Когда ей надоели полеты, она стала уговаривать его заняться любовью прямо в воздухе, в перерывах между репортажами. Однажды ей все-таки это удалось. Она расстегнула его ремень и застежку молнии, и он ждал, не говоря ни слова, любопытствуя, насколько далеко она зайдет. Она склонилась над его пахом и положила предел его любопытству. Он-то должен был знать, что она проделает все до конца, эта женщина не умела останавливаться на полпути. Мать троих детей, президент Ассоциации родителей и учителей на высоте четырех с лишним тысяч футов над Сан-Диего в семь часов утра получила на завтрак своего мужа.
Теперь она не занимается с ним любовью даже на их супружеской постели.
Любовный пыл Шон охладел внезапно. Еще накануне она была изобретательна и неутомима, на другой же день – холодна; она стала уклоняться от всего того, что прежде доставляло ей наслаждение. Кроме себя, ему некого было винить в том, что она так изменилась.
С тех пор как Хэзер умерла, она больше не поднималась с ним в воздух. И никогда не позволяла близнецам делать это. Он еще раньше пообещал им отпраздновать таким образом их тринадцатилетие. Они просили, и он не видел в этом большой проблемы. Но когда он сказал об этом Шон, она села на кухонный стол и заплакала. Он не мог переносить этих рыданий, сотрясавших ее плечи. Она не разрешает им летать. Как он мог подумать, что она согласится? Он не стал спрашивать, почему. Он знал ее доводы. Все кончится тем, что он прочтет в ее взгляде недоверие к его способности обеспечить безопасность мальчиков.
– Извини, Дэйв, я опоздала. – Джилиан взобралась на самолет, стараясь не наступить острыми каблучками на край своего красно-белого платья. Ее шею украшало жемчужное ожерелье – она явно стремилась выглядеть сногсшибательно, щеки покрывал толстый слой румян, губы ярко накрашены. Светлокаштановые волосы она перекинула через плечо и наблюдала за тем, как он готовит самолет ко взлету. – Куда сначала? – спросила она, держа карандаш наготове над маленьким блокнотом, лежавшим у нее на коленях, и напоминая старательного репортера-новичка.
– На пятнадцатое, – ответил он. Она могла бы и не спрашивать об этом, если на самом деле слушала его каждое утро. К тому же он брал ее с собой в вечерние часы пик и объяснял ей тогда же, что утром они полетят тем же маршрутом.
Она делала пометки в своем блокноте, ее руки дрожали. Репортажи в его отсутствие будут неряшливыми и пустыми. Бен Эшер будет летать с ней на следующей неделе. Бен был неплохим летчиком и хорошо знал маршрут, но Дэвид не любил отдавать самолет в чужие руки.
На пятнадцатом междуштатном шоссе движение было напряженным.
– Не замечаешь ничего необычного? – спросил он Джилиан.
Она вытянула шею, и ее розовое ухоженное лицо просияло. – Несчастный случай, – воскликнула она, довольная собой.
Дэвид кивнул, не сводя глаз с трех машин, перегородивших дорогу. Уже видна была машина «скорой помощи». Один ряд оставался еще свободным, но уже образовывалась пробка, машины беспорядочно сгрудились, напоминая сверху составную картинку-загадку.
Дэвид говорил в микрофон, прикрепленный к его шлему.
– Столкновение трех машин на пятнадцатом шоссе у поворота на Пенаскитос. Третий ряд свободен, но движение затруднено, альтернативного маршрута нет. Посидите спокойно, слегка расслабьтесь напевая любимую оперную арию, и вы не заметите, как выберетесь из пробки.
Джилиан улыбнулась ему.
– Твой голос звучит упоительно. У меня так никогда не получится.
– Давай-ка теперь проверим пятое, – деловито предложил он.
– Ты поставишь мне выпивку, когда мы закончим?
– В девять утра? Может быть, кофе с пирожным? Она дотронулась до его руки.
– Я думаю, мне понадобится выпивка.
Вчера вечером ей тоже захотелось выпить, и он угостил ее. Дело выглядело так, будто она и правда нуждалась в выпивке, но ему не нравились ее взаимоотношения с алкоголем. Ей достаточно было одной рюмки, чтобы начать заигрывать с ним, поглядывая на него мечтательными карими глазами. Ему хотелось, чтобы она высказалась более определенно, тогда он поведал бы ей о своем счастливом браке. Он даже заготовил специальный спич на эту тему, который верой и правдой служил ему вот уже шестнадцать лет. Ему хотелось произнести его сейчас, чтобы посмотреть, не прозвучит ли он на этот раз фальшиво.
Иногда он ловил себя на том, что пристально смотрит на Шон, пытаясь понять, куда девалась та женщина, которую он любил. Ему это не удавалось. Надо снова вдохнуть в нее жизнь, заставить ее совершить один из тех экстравагантных поступков, которые ей так шли. Дэвид надеялся, что путешествие в Перу спасет положение.
Он закончил работу в десять и, как обычно по утрам, поехал в спортивный клуб. Ему бывало не по себе, пока он не проводил какое-то время в воде. В статьях о нем писали, что он всегда в форме благодаря плаванию. Но если бы плавание даже не имело никакого отношения к крепости тела и жизненному тонусу, он все равно плавал бы. Вода была его убежищем.
После смерти Хэзер он несколько месяцев не мог и близко подойти к бассейну. Была какая-то мрачная ирония в том, что именно вода отняла у них Хэзер. И тогда, через два или три месяца после несчастного случая, Ивен купил ему водонепроницаемый плейер. Не на день рождения; никакого специального повода для подарка не было. Ивен просто знал, что только таким образом можно преодолеть возникшую неприязнь Дэвида к воде. Он даже снабдил подарок магнитофонной записью оперы Бизе «Искатели жемчуга». Ивен, не умевший отличить одной оперы от другой, вероятно, по названию решил, что это то, что нужно для плавания. Дэвид был уверен, что он и понятия не имел о том, что сюжет оперы основан на любви двух мужчин к одной и той же женщине.
Так он вернулся к воде. В сопровождении музыки плавание приобрело новое качество, но скоро он обнаружил, что «Искатели жемчуга» вызывают у него слезы. И это было хорошо. В те дни он постоянно был близок к тому, чтобы разрыдаться, но сдерживал себя. Бассейн было для этого самым подходящим местом. Никто не мог увидеть его слез.
Несколько лет назад «Журнал Сан-Диего» поместил большую и аляповатую статью о Дэвиде, озаглавленную «Примиряющий голос с небес». Вся статья была выдержана в подобном духе – Дэвид Райдер как ангел-хранитель Сан-Диего в часы пик.
«Смягчая истрепанные нервы вечно спешащих людей за рулем…», – читала ему Шон. Он лежал на спине в их постели, она оседлала его, широко раздвинув ноги и стараясь продлить минуты близости. Она проигрывала битву. Он выглядел перегоревшим, ускользающим. К тому же дети могли войти в любую минуту. Было субботнее утро, И ему следовало запереть дверь, прежде чем заняться любовью. Сейчас все трое ворвутся в комнату и взгромоздятся на их постель, чтобы обсудить, как провести этот уик-энд. По правде говоря, они с Шон купили такую широкую кровать ради этих субботних утренних советов.
Было так естественно думать о детях как о чем-то неотъемлемом от их жизни. Однажды родившись, они должны были существовать всегда. Единственное, что беспокоило Дэвида в состоянии их здоровья, – это зрение.
– «…Головная боль проходит, плечи расправляются… – продолжала читать Шон, – минуты ожидания скрашены полезной информацией относительно альтернативных маршрутов». Она нагнулась, чтобы поцеловать его. – О, Дэвид, теперь весь мир знает, какое ты чудо.
Статья раздражала его неестественно восхищенным тоном. Она была проиллюстрирована фотоснимками, на одном из которых он был изображен в плавках. Он должен был признать, что выглядит неплохо. Шон нахмурилась и демонстративно посмотрела на обложку журнала.
– Что это, «Плэйгерл»?
Всю неделю после появления статьи в спортивном клубе толпился народ. Администрация благодарила Дэвида, но ему было не по себе. Бассейн был переполнен женщинами, которые исподволь наблюдали за ним. Но они не вызывали у него доверия. Действительно ли женщина, которая сказала, что нашла его полотенце, нашла его, а не вытащила у него из тумбочки, чтобы иметь повод завязать знакомство? Действительно ли другая женщина была фанатичкой оперы, а не нахваталась наскоро сведений, чтобы суметь поддержать с ним разговор? Он всегда носил обручальное кольцо и упоминал Шон в разговоре. Интерес к нему достиг своего пика и пошел на убыль, но в клубе до сих пор встречались женщины, откровенно интересовавшиеся им.
В последнее время он с беспокойством ловил себя на том, что их интерес не был ему неприятен. Он мысленно отмечал ту или иную женщину и надеялся, что она заговорит с ним. Несколько раз он сам затевал разговор. После таких случаев он стоял под душем и спрашивал себя: чего ты добиваешься? Он испытывал голод. Голодали его тело, ум, сердце. Он вожделел.
Ивен ждал его у выхода. Вчера вечером он позвонил, чтобы узнать, не сыграет ли Дэвид с ним сегодня партию в теннис. Обычно по пятницам они не играли, но завтра ничего не получалось из-за хлопот Ивена, связанных с предстоящей поездкой.
Они сыграли две партии, в обеих, как всегда, победил Ивен. Играя еженедельно в течение многих лет, Ивен сохранял перевес над Дэвидом. Дэвиду это было безразлично, он никогда не относился к теннису всерьез. Это был хороший способ расслабиться после рабочей недели. Но ему случалось наблюдать за игрой Ивена с другими партнерами, и он удивлялся тому, какая ярость просыпалась иногда в Ивене во время подобных встреч.
– У Ивена есть темперамент, – сказала Шон еще давно. – Ты никогда не замечаешь этого, потому что на тебя невозможно разозлиться: ты не стремишься отыграться. Твои чувства скрыты так глубоко, что это обезоруживает противника.
Они с Ивеном заговорили о Шон в раздевалке. Она служила постоянной темой их разговоров, связующей нитью между ними, хотя после стольких лет общения их дружба могла бы держаться и на собственных ногах.
– Она нервничает из-за поездки, – сказал Дэвид, натягивая носки. – Возбуждена. Почти не спит. Встает несколько раз за ночь к близнецам.
– Все пройдет, как только она окажется в Перу, – успокоил его Ивен. – Она увлечется работой, сменит обстановку.
Дэвид вздохнул.
– Это помогло бы прежней Шон.
Ивен как-то признался Дэвиду, что работать с Шон в последнее время стало нелегко. Она была как всегда технически аккуратна, но в ее отношении к работе появилось что-то механическое и бездушное. Былой энтузиазм угас. Они с Ивеном никогда не говорили о причинах этих перемен, разве что в первое время сразу же после пожара. Это еще до того, как Дэвид научился подавать Ивену невидимые сигналы, запрещавшие затрагивать эту тему. Так они с Ивеном и организовали этот молчаливый заговор с целью вернуть прежнюю Шон.
– Это путешествие – как раз то, что ей сейчас нужно, – продолжал Ивен. – Я в этом уверен.
Дэвид предложил Ивену позавтракать вместе, как обычно после субботних игр, но Ивен собирался навестить свою мать.
– Я должен сообщить ей, что уезжаю на несколько недель – сказал он, – хотя она не имеет ни малейшего понятия, о чем я ей толкую.
– Я поеду с тобой, – предложил Дэвид. Его удивила нерешительность, которую он прочел в глазах Ивена. В первое время, когда Ивен только что перевез свою мать в Сан-Диего из Портленда, он не хотел, чтобы Дэвид или Шон встречались с ней. Дэвид понимал: Ивен боялся жалости. И правда заключалась в том, что Дэвид действительно испытывал жалость по отношению к нему. Он надеялся, что ему никогда не придется заботиться о родителях, страдающих болезнью Альцгеймера. Он рассказывал Ивену о собственных родителях, чтобы дать понять ему, что чувства отчаяния и стыда ему знакомы, и Ивен со временем научился ценить присутствие Дэвида при посещении им дома престарелых.
Но сегодня он ответил уклончиво.
– В последнее время ей стало хуже. Намного хуже.
Комната миссис Сент-Джон была маленькой и совсем пустой, если не считать распятия над кроватью и вазы с цветами на столике. Ивен посылал ей цветы каждую неделю, но их запах не мог заглушить зловония: пахло хлоркой и мочой.
Миссис Сент-Джон сидела на кровати, вытянув ноги поверх одеяла, ее бесформенное желтое платье задралось до пояса. Редкие седые волосы неряшливо свисали с розового черепа.
– Ты проклятый ублюдок, – сказала она, когда Дэвид и Ивен вошли в комнату. – Я говорила тебе, что суп отравлен.
– Мама, это я, Ивен. – Ивен наклонился, чтобы поцеловать ее в лоб. Она оттолкнула его, упершись костлявой рукой ему в грудь. Ивен вытащил из-под нее одеяло, накрыл ноги и сел на край кровати. – Ты помнишь Дэвида? – спросил он.
– Здравствуйте, миссис Сент-Джон. – Дэвид присел на оранжевый стул рядом с дверью. Она действительно выглядела хуже, хотя трудно было определить, в чем это выражалось. Может быть, злее? Враждебнее.
– Ты и есть тот парень, который ведет его прямиком в ад, – проворчала она, показывая на Дэвида пальцем.
Дэвид улыбнулся.
– Я друг Ивена. Мы вместе играем в теннис. – Этот разговор повторялся у них при каждом посещении, хотя сначала казалось, что она понимает, о чем идет речь.
– И вы вместе попадете в ад.
– Отец Гленн навещал тебя на этой неделе? – спросил Ивен.
– Кто?
– Отец Гленн. Он приходил?
– Что с твоими волосами? Ивен вздохнул.
– Послушай, мама, я хочу тебе сказать, что я еду в Южную Америку на пару недель. Меня ждет там кое-какая работа…
Она наклонилась вперед и плюнула Ивену в лицо.
Дэвид вздрогнул. Может быть, ему в самом деле не стоило приходить.
Ивен достал из кармана платок и вытер щеку.
– Я вернусь восьмого августа. Как раз перед твоим днем рождения.
– Ты был грешником с того самого дня, как я понесла тебя. Ты пинал меня, перекручивал мои внутренности. – Она опять начала задирать свое платье, но Ивен держал ее за руки.
– Ты никогда не носила меня, мама. Я приемный сын, ты вспомнила? – Он встал. – Я вернусь к твоему дню рождения.
Когда они выходили, она завыла. Услышав этот вой, Ивен закрыл глаза. Он молчал, пока они не сели в машину Дэвида.
– Мне очень жаль, Ивен, – сказал Дэвид. Ивен откинулся на сиденье.
– Я хочу, чтобы она умерла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45