Они были ревностными католиками, и Ивен находил в церкви утешение, которого ему недоставало дома. Как-то он признался Шон, что считает своими настоящими родителями священников и монашек. Именно монашка повела его в магазин, чтобы купить одежду для школы, священник давал ему советы, когда он начал встречаться с девушками. Его родители только вздохнули с облегчением, когда увидели, что кто-то заботится о нем.
Его мать была еще жива. Он перевез ее из Портленда в Сан-Диего несколько лет назад. Ей исполнилось уже восемьдесят лет, она жила в доме для престарелых и болела болезнью Альцгеймера. Он регулярно навещал ее, часами просиживая у постели язвительной злобной женщины, едва узнававшей его. Иногда Шон сопровождала его в этих поездках, но в прошлом году она как-то упрекнула мать в грубости по отношению к сыну, и Ивен попросил ее больше с ним не ездить. Она ничего не могла поделать. Понятие семьи было очень важным для Ивена. У него почти не было опыта реальной семейной жизни, и он идеализировал ее. Иногда даже слово, произнесенное повышенным тоном, заставляло его вспыхивать. Смотреть на то, как он пытается выжать хотя бы крупицу тепла и внимания из злобной старухи, было свыше ее сил.
Шон охотно делилась с Ивеном своей собственной семьей. Она делилась детьми и мужем. И главным образом, она делилась собой. Но больше он в этом не нуждался. Он создал собственную семью.
– Подержи Ромео секунду, пока я не взял краску. – Ивен протянул ей близнеца Б.
Два эльфа вцепились друг в друга на ее коленях, и она внимательно следила за ними, чтобы не перепутать.
Ивен снова сел и перекинул одного из визжащих близнецов с одной руки на другую.
– Это Ряженый, – сказала Шон.
Маленькой кисточкой Ивен нарисовал кольцо вокруг хвоста Ряженого, у самого кончика. Он нарисовал такое же кольцо и на хвосте Ромео, но чуть повыше, чтобы можно было их различить. Через несколько недель их пометят на внутренней стороне ляжек кодовым номером. Но до той поры нарисованные краской кольца будут единственным признаком, позволяющим сразу сказать, кто есть кто.
– Хочешь взглянуть на настоящего прелестного ребенка? – Ивен встал, позволяя Ромео висеть на его пальцах, достал из заднего кармана джинсов пачку фотографий и протянул их Шон.
Новые снимки Мелиссы. Вот она осторожно балансирует на плечах Ивена, вот тянется к Робин с детской кроватки. Слово «прелестный» не давало о ней никакого представления. Она была необыкновенным ребенком. Огромные голубые глаза и нимб теплых рыжеватых кудрей. Мелисса всегда будет красивой. Никакой подростковой неуклюжести, никаких кривых зубов или слишком большого рта. Короче говоря, она вырастет и станет вылитая мать.
Она вспомнила, как впервые увидела Мелиссу в роддоме, через несколько часов после ее рождения; тогда в ее крошечных чертах она узнавала только Ивена. Ничего общего с Робин, исключая светло-земляничный цвет волос. Ивен никогда не выглядел таким безмерно счастливым, как в тот день.
На обратном пути она сидела, вцепившись в ручку дверцы машины, слезы медленно стекали по ее щекам, а Дэвид подпевал, слушая по радио какую-то оперу. Шон говорила себе, что плачет от счастья за Ивена, но в глубине души знала, что настоящая причина ее слез менее благородна: к радости Ивена она не имела никакого отношения.
Позднее Ивен сказал ей, что то участие, которое он принимал в рождении ребенка, было самым восхитительным впечатлением в его жизни. Эти слова заставили ее снова разозлиться на Дэвида за то, что он оставил ее одну, когда родились их дети.
– Там было пятьдесят человек, дорогая, – сказал он ей на другой день после рождения близнецов. – Трудно умудриться оставить тебя одну.
Она не потрудилась указать ему на то, что присутствие пятидесяти чужих людей не заменяет отсутствия одного мужа. Уже тогда она должна была понять, что, состоя в браке с Дэвидом, всегда будет оставаться одна в трудные минуты жизни. Но она быстро усвоила этот урок и, когда пришла пора рожать Хэзер, уже не просила его остаться с ней. Он ждал в комнате для посетителей вместе с ее отцом, который удивлялся поведению Дэвида, но не проронил ни слова.
Вот и последняя фотография. Мелисса смеется в объектив, сидя на высоком стульчике, рука с зажатой в ней ложкой поднята вверх в знак триумфа, кусок какой-то еды расплывчатым пятном парит в воздухе. Шон улыбнулась.
Иногда ей хотелось показать Ивену старые фотографии Хэзер, но она, конечно, этого не делала. Не оказывалось подходящего повода. Для посторонних Хэзер была закрытой книгой. Шон рассматривала эти фотографии, только когда оставалась одна. Она изумлялась тому, что девочка была блондинкой. Хэзер казалась извлеченной из генетического фонда, не имевшего ничего общего с Шон и Дэвидом. Люди иногда спрашивали у нее (некоторые с грубой прямотой, которая ее не задевала), не приемная ли Хэзер дочь? Шон только улыбалась. Конечно, она мать Xэзер, а Дэвид – ее единственный возможный отец. Но иногда у нее возникало ощущение, что Хэзер была только одолжена им на время. Казалось, она вообще не принадлежала этому миру.
Ивен прервал ее мысли:
– Сегодня ты не выглядишь такой испуганной, как вчера.
– Да, я чувствую себя лучше. – Поездка будет успешной, сказала она себе, если удастся усыпить дремлющих во мне демонов.
Ивен привычными движениями ощупывал живот Ромео, пытаясь определить, нет ли у него опухоли или ушиба. – Знаешь что, иногда мне больше нравится, когда ты напугана. Только в таких случаях мне кажется, что я владею ситуацией. – Он засмеялся. – Порой я немного побаиваюсь тебя.
Она была удивлена тем, что он решился выразить свои чувства. Год назад он сказал, что она не принесла ему ничего, кроме страданий. Она опасна, сказал он. Шон не считала, что заслужила его упрек.
– Боишься меня… или своих чувств ко мне?
Он посмотрел так пронзительно, что на секунду ей показалось, что она просто неправильно его поняла. Но он рассмеялся и встал, чтобы отправить Ромео обратно в инкубатор. – Кажется, пора менять тему разговора, – сказал он. – Извини. Я нарушил пакт.
Она не настаивала. Пускай у него будут свои секреты, думала Шон. В конце концов, пакт оказался полезным. Если бы она говорила с ним слишком свободно, само звучание слов могло соблазнить его. Каким бы безжизненным ни стал ее брак, она не должна позволить себе разрушить его супружество.
6
Шон три раза просила мальчиков навести порядок в гостиной. Робин и Ивен должны прийти уже меньше чем через час вместе с гидом их экспедиции Тэсс Киршер. Для расчистки гостиной требовался бульдозер. Она прокладывала путь сквозь груду магнитофонных кассет, журналов, носков и кроссовок к стереопроигрывателю и, наконец, выключила его. Хорьки, свернувшиеся клубком на одной из колонок проигрывателя, посмотрели на нее с любопытством, прежде чем принять новое положение и снова погрузиться в сон.
– Кейт, Джейми, живо сюда!
Дэвид появился в дверном проеме с кухонным полотенцем через плечо. Он мрачно осмотрел комнату.
– Почему ты не попросила их заняться уборкой раньше?
Она увидела теннисную туфлю на кофейном столике и с трудом удержалась от искушения запустить ею в Дэвида.
– Что, мам? – Кейт как-то бочком проник в комнату, жуя сливу, с выражением невинности во взоре.
– Я сердита на тебя, Кейт. Посмотри на этот бедлам. У нас будут гости, и я хочу, чтобы в этой комнате был порядок.
Кейт засунул в рот остаток сливы, надув щеку, и начал поднимать носки, медленно, с напряжением, как будто они были свинцовыми.
Джейми появился в дверях рядом с Дэвидом. Он оценивал обстановку.
– Можно мы займемся уборкой завтра? Через пятнадцать минут мы должны быть у Криса.
– У тебя был на это целый день, Джейми. – Шон посадила хорьков себе на плечи.
– Вы могли бы принять гостей и в столовой, – сказал Джейми.
– Это единственная комната, где можно посмотреть слайды. – Дэвид поправил полотенце и стал укладывать пластинки.
– Не в этом дело, – сказала Шон. – Не важно, принимаем мы гостей или нет. Я просила вас убрать за собой, а вы этого не сделали.
– Так мы же убираем, мы убираем. – Джейми посмотрел на нее. В его взгляде не было ни искры любви или уважения.
– Смотри! Я как раз его искал! – Кейт поднял какой-то значок. – Он подойдет к моему шлему. Теперь я смогу…
– Кейт, – заныл Джейми. – Мы опаздываем к Крису. Не отвлекайся.
– Да пошел ты… Дэвид легонько стукнул его костяшками пальцев.
– Смотри у меня, – пригрозил он.
Шон смотрела на близнецов и пыталась осознать тот факт, что эти скверные мальчишки, которых она почти не знала, – ее дети. Она села на подлокотник кресла. Возможно, это ее вина. Недостаток семейного тепла в доме, особенно в последние два-три года. Она не проявляла такого интереса к их делам, как раньше.
– Что вы будете делать у Криса? – Ее тон изменился. Ей казалось, он стал более мягким и заинтересованным.
Кей пожал плечами.
– Да так, ничего особенного.
– Но что-то вы должны делать. Смотреть телевизор? Играть?
– Нет, мама. – Джейми усмехнулся, складывая пачку журналов в корзину рядом с дверью. – Его мама поведет нас в киногородок.
– И что вы там собираетесь смотреть? Джейми выразил неудовольствие. Он вытянулся во весь свой, внезапно поразивший ее, рост, упер руки в бока и спросил:
– Ты что, возражаешь? Ты сказала, что мы должны убрать комнату, и мы ее убираем. А разговаривать с тобой мы тоже должны?
– Да, вы должны со мной разговаривать. Я ваша мать, черт бы вас побрал! – Она дрожала, как будто стоял не июль, а январь. Хорьки, сидевшие у нее на шее, пожалуй, единственные могли согреть ее в этой комнате.
Дэвид встал.
– Не смейте разговаривать с матерью таким тоном.
Она вышла из комнаты до того, как смогла услышать их ответ. Прошла через кухню в спальню и легла на кровать. Хорьки при помощи хитроумных маневров приспособились к ее новому положению, она погладила их пальцем. Родольфо и Мими. Смешные имена. Оперные, придуманные, конечно, Дэвидом. Она так и не научилась различать двух хорьков, хотя Дэвид, кажется, умел это делать. Он любил манипулировать ими, как куклами, у себя на коленях, заставляя их исполнять роли из той оперы, откуда произошли их имена. «Богема»? Кажется, так. Мими с ее туберкулезным кашлем. Он заставляет бедного хорька танцевать у себя на коленях и, поднимая голос на одну или две октавы, исполняет арию «Мичиамано Мими», прерываемую время от времени приступами наигранного кашля. При этом воспоминании Шон почувствовала что-то вроде сострадания. Ах, Дэвид, ты так вызывающе доволен своей жизнью.
Она оперлась на локоть и могла теперь, сквозь большие арочные окна, видеть сад. Джакаранда была совершенно зеленой, цветы лаванды ковром покрывали землю.
Дэвид вошел в спальню, стягивая с себя майку. Он швырнул ее, вместе с кухонным полотенцем, в корзину для грязного белья.
– Гостиная убрана, мальчики ушли, угощение готово.
Она медленно села.
– Мы их избаловали.
– Просто такой возраст. – Он вошел в ванную, и она услышала, как он передвигает крючки на вешалке.
– Они беспокоят меня, Дэвид. Они так изменились и…
– Они ведут себя так, как все мальчики в их возрасте, – сказал Дэвид. Он вышел из ванной, застегивая на ходу старую белую мексиканскую рубаху с синим узлом и открытым воротом. Обычно он особенно нравился ей в этой рубахе.
– Никакой возраст не служит оправданием для грубости. – Она попыталась представить себе, что произойдет в ближайшие несколько лет, если она останется с Дэвидом. Мальчики станут еще более воинственными; из-за уклончивой позиции Дэвида она будет принуждена стать единственным «воспитателем». Она подумала о последних родительских собраниях в школе. Дэвид всегда ходил на них вместе с ней – они боялись пропускать их, и, Боже, какой успех он имел у этих учительниц. На ее же долю доставалось выслушивать их сентенции. «Ваши мальчики мало работают над собой». Ей принадлежала также монополия на запреты: все эти «никакого телевизора сегодня», «хватит болтать по телефону». Считалось, что Дэвид помогает ей, он производил все подобающие действия, но они были малоэффективны. Мальчики чувствовали, что это ему безразлично. Они выслушивали его директивы и продолжали делать свое дело.
– Это пройдет, Шон. – Дэвид причесывался, глядя в зеркало над дубовым туалетным столиком.
– Сейчас не лучшее время оставлять их одних.
– Послушай, Шон. – Он сел на край постели и обнял ее. – Ты можешь оставаться здесь и наблюдать за их превращением из бабочек в личинки, но я еду в Перу.
Она улыбнулась.
– Все-таки хорошо, что ты репортер, а не биолог, – сказала она.
Робин и Ивен прибыли первыми. Шон одевалась, когда зазвонил звонок у двери. Она услышала, как лабрадоры залаяли и заскребли когтями по испанской плитке прихожей. Черт, она забыла выставить их в сад. Послышался недовольный возглас Робин. Собаки могли ласково потереться о ее ноги. Они не стали бы прыгать и, уж конечно, не могли причинить вреда, но Робин не являлась большой любительницей собак. Она считала, что место животным в зоопарке, а не в доме.
Шон слышала нервный смешок Робин.
– Они подросли.
Шон закусила губу. Действительно ли она забыла вывести собак, или дело в бессознательном желании досадить Робин? Она всегда сдерживала свои чувства по отношению к Робин, и ей нередко приходилось стыдиться того, что она обнаруживала в тайниках своей души. Изо всех сил она старалась вести себя с Робин доброжелательно, как бы нейтрализуя свои тайные помыслы.
Она быстро закончила туалет и поспешила в прихожую, поцеловала Робин в щеку, пожала руку Ивену.
– Извини за собак, Роб, – сказала она.
– Нет проблем. – Робин уже улыбалась, беря бокал с сельтерской водой из рук Дэвида. Она выглядела потрясающе, как обычно. И, как обычно, казалось, что это не требует от нее никаких усилий. Мягкое платье персикового цвета, подпоясанное синим ремешком. Золотое ожерелье на шее, оттененное загаром, смотрелось роскошно. Сама Шон носила только одно колье, которое казалось ей более красивым, чем все украшения Робин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45