https://wodolei.ru/catalog/unitazy/gustavsberg-nordic-duo-2310-24889-item/
Только доктор Шелдон существовал на самом деле. Если не веришь мне, можешь справиться в библиотеке. Он приехал в Канзас и основал свою церковь в Топеке. Где-то в 1890 году, когда, насколько мне помнится, Шелдону исполнилось тридцать три года, он задумался о воскресных вечерних службах. И вот тут в голову ему пришла идея. Вместо проповедей он придумал историю в двенадцати частях, каждая из которых заканчивалась в самом напряженном моменте, и начал читать их своим прихожанам одну за другой, раз в неделю. Впоследствии идея эта превратилась в книгу, по-настоящему великую.
— Разумно, — прокомментировал его слова Кэри. — О чем же в ней рассказывалось?
— В ней говорилось о молодом священнике, который был шокирован творящимся в мире беспределом, тем, как ведут себя люди, и который попросил у своей паствы пообещать ему в течение года поступать так, как в подобных обстоятельствах поступил бы Иисус. Эта его история сделалась очень популярной, и в 1897 году доктор Шелдон издал ее в виде романа, называвшегося «По Его следам». По некоторым сведениям было продано тридцать миллионов экземпляров этой книги, включая сюда и переводы на сорок пять языков. Роман сделался крупнейшим бестселлером в истории после Библии и Шекспира.
— Фантастика! — воскликнул Кэри.
— Ты прав, фантастика. Но потом случилось еще нечто более фантастическое. Через три года после выхода книги к Шелдону пришел хозяин «Топека Кэпитал», ежедневной газеты, выходившей тиражом около 15000 экземпляров, и спросил его: «Не желали бы вы в течение недели издавать „Кэпитал“, как мог бы это делать Иисус Христос?» Доктор Шелдон принял вызов. Он хотел доказать, что газета может быть порядочной, честной и предлагать читателям добрые новости вместо дешевых сенсаций, оставаясь при том коммерчески успешной. И вот, на целую неделю доктор Шелдон занял место главного редактора в качестве доверенного лица самого Иисуса Христа.
Ренделл покачал головой.
— Мне всегда казалось, что уже одно это отдает сенсацией.
— Вовсе нет, — живо возразил Джонсон. — Ход был необычный, но лишь как проявление добродетели.
— И что же было дальше? — заинтересовался Кэри.
— Ну, понятное дело, доктор Шелдон видел все стоящие перед ним практические проблемы, — продолжил Ред Период. Он понимал, что Иисус никогда не видал автомобиля, паровоза, телефона, парового пресса, электрического освещения, газет, печатных книг. Он прекрасно понимал, что Иисусу были неизвестны и сама Христианская Церковь, воскресные школы, мировое сообщество или же демократия. Но доктор Шелдон знал про то, что никогда не менялось с времен Христа. Ему пришло в голову, и он принял это как руководство к действию, что в своем мире Христос видел и понимал стремление к доброте, точно такое же, как и во времена Шелдона. Вот почему играющий роль Иисуса Христа — издателя Шелдон установил в газете несколько новых правил. Все скандалы, обманы и преступления газетой игнорировались. Все редакторские и репортерские материалы теперь следовало подписывать. На первое время все материалы о добрых поступках и добрых намерениях должны были выноситься на первую полосу. Но все это было еще цветочки! Доктор Шелдон заявил, что мог бы отказаться от рекламы спиртных напитков, табака и аморальных развлечений. Более того, сотрудникам газеты в пределах города было приказано не пить, не курить, не ругаться. Ага, Том, ты вот спрашивал, что же было дальше? А дальше случилось, что ежедневный тираж «Топека Кэпитал» под конец экспериментальной недели редакторствования доктора Шелдона возрос до 367 000 экземпляров. Шелдон доказал, что добрые, благие вести могут продаваться так же хорошо, как и плохие.
Ренделл положил руку на плечо Джонсону и обратился к Тому Кэри:
— Но это еще не конец истории, Том. В газетном бизнесе эксперимент был воспринят как неудача. Говорили, что газета в те дни была излишне религиозной, глупой, напыщенной, в материалах была сплошная вода, а временное повышение тиража случилось только из-за того, что это было новинкой. Опять-таки, дополнительный тираж печатался в Нью Йорке и Чикаго. Если бы Шелдон занимал редакторское кресло еще пару недель, газета непременно бы обанкротилась.
— Все это лишь рассуждения, — не теряя доброй веры, заявил Джонсон. — Фактом остается то, что это сработало. Читатели не воспротивились тому, что впервые морали придали большее значение, чем разврату. И вот тут я возвращаюсь к сути дела. Конкретно же, когда Натан Ренделл услышал про Шелдона, он вдохновился и самому сделать то же самое.
— И он сделал? — спросил Кэри. — Что-то я такого не помню.
— В это время ты находился в Калифорнии или где-то еще, — ответил Джонсон. — Ага, Натан долго вынашивал свою идею, и, в конце концов, как всегда деятельно, начал выпускать еженедельную газету под названием «Добрые новости на Земле», объявив при этом, что станет ее редактировать и издавать, как это мог делать Иисус Христос. Натан принялся за дело используя мое оборудование, некоторых моих сотрудников, приняв помощь родителей, чьи дети посещали воскресную школу — и адресовал газету всем желающим. Знаешь, он довел тираж до, погоди, дай-ка вспомнить — приблизительно сорока тысяч экземпляров. Он получал письма издалека: из Калифорнии и Вермонта, некоторые были даже из Италии и Японии. Это было большое дело, а могло бы стать и большим, только вот у Натана не хватило сил и времени исполнять роль Христа-редактора, выполняя при том свои обязательства перед семьей и общиной.
Они дошли до остановки на углу улицы. Ред Период Джонсон развел руками:
— Здесь я вас оставлю. — После этого он повернулся к Ренделлу:
— И все равно, Стив, когда я думаю о всех тех вещах, которые твой отец совершил за всю свою жизнь, в которые вкладывал всю свою душу, я вспоминаю «Добрые новости на Земле» и тот успех, который они имели. Он мог добиться успеха в любом деле. Сейчас же самая благая весть на Земле это та, что он, слава Богу, собирается остаться с нами еще на долгое время, и каждый из нас — любой человек в Оук Сити вынесет из этого пользу. — Он крепко пожал руку Ренделла. Я так рад видеть тебя снова дома, Стив. Вечером увидимся в больнице. И с тобой, Том.
И он пошел своей раскачивающейся походкой вверх по улице, направляясь к красному кирпичному зданию, где помещалась редакция. Некоторое время Ренделл и Кэри следили за ним, потом перешли улицу и продолжили свой путь к центру и гостинице.
Они молчали, потом Кэри заговорил:
— Забавную историю про твоего отца рассказал Ред.
— Все это самая настоящая ерунда, — заметил на это Ренделл без тени злости.
— Ерунда? — не понял Кэри. — Ты хочешь сказать, что Ред Период все это сочинил — про твоего отца и «Благие новости на Земле»?
— Да нет, не выдумал, — терпеливо объяснял Ренделл. Это правда, что мой отец издавал эту прибацанную газетенку. Только вот его последние слова, про то, что она имела ошеломительный успех, то это — как говорят здесь, в Оук Сити — он пудрит тебе мозги. Да, тираж достиг сорока тысяч. Только ведь это было бесплатное издание — отец раздавал его задаром. Не думаю, чтобы эту смешную газетку по всей стране купила хотя бы сотня человек. И в редакцию никто не обращался. Тех немногих, которые действительно хотели как-то помочь, отец отправлял восвояси, ведь Иисус ни в чьей помощи не нуждался. И никто не хотел читать только лишь хорошие новости, да они и не были такими. Потому что реальный мир крутится совершенно иначе. В отцовой газете было полно людей, возлюбивших других людей, занимающихся благотворительностью, чьи молитвы получили отзыв. Жвачка с блевотиной! Черт, ведь и сам Христос не стал бы делать газетку подобного рода в своей Галилее. И апостолы бы не стали, и евангелисты! Все эти древние иудейские и христианские авторы жили в мире падших женщин, насилий в храмах, бичеваний, распятий, тяжкого, рабского труда — короче, обычной жизнью с ее темными и светлыми сторонами, а не с одним только благом и добром. Что же касается бюджета нашей семьи, то для него «Благие новости на Земле» были вовсе не благими. После пяти или шести номеров газета перестала выходить вообще. Но вовсе не потому, что отец был настолько занятым, как романтизировал это Ред Период Джонсон, а потому что это разоряло семью. На этот проект отец выкинул все семейные сбережения, до последнего цента.
— Но ведь эти деньги, — обеспокоено переспросил Кэри, были его собственными?
— Нет, — ответил Ренделл. — Это были мои деньги.
— Понятно.
Ренделл глянул на приятеля.
— Не пойми меня превратно, Том. Я вовсе не выражал недовольство этим его предприятием. Просто, в своей жизни к этому времени я прошел такую стадию, когда если кто-то выдает сказку за действительность, у меня это вызывает лишь досаду и зевоту. Я устал от вранья, полуправды, излишней восторженности и преувеличений. Черт, а ведь всем этим я и сам занимался половину своей жизни. И вот теперь, все больше и больше, подобно обращенному в пуританство своднику, я все сильнее интересуюсь верностью фактической информации, хотя бы ее правдоподобием. Я стремлюсь к разоблачению слухов и жульничества. При этом мне много кое-чего приходиться узнавать о других, и потому-то долгое время я одинок. Поэтому я пробую измениться и сам.
— А не слишком ли ты жесток к себе?
— Нет. Как не был я жесток и к своему отцу. Я очень уважаю своего старика, честное слово. Я знаю его добрые стороны так же хорошо, как и ты сам. Просто в нем нет пресловутого стержня. Он честный и порядочный человек, каким я сам в чем-то быть никогда не смогу. Но в то же самое время мой отец является — и всегда был — самым непрактичным человеческим существом. Он живет в особом состоянии, называемом эйфорией, и может отвечать лишь за нечто великое — ты уж прости меня, Том — за какое-нибудь громадное райское дерьмо, пренебрегая при этом множеством имеющихся у него возможностей, чтобы помочь детям здесь, на земле.
— Я извиняю тебя, — улыбнулся Том, — но…
— Погоди. Только не говори мне, что у преподобного Натана Ренделла имеется нечто такое, чего нет ни у кого из нас — будто он обладает секретом счастья и умиротворения — в то время как все мы — остальные — отверженные. Впрочем, в каком-то смысле, так оно и есть. Он всегда был удовлетворенным, а его сын, к примеру, не был. Но почему? Потому что у отца всегда была его вера, не задающая вопросов преданность и доверие — вот только во что? — в невидимого Священного Автора Благих Вестей, Всепрощения и Хэппи-Эндов? Но я не могу играть в подобный самообман. В ранней юности меня до живого достало высказывание Менкена, который насмехался над всеми мифами, после чего я уже всегда следовал его сокращенной версии Символа Веры и Заповедей: «Я верю, что лучше говорить правду, чем лгать. Я верю, что лучше быть свободным, чем рабом. И я верю, что лучше знать, чем оставаться в невежестве». С тех пор я верил в то, что мог видеть сам, или в то, что другие могли доказать, что видели — после чего я и сам мог поверить в это. Это стало моим кредо, и признаюсь тебе, Том, такое не всегда приятно. Но в этом смысле я уже не смогу изменить себя. Скажу тебе еще кое-что — хотя и не собирался — я завидую своему отцу. Уж лучше слепо верить…
Он повернулся к другу, чтобы проследить за его реакцией, но тот глядел прямо, по его лицу было видно, что он глубоко задумался.
Ренделлу хотелось знать, что же такое — невысказанное — лежит у товарища на душе. Хотя по окончанию колледжа они избрали в жизни столь разные пути да и вообще имели мало общего, отношение Ренделла к Тому Кэри не менялось. Вместе они готовились к поступлению в Висконсинский университет и какое-то время делили комнату в общежитии. После получения дипломов Ренделл отправился в Нью Йорк, а Том Кэри, подчинившись зову свыше, продолжил свое обучение в Фуллеровской Богословской Семинарии в Калифорнии. Через три года он закончил ее, получив степень бакалавра богословия. Впоследствии, после дополнительной учебы, он женился на красивой брюнетке из Оук Сити, за которой в годы обучения в колледже ухаживал еще Ренделл, и сделался пастором в небольшом приходе южного Иллинойса.
Поскольку Кэри часто бывал в Оук Сити, навещая овдовевшую мать и родственников, его связи с семьей Ренделла только укрепились, в особенности же — с отцом Стива, которым он прямо-таки восхищался. А затем, года три назад, в связи с тем, что паства пожилого священника увеличилась, а силы его убывали, преподобный доктор Ренделл вызвал молодого Кэри и предложил ему должность второго священника с оплатой намного большей, чем тот получал в Иллинойсе. Кэри взял на себя некоторые из самых рутинных обязанностей, тем более, что Первая Методическая Церковь расширила свою социальную деятельность среди неимущих. Помимо этого, Кэри было обещано, что когда старый священник уйдет в отставку, молодой богослов займет его место.
Том Кэри немедленно принял это предложение и возвратился в родной город с женой и шестью детьми. Сейчас он уже мог бы занять место преподобного Ренделла. Правда, для слуги Божия он казался очень молодым. Кэри был невысок, но атлетически сложен, с короткой прической, курносый, светлокожий — ходячая картинка Американского Бойскаута. К своим обязанностям от относился очень серьезно, был человеком прямым, начитанным, интеллигентным, всегда готовым помочь. Бог не проповедовал его устами — скорее уж преподобный Натан Ренделл, но не Господь. Кэри от всего сердца ненавидел и презирал адские огонь и серу и всегда оставлял за собой последнее слово.
И вот теперь он заговорил — спокойно, раздумчиво:
— Ты говорил о слепой вере своего отца, Стив, о его вере, не задающей вопросов, и о том, что ты ему завидуешь. Я как раз размышлял об этом — обсуждая эту проблему сам с собой, хотя мог бы поговорить и с тобой. — Он смочил языком пересохшие губы. — Ты заметил, что более всего на свете предпочитаешь истину. Но, может быть… ты просто не хочешь слышать правду…
Ренделл замедлил шаг и спросил:
— Правду о чем, Том?
— О слепой вере твоего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Разумно, — прокомментировал его слова Кэри. — О чем же в ней рассказывалось?
— В ней говорилось о молодом священнике, который был шокирован творящимся в мире беспределом, тем, как ведут себя люди, и который попросил у своей паствы пообещать ему в течение года поступать так, как в подобных обстоятельствах поступил бы Иисус. Эта его история сделалась очень популярной, и в 1897 году доктор Шелдон издал ее в виде романа, называвшегося «По Его следам». По некоторым сведениям было продано тридцать миллионов экземпляров этой книги, включая сюда и переводы на сорок пять языков. Роман сделался крупнейшим бестселлером в истории после Библии и Шекспира.
— Фантастика! — воскликнул Кэри.
— Ты прав, фантастика. Но потом случилось еще нечто более фантастическое. Через три года после выхода книги к Шелдону пришел хозяин «Топека Кэпитал», ежедневной газеты, выходившей тиражом около 15000 экземпляров, и спросил его: «Не желали бы вы в течение недели издавать „Кэпитал“, как мог бы это делать Иисус Христос?» Доктор Шелдон принял вызов. Он хотел доказать, что газета может быть порядочной, честной и предлагать читателям добрые новости вместо дешевых сенсаций, оставаясь при том коммерчески успешной. И вот, на целую неделю доктор Шелдон занял место главного редактора в качестве доверенного лица самого Иисуса Христа.
Ренделл покачал головой.
— Мне всегда казалось, что уже одно это отдает сенсацией.
— Вовсе нет, — живо возразил Джонсон. — Ход был необычный, но лишь как проявление добродетели.
— И что же было дальше? — заинтересовался Кэри.
— Ну, понятное дело, доктор Шелдон видел все стоящие перед ним практические проблемы, — продолжил Ред Период. Он понимал, что Иисус никогда не видал автомобиля, паровоза, телефона, парового пресса, электрического освещения, газет, печатных книг. Он прекрасно понимал, что Иисусу были неизвестны и сама Христианская Церковь, воскресные школы, мировое сообщество или же демократия. Но доктор Шелдон знал про то, что никогда не менялось с времен Христа. Ему пришло в голову, и он принял это как руководство к действию, что в своем мире Христос видел и понимал стремление к доброте, точно такое же, как и во времена Шелдона. Вот почему играющий роль Иисуса Христа — издателя Шелдон установил в газете несколько новых правил. Все скандалы, обманы и преступления газетой игнорировались. Все редакторские и репортерские материалы теперь следовало подписывать. На первое время все материалы о добрых поступках и добрых намерениях должны были выноситься на первую полосу. Но все это было еще цветочки! Доктор Шелдон заявил, что мог бы отказаться от рекламы спиртных напитков, табака и аморальных развлечений. Более того, сотрудникам газеты в пределах города было приказано не пить, не курить, не ругаться. Ага, Том, ты вот спрашивал, что же было дальше? А дальше случилось, что ежедневный тираж «Топека Кэпитал» под конец экспериментальной недели редакторствования доктора Шелдона возрос до 367 000 экземпляров. Шелдон доказал, что добрые, благие вести могут продаваться так же хорошо, как и плохие.
Ренделл положил руку на плечо Джонсону и обратился к Тому Кэри:
— Но это еще не конец истории, Том. В газетном бизнесе эксперимент был воспринят как неудача. Говорили, что газета в те дни была излишне религиозной, глупой, напыщенной, в материалах была сплошная вода, а временное повышение тиража случилось только из-за того, что это было новинкой. Опять-таки, дополнительный тираж печатался в Нью Йорке и Чикаго. Если бы Шелдон занимал редакторское кресло еще пару недель, газета непременно бы обанкротилась.
— Все это лишь рассуждения, — не теряя доброй веры, заявил Джонсон. — Фактом остается то, что это сработало. Читатели не воспротивились тому, что впервые морали придали большее значение, чем разврату. И вот тут я возвращаюсь к сути дела. Конкретно же, когда Натан Ренделл услышал про Шелдона, он вдохновился и самому сделать то же самое.
— И он сделал? — спросил Кэри. — Что-то я такого не помню.
— В это время ты находился в Калифорнии или где-то еще, — ответил Джонсон. — Ага, Натан долго вынашивал свою идею, и, в конце концов, как всегда деятельно, начал выпускать еженедельную газету под названием «Добрые новости на Земле», объявив при этом, что станет ее редактировать и издавать, как это мог делать Иисус Христос. Натан принялся за дело используя мое оборудование, некоторых моих сотрудников, приняв помощь родителей, чьи дети посещали воскресную школу — и адресовал газету всем желающим. Знаешь, он довел тираж до, погоди, дай-ка вспомнить — приблизительно сорока тысяч экземпляров. Он получал письма издалека: из Калифорнии и Вермонта, некоторые были даже из Италии и Японии. Это было большое дело, а могло бы стать и большим, только вот у Натана не хватило сил и времени исполнять роль Христа-редактора, выполняя при том свои обязательства перед семьей и общиной.
Они дошли до остановки на углу улицы. Ред Период Джонсон развел руками:
— Здесь я вас оставлю. — После этого он повернулся к Ренделлу:
— И все равно, Стив, когда я думаю о всех тех вещах, которые твой отец совершил за всю свою жизнь, в которые вкладывал всю свою душу, я вспоминаю «Добрые новости на Земле» и тот успех, который они имели. Он мог добиться успеха в любом деле. Сейчас же самая благая весть на Земле это та, что он, слава Богу, собирается остаться с нами еще на долгое время, и каждый из нас — любой человек в Оук Сити вынесет из этого пользу. — Он крепко пожал руку Ренделла. Я так рад видеть тебя снова дома, Стив. Вечером увидимся в больнице. И с тобой, Том.
И он пошел своей раскачивающейся походкой вверх по улице, направляясь к красному кирпичному зданию, где помещалась редакция. Некоторое время Ренделл и Кэри следили за ним, потом перешли улицу и продолжили свой путь к центру и гостинице.
Они молчали, потом Кэри заговорил:
— Забавную историю про твоего отца рассказал Ред.
— Все это самая настоящая ерунда, — заметил на это Ренделл без тени злости.
— Ерунда? — не понял Кэри. — Ты хочешь сказать, что Ред Период все это сочинил — про твоего отца и «Благие новости на Земле»?
— Да нет, не выдумал, — терпеливо объяснял Ренделл. Это правда, что мой отец издавал эту прибацанную газетенку. Только вот его последние слова, про то, что она имела ошеломительный успех, то это — как говорят здесь, в Оук Сити — он пудрит тебе мозги. Да, тираж достиг сорока тысяч. Только ведь это было бесплатное издание — отец раздавал его задаром. Не думаю, чтобы эту смешную газетку по всей стране купила хотя бы сотня человек. И в редакцию никто не обращался. Тех немногих, которые действительно хотели как-то помочь, отец отправлял восвояси, ведь Иисус ни в чьей помощи не нуждался. И никто не хотел читать только лишь хорошие новости, да они и не были такими. Потому что реальный мир крутится совершенно иначе. В отцовой газете было полно людей, возлюбивших других людей, занимающихся благотворительностью, чьи молитвы получили отзыв. Жвачка с блевотиной! Черт, ведь и сам Христос не стал бы делать газетку подобного рода в своей Галилее. И апостолы бы не стали, и евангелисты! Все эти древние иудейские и христианские авторы жили в мире падших женщин, насилий в храмах, бичеваний, распятий, тяжкого, рабского труда — короче, обычной жизнью с ее темными и светлыми сторонами, а не с одним только благом и добром. Что же касается бюджета нашей семьи, то для него «Благие новости на Земле» были вовсе не благими. После пяти или шести номеров газета перестала выходить вообще. Но вовсе не потому, что отец был настолько занятым, как романтизировал это Ред Период Джонсон, а потому что это разоряло семью. На этот проект отец выкинул все семейные сбережения, до последнего цента.
— Но ведь эти деньги, — обеспокоено переспросил Кэри, были его собственными?
— Нет, — ответил Ренделл. — Это были мои деньги.
— Понятно.
Ренделл глянул на приятеля.
— Не пойми меня превратно, Том. Я вовсе не выражал недовольство этим его предприятием. Просто, в своей жизни к этому времени я прошел такую стадию, когда если кто-то выдает сказку за действительность, у меня это вызывает лишь досаду и зевоту. Я устал от вранья, полуправды, излишней восторженности и преувеличений. Черт, а ведь всем этим я и сам занимался половину своей жизни. И вот теперь, все больше и больше, подобно обращенному в пуританство своднику, я все сильнее интересуюсь верностью фактической информации, хотя бы ее правдоподобием. Я стремлюсь к разоблачению слухов и жульничества. При этом мне много кое-чего приходиться узнавать о других, и потому-то долгое время я одинок. Поэтому я пробую измениться и сам.
— А не слишком ли ты жесток к себе?
— Нет. Как не был я жесток и к своему отцу. Я очень уважаю своего старика, честное слово. Я знаю его добрые стороны так же хорошо, как и ты сам. Просто в нем нет пресловутого стержня. Он честный и порядочный человек, каким я сам в чем-то быть никогда не смогу. Но в то же самое время мой отец является — и всегда был — самым непрактичным человеческим существом. Он живет в особом состоянии, называемом эйфорией, и может отвечать лишь за нечто великое — ты уж прости меня, Том — за какое-нибудь громадное райское дерьмо, пренебрегая при этом множеством имеющихся у него возможностей, чтобы помочь детям здесь, на земле.
— Я извиняю тебя, — улыбнулся Том, — но…
— Погоди. Только не говори мне, что у преподобного Натана Ренделла имеется нечто такое, чего нет ни у кого из нас — будто он обладает секретом счастья и умиротворения — в то время как все мы — остальные — отверженные. Впрочем, в каком-то смысле, так оно и есть. Он всегда был удовлетворенным, а его сын, к примеру, не был. Но почему? Потому что у отца всегда была его вера, не задающая вопросов преданность и доверие — вот только во что? — в невидимого Священного Автора Благих Вестей, Всепрощения и Хэппи-Эндов? Но я не могу играть в подобный самообман. В ранней юности меня до живого достало высказывание Менкена, который насмехался над всеми мифами, после чего я уже всегда следовал его сокращенной версии Символа Веры и Заповедей: «Я верю, что лучше говорить правду, чем лгать. Я верю, что лучше быть свободным, чем рабом. И я верю, что лучше знать, чем оставаться в невежестве». С тех пор я верил в то, что мог видеть сам, или в то, что другие могли доказать, что видели — после чего я и сам мог поверить в это. Это стало моим кредо, и признаюсь тебе, Том, такое не всегда приятно. Но в этом смысле я уже не смогу изменить себя. Скажу тебе еще кое-что — хотя и не собирался — я завидую своему отцу. Уж лучше слепо верить…
Он повернулся к другу, чтобы проследить за его реакцией, но тот глядел прямо, по его лицу было видно, что он глубоко задумался.
Ренделлу хотелось знать, что же такое — невысказанное — лежит у товарища на душе. Хотя по окончанию колледжа они избрали в жизни столь разные пути да и вообще имели мало общего, отношение Ренделла к Тому Кэри не менялось. Вместе они готовились к поступлению в Висконсинский университет и какое-то время делили комнату в общежитии. После получения дипломов Ренделл отправился в Нью Йорк, а Том Кэри, подчинившись зову свыше, продолжил свое обучение в Фуллеровской Богословской Семинарии в Калифорнии. Через три года он закончил ее, получив степень бакалавра богословия. Впоследствии, после дополнительной учебы, он женился на красивой брюнетке из Оук Сити, за которой в годы обучения в колледже ухаживал еще Ренделл, и сделался пастором в небольшом приходе южного Иллинойса.
Поскольку Кэри часто бывал в Оук Сити, навещая овдовевшую мать и родственников, его связи с семьей Ренделла только укрепились, в особенности же — с отцом Стива, которым он прямо-таки восхищался. А затем, года три назад, в связи с тем, что паства пожилого священника увеличилась, а силы его убывали, преподобный доктор Ренделл вызвал молодого Кэри и предложил ему должность второго священника с оплатой намного большей, чем тот получал в Иллинойсе. Кэри взял на себя некоторые из самых рутинных обязанностей, тем более, что Первая Методическая Церковь расширила свою социальную деятельность среди неимущих. Помимо этого, Кэри было обещано, что когда старый священник уйдет в отставку, молодой богослов займет его место.
Том Кэри немедленно принял это предложение и возвратился в родной город с женой и шестью детьми. Сейчас он уже мог бы занять место преподобного Ренделла. Правда, для слуги Божия он казался очень молодым. Кэри был невысок, но атлетически сложен, с короткой прической, курносый, светлокожий — ходячая картинка Американского Бойскаута. К своим обязанностям от относился очень серьезно, был человеком прямым, начитанным, интеллигентным, всегда готовым помочь. Бог не проповедовал его устами — скорее уж преподобный Натан Ренделл, но не Господь. Кэри от всего сердца ненавидел и презирал адские огонь и серу и всегда оставлял за собой последнее слово.
И вот теперь он заговорил — спокойно, раздумчиво:
— Ты говорил о слепой вере своего отца, Стив, о его вере, не задающей вопросов, и о том, что ты ему завидуешь. Я как раз размышлял об этом — обсуждая эту проблему сам с собой, хотя мог бы поговорить и с тобой. — Он смочил языком пересохшие губы. — Ты заметил, что более всего на свете предпочитаешь истину. Но, может быть… ты просто не хочешь слышать правду…
Ренделл замедлил шаг и спросил:
— Правду о чем, Том?
— О слепой вере твоего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103