатнее купить ее, — а мы с коллегой…, а ведомство наше постарается вывести вас из игры…— А если откажусь? — это был чисто исследовательский вопрос и она не могла не задать его.— Тогда вы станете одним из фигурантов будущего дела…, для начала…, — сказал младший, доставая из-под стула мокасины, и посмотрел на старшего.— Позвольте откланяться, уважаемая Ленсанна, — встал, улыбаясь, Волошин. — Моя визитка, — и с сожалением посмотрел на кофейный сервиз в углу на низком столике с толстой стеклянной доской…
— Я боюсь, — сказала Елена Лопухина, тоскливо глядя в лицо Ковбой-Трофима: тщательно выбритое, странно татарское иногда, как сегодня, с удивительно гладкой, почти пергаментной кожей без морщин, только у глаз, чуть раскосых, глубокая сеть, выдающая возраст, и крутые складки вокруг сухих слишком узких губ…— Этот следователь из Прокуратуры, действующий по навету Экономической полиции, не какой-то ментовский придурок-говнюк — a shit-hell-cop, поощренный за старания денежной службой… Он производит впечатление умного порядочного человека…, и знающего… Если он раскопает наш гадючник…— Что значит «раскопает гадючник»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35