Она робко постучала, дождалась приглушенного, рассеянного приглашения войти, уравновесила поднос на поднятом колене и повернула ручку двери.
Стивен Брайент сидел за большим письменным столом, перед ним лежал раскрытый гроссбух, а кругом были разложены аккуратные стопки бумаг. Настольная лампа над его головой отбрасывала свет на жесткие темные волосы, иссиня-черные там, где их намочил недавно принятый им душ. Лу почувствовала, что сердце ее чуть дрогнуло при виде этого сурового, красивого профиля, упорного подбородка, сильных загорелых рук и спокойной силы крупного мужского тела, небрежно откинувшегося в вертящемся кресле. Он выглядел так, подумала она, как будто ничто и никогда его не испугает и не заставит сдаться. Ему никогда не понять, что значит чувствовать себя испуганной, затравленной ланью, не уверенной в себе, одинокой и лишенной доверия.
— Поставьте его там на стол.., спасибо, мисс Стейси, — сказал он рассеянно. Он не поднял глаз, не увидел красивой посуды, свежей салфетки, сверкающего прибора, миленького букетика на фоне темных блестящих листьев. Не увидел он и непривлекательного главного блюда! Лу рада была убежать.
Вымыв посуду после трапезы мужчин и приготовив их стол для завтрака, Лу долго медлила, прежде чем отправиться обратно, чтобы забрать поднос. Когда наконец в кухне не осталось ни одного дела, которое она могла себе придумать, она неохотно вернулась в кабинет. Сейчас начнется! — мрачно думала она. И, правда, началось.
Стивен Брайент повернул свое кресло.
— Садитесь, мисс Стейси, — скомандовал он, указывая на коричневое кожаное кресло по другую сторону стола. Лу послушалась, смиренно сложила руки на коленях и уставилась на них, как будто они могли как по волшебству перенести ее за тридевять земель или по крайней мере сделать невидимой для этого холодного серого взгляда.
— Вы ведь англичанка, да? — начался допрос.
— Да.
— Что вы делали в Сиднее?
— Ну, я.., я… — Почему она должна перед ним в чем-то оправдываться? — внезапно взбунтовалась Лу. Не его это дело, чем я там занималась. Я ему ничем не обязана — наоборот, это меня постоянно подставляли и обманывали, а я никогда не смогу рассказать о Дике и всем этом ужасном деле.
— Ну, мисс Стейси, — сурово напомнил он ей. — Должны же вы были как-то зарабатывать на жизнь, и явно делали это не в качестве поварихи, — презрительно добавил он.
Молчание.
— У вас есть рекомендации от ваших прежних нанимателей?
Лу отрицательно помотала головой.
— Тогда, может, вы работали именно в качестве поварихи? — предположил он лениво-насмешливо.
Ох, это было невыносимо! Бессердечно! Жестоко! Он сидел тут и посмеивался над ней, а она так старалась — так долго мучалась с этими мерзкими отбивными, сражалась с каменными лепешками, сервировала такой красивый поднос! От ярости у нее слезы навернулись на глазах. Она вскочила и безоглядно взорвалась:
— Вы совершенно невыносимы! Признаю, что готовила как умела, но вспомните-ка: в вашем объявлении ничего не говорилось о готовке! Вы привезли меня сюда под ложным предлогом, а теперь считаете, что можете оправдать свой произвол, оскорбляя меня подозрениями. Не то чтобы я ждала хороших манер от такого, как вы! Уж если на то пошло, вы не упоминали готовку, пока мы не подъехали к последним воротам. Зачем вы привезли меня сюда, если знали, что я не подхожу?
Он медленно поднялся и стоял, глядя на нее сверху вниз с каким-то непонятным выражением лица. Это не могло быть сочувствием. В уголке его рта дергался мускул. Она продолжала бушевать:
— Я не останусь здесь ни на секунду дольше, чем это необходимо! Будьте уверены! Я воспользуюсь первой же возможностью, чтобы уехать отсюда: все равно, куда и чем я буду впредь заниматься. Я не собираюсь — я не могу — остаться здесь.
Лу задохнулась. Ничего не видя перед собой, она повернулась к двери и ушла бы, если бы стальные руки не сжали ее запястья как в тисках. Короткие мгновения она сопротивлялась почти обезумев.
— Отпустите меня, вы.., вы.., похититель! — Голос ее сорвался.
Она почувствовала, что ее бесцеремонно поворачивают, руки держали ее теперь чуть выше локтей, и она моргала мокрыми от слез глазами, глядя на белое поле рубашки прямо перед собой.
— Успокойтесь, мисс Стейси. — Низкий голос звучал ровно, безлично. И он-таки подействовал на мисс Стейси успокаивающе. Она прерывисто, шумно вздохнула. — Все не так уж и плохо, как вам представляется, но вы заставляете меня снова напомнить вам, что вы приехали в Ридли Хиллз благодаря собственному настоянию. Я не думаю, чтобы у вас был большой выбор, а? — Он проницательно посмотрел на ее бледное, расстроенное лицо. — Эта жизнь, это место покажутся вам поначалу странными, но вы скоро привыкнете. Может быть, вам даже тут понравится, и вообще, вы же понимаете, что нам действительно нужна ваша помощь, как бы неохотно вы ее ни оказывали. Но скоро вернется Марни. Если мои манеры не отвечают вашим строгим понятиям, то, возможно, потому, что я простой деревенский житель — хотя эти места и не столь уж удалены от побережья. Если вы когда-нибудь бывали в глубине континента, вы бы это знали. Там равнины, коричневые сожженные пустыни, где только изредка попадаются солончаковые кусты, колючки, да редкие эвкалипты, где дождя не бывает по несколько лет, где «вороны летят хвостом вперед, чтобы им в глаза не попал песок». Это большая, суровая страна, и человек должен быть твердым, чтобы здесь выжить. Здесь не место и не время для капризов и причуд, для нерешительности и слабости. Это жесткая, безжалостная земля, и единственное, что она уважает, это ответную жесткость и безжалостность. — Его неумолимый тон неожиданно сменился на удивительно мягкий:
— День у вас был очень тяжелый, мисс, правда? Я думаю, вам следует пораньше лечь спать.
Лу безмолвно повернулась к двери и уже было закрыла ее за собой, когда услышала, как он добавил, немного с озорством:
— Кстати, мисс Стейси. Вы завариваете прекрасный крепкий чай. Лучшего и местный житель не сделает.
Только умиротворенно упав на подушку в успокоительной темноте, Лу вспомнила, что так и не унесла поднос с его стола…
Глава 3
Лу разбудило теплое прикосновение луча яркого солнца. В первое мгновение, когда она поняла, где находится, и взглянула на часы, она от ужаса не могла даже пошевелиться. Потом ее взгляд привлек блеск термоса на столике у кровати и записка, лежавшая под ним. «Спите», — приказывала она несколько нелогично решительным почерком с резким наклоном, который мог принадлежать только Стивену Брайенту. «Мы все вернемся не раньше шести. Джим вам поможет».
Право, этот человек был настоящей загадкой. Лу налила чаю из термоса и с удовольствием начала его пить. Это не был «прекрасный крепкий чай», а более тонкий утренний напиток с добавлением молока и щедрой порции сахара. Очевидно было, что на его приготовление были затрачены время и воображение. Может, это искупительная жертва, с надеждой подумала Лу.
Она вскочила с кровати, поспешно оделась, причесалась и умылась. Утро действительно было необыкновенно хорошим: прохладным, солнечным, бодрящим — и она была полна новой решимости сражаться с обстоятельствами. Теперь все зависит от нее — от Луизы О'Доннел Стейси — и она покажет этому человеку, из какого она теста! Уж она ему покажет! Да уже через неделю она станет неотъемлемой частью дома — умной, умелой и совершенно необходимой. А когда она станет необходимой, она уедет. Это послужит ему хорошим уроком, предвкушала она, пробираясь на кухню.
Только все сложилось на совсем так, и понадобилось для этого намного больше времени, чем неделя. Понадобилось бы и еще больше, если бы не Джим. Это он помогал скрыть ее первые ужасающие промахи, и облегчал ее работу тысячью всяких мелких дельных мелочей. Каждое утро он растапливал для нее огромную плиту, так что она была уже достаточно горячей, чтобы приготовить еду, когда работники приходили завтракать. И он колол дрова и резал для нее мясо. С того первого вечера в холодном мясном чулане больше не ждали ее полутуши баранины на крюках: там лежали аккуратные горки мяса, нарезанного, как полагается, ряды ровно разрезанных почек, груды очищенных костей для супа. Каждое утро она выходила в огород, чтобы выбрать то, что ей понадобится из овощей для приготовления обеда, и Джим хитро подсказывал ей: «В такой холодный день прекрасно пошел бы пудинг с изюмом», или: «Почему бы вам не попробовать приготовить шарлотку, раз завтра с почтой привезут свежий хлеб» или: «Из сгущенки получается прекрасный рисовый пудинг, Лу, гораздо лучше, чем из свежего молока».
Теперь они все называли ее Лу, так же как называли своего нанимателя Стивом. Только они говорили «Стив» уважительным тоном, почти с обожанием, а ее имя звучало у них добродушно-снисходительно. Ох, как же они над ней посмеивались, сколько беззаботного веселья доставили им ее первые ошибки «иностранки». Одной из первых были приготовленные ею сандвичи. Пока они завтракали, она должна была приготовить им бутерброды, и каждый брал свой сверток и котелок, в крышке которого лежали заварка и сахар, прикрепляли их вместе с бурдюком воды к седлу, и целый день они проводили в разъездах. В первый же день Лу всю душу вложила в эту работу. И только когда все они гурьбой вошли ужинать, умытые, преодевшиеся и улыбающиеся, она поняла, что стала предметом какой-то уморительной шутки.
— Когда я сегодня развернул свой сверток, Лу, я уж было решил, что забрел в какой-то шикарный паб в туманном Лондоне, — сказал Расти с добродушной усмешкой.
— Так жаль, что я на перекус не приготовил чаши для омовения пальцев, Лу,
— вступил в разговор Блю, — как бывает в этих шикарных кинофильмах. Чувствуешь, что надо сделать что-то подобное, когда жратва такая изысканная…
Бант и Энди залились хохотом. Они раскачивались взад-вперед и ржали, пока лица их не раскраснелись, а по щекам не потекли слезы. В это время Джим обеспокоенно переводил взгляд с них на Лу, и взъерошивался, как курица, готовая броситься на защиту единственного цыпленка.
— О Боже, — выдохнул Энди. — Видели бы вы только, как Расти пытался разобрать свои сандвичи! Масло растаяло, и он, наверное, к тому же несколько раз на них уселся задом. И они все насквозь пропитались соусом, такие они были тоненькие — в конце концов он их все съел за один присест и остался голодный.
Он снова закатился хохотом, и разговор продолжал Бант:
— Они были бы в самый раз, Лу, для какого-нибудь дамского клуба. Я видел, как моя мать готовила такие фитюльки к чаю, когда собирались одни женщины. Но, честно, если бы вы видели лицо Блю, когда он нашел в своем бутерброде эти стружечки мяса… Мы поспорили, что это вообще не мясо, но мы проспорили, да, Энди?
Тут до Лу дошло, и она тоже расхохоталась — она ничего не могла с собой поделать — и с этой минуты стала им настоящим другом.
На следующее утро Джим умело показал ей, как готовить сандвич. Для начала нужны были толстые ломти хлеба, потом щедрый слой желтой маринованной цветной капусты или густой красной острой приправы «Чатни» (несомненно, произведения Марни), и, наконец, хорошо поперченные куски мяса, и сверху еще ломоть хлеба. Утонченному вкусу Лу они казались настоящими ступенями. Но этим вечером она получила похвалу, как это ни было для нее неожиданно, от самого Стива Брайента. Повернувшись к кубу с охапкой аккуратно сложенных поленьев в руках, Лу заметила, что за ней от двери наблюдает высокая молчаливая фигура. Она совершенно не представляла себе, сколько времени он там стоял.
— Вы быстро осваиваетесь, — одобрил он, прошел вперед и, принимая у нее из рук один за другим поленья, просунул их в отверстие топки и захлопнул дверцу умелым ударом ноги. Он стоял, задумчиво глядя на девушку, которая зарделась от удовольствия из-за этой скромной похвалы. — Было бы хорошо, если бы вы разжигали по вечерам огонь в гостиной. Марии всегда так делает, и вам будет веселее в компании Банта и Эндрю. Мне вы не помешаете — я все равно сижу у себя в кабинете.
С этого вечера Лу начала нравиться ее жизнь в Ридли Хиллз. Она проветривала комнаты, ставила на подоконники нарядные вазы с цветами, полировала старинную прекрасную мебель, пока та не отплачивала ей теплым мягким сиянием. Каждый вечер она разжигала приветливый огонь в огромном каменном очаге в гостиной, а после чая она, Бант и Энди играли — в шашки, в карты, в шахматы — весело смеясь и беззаботно подшучивая друг над другом. Иногда они просто сидели у радостного огня и разговаривали. Лу рассказывала им о своей прежней жизни в Англии, вспоминая забавные высказывания и проделки племянников-близнецов. И они тоже поведали ей историю своего детства. У обоих отцы имели собственные владения, и мальчиков отправили в пансионы в Сиднее, пока им не исполнилось семнадцать. Они играли в крикет и футбол, обожали плавать и, приезжая домой, играли в поло, когда была возможность. Их карьера шла по порядку, заведенному для юношей из их круга, и оба, кстати, считали, что им сильно повезло, что они стали джакеру у Стива Брайента. Под бдительный взгляд и умелое руководство этого человека надеялись поместить своих сыновей для подготовки к будущей работе многие отцы — и на сей раз этими счастливчиками оказались Бант и Эндрю. Конечно, их двухлетний срок обучения не был усеян розами: он строго следил за дисциплиной и не позволял им разъезжать на машинах, принадлежащих станции, или играть в поло и бегать на танцы каждый выходной, как это делали многие другие наниматели, но он был справедлив, честен, неутомим, не скупился на похвалы, когда они их заслуживали, и, не задумываясь, подвергал критике, когда это было необходимо. И требовал от себя не меньше, чем от своих работников.
Это действительно было так. Его отчужденность от окружающих втайне беспокоила Лу. Остальные ее подопечные не внушали ей такого беспокойства и она была ими по-матерински довольна, но ей не удавалось пробить брешь в стене одиночества и изоляции, которой окружил себя Стивен Брайент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22