Очень милые ребята. Мы теперь с ними после вахтангури…
— Что-что? — удивленно и слегка испуганно переспросила санитарка. — Что это такое?
— Грузинский брудершафт. Мы пили великолепное вино и теперь называем друг друга по имени…
Ирена взяла Марусю под руку и, продолжая рассказывать, повела ее в сторону госпитального штаба. Когда они скрылись, Юзек Шавелло, который одним ухом прислушивался к их разговору, опять направился к машинам. Ему встретился командир мотоциклистов.
— Пан плютоновый, разрешите спросить?
— Что спросить?
— Вы, случайно, не знакомы с экипажем танка «Рыжий»?
— Как же! — улыбнулся плютоновый. — От самого Ритцена несколько дней вместе воевали. Они теперь на «Рыжем» на Берлин, в район Шпандау, пошли, с ними еще командир нашего взвода с тремя мотоциклами… А где тут пообедать?
— Я покажу.
Они посторонились, пропуская санитаров, несущих в сторону бани носилки с бывшими узниками. Потом Шавелло-младший проводил мотоциклиста и показал ему дымящуюся полевую кухню.
— Юзек! — услышал он издалека голос Маруси.
— Иду! — Шавелло бросился в направлении ее голоса.
— Важная новость. Приведи дядю к каштану.
— Я бы тоже хотел туда прийти, потому что…
— Приходи, а сейчас мигом, не рассусоливай. — Она махнула рукой, но вдруг остановила его: — Ты не знаешь, где командир этих мотоциклистов?
— Обедает на кухне.
Она быстро отыскала плютонового и примостилась на лавке рядом с ним.
— Привет, — поздоровалась она и лукаво подмигнула.
— Привет, — расплылся парень в улыбке.
— Скоро возвращаетесь?
— Вот с обедом расправимся…
— Подвезете?
— За поцелуй! И тогда хоть до самого Берлина…
Разведчик уже был готов обнять Марусю, но она охладила его пыл:
— Доедай-ка спокойно. Я скоро вернусь.
Она ловко увернулась и побежала к палатке, чтобы собрать в вещмешок всякую мелочь — все ее состояние. Она торопилась, но у самого выхода остановилась как вкопанная: на лавочке сидела Лидка!
— Привет!
— Здравствуй!
Они обнялись и расцеловались в обе щеки.
— Ой как хорошо, что я тебя встретила, Огонек. А я здесь ненадолго, раненых привезла, сейчас дальше поедем. Знаешь, я хотела тебе сказать…
— Уже знаю: все живы и здоровы и на новой машине идут на Берлин.
— Кто тебе сказал?
— Письмо получила, — солгала Маруся и вдруг задумалась. — Ты куда теперь едешь?
— В штаб армии.
— Когда генерала увидишь?
— Вечером. Я хотела тебе сказать…
— Лидка, милая, у меня к тебе огромная просьба. Возьми этот конверт, отдай генералу и скажи, что командующий армией…
— Какой армией?
— Нашей, советской. Скажи, что он навещал раненых в госпитале, а я обратилась к нему с рапортом, и он сразу подписал.
Лидка взяла серый прямоугольник, наискось прошитый белыми нитками и с сургучными печатями на углах, минуту как бы взвешивала его на руке, прислушиваясь к нетерпеливому рокоту машин, и тихо сказала:
— Хорошо. Я передам генералу. До свидания, Маруся… У меня там шофер очень спешит…
Она повернулась и побежала, а Огонек осталась стоять с вытянутой для прощания рукой. С минуту еще она смотрела в сторону машины, потом заторопилась к березняку, а оттуда узенькой тропинкой стала подниматься в гору.
Над лесистой долиной, в которой расположился госпиталь, нависала плоская возвышенность. На самой вершине рос развесистый каштан, его липкие, блестящие в лучах солнца почки выпустили уже небольшие зелененькие лапки листьев. Под деревом лежал огромный валун. На этом сером граните Маруся не раз сидела в свободное время и, глядя на зеленеющее дерево, думала о весне, которая идет на смену военной зиме, о своей будущей судьбе.
Когда она прибежала, ее уже ждали оба Шавелло. Быстро обменявшись добытыми сведениями, они склонились над трофейной дорожной картой. Камень послужил им столом для импровизированного штабного заседания.
— Мы должны были вступить в Берлин с востока, а теперь надо изменить план, — начала Маруся. — Шпандау расположен на противоположной стороне.
— Значит, нам надо с запада подходить, — согласился Константин Шавелло, показывая направление концом орешниковой палки, которая после ранения заменяла ему костыль.
— Транспорт обеспечен. Мотоциклы ждут, — похвалилась Маруся.
— Оружие бы пригодилось, — сказал Константин.
— Где там! Без военной формы сразу сцапают, — огорчился Юзек.
— У меня есть план, — предложила Маруся. — Если бы вы, товарищ сержант, отвлекли кладовщика…
— Неплохой план. А кладовщика я займу, не беспокойся, — прервал ее Шавелло, снимая и пряча в карман очки. — Только хорошо бы для панны Маруси нашу форму достать, польскую.
— Зачем?
— На контрольных пунктах у союзников реже документы спрашивают, чем у своих…
Еще несколько минут они уточняли детали плана. Главный вопрос — бежать или не бежать — они уже решили четыре дня назад, в тот самый день, когда у Маруси затянулась на плече рана от удара штыком, а сержант Шавелло начал ходить. Все трое сошлись на том, что не для того они все эти годы воевали, чтобы в самый последний момент отлеживаться в госпитале. Однако им хотелось не просто на фронт, а в свою часть. Чтобы не напороться на патрули и не попасть под арест, им нужно было знать точно, где находится их часть. Быстрота и расчет затеи давали некоторые шансы на успех. Они уже давно расспрашивали всех шоферов, привозивших раненых, но посчастливилось им лишь сегодня.
После совещания в тени каштана первым побежал вниз Юзек, придерживая руками больничные брюки, слишком просторные для его фигуры. Обежав вокруг всего госпиталя, он очутился у вещевых складов, проскользнул внутрь огромного, похожего на ригу, помещения, прикрытого сверху толстым брезентом, и попал в царство простыней, пижам, рубашек и кальсон.
В палатке с многочисленными стеллажами, увешанной множеством мешков с солдатским обмундированием, восседал за столом сам кладовщик, а точнее кладовщица, могучая женщина с капральскими погонами и с генеральской фигурой. Голову ее украшала причудливая прическа с мелкими, как у молодого барашка, завитками. Кладовщица была так занята или, быть может, хотела выглядеть очень занятой, что вообще не обратила внимания на вошедшего.
— Рядовой Юзеф Шавелло, разрешите войти, — рявкнул тот, вытянувшись по стойке «смирно».
— Ну?
— Мне бы нужно… — Он протянул руку в сторону мешков ближайшего стеллажа.
— Не тронь. Там бабье обмундирование. Чего тебе?
— Куртку порвал, в спину задувает.
— Так и говори. Вот иголка, вот нитки. Садись и шей.
— Слушаюсь.
Кладовщица снова принялась пересчитывать вороха привезенных из прачечной кальсон, каждый десяток она откладывала в сторону и записывала в густо разлинованную, большую, как простыня, ведомость.
Как и минуту назад было с Юзеком, она не обратила никакого внимания и на Константина Шавелло, который, чуть прихрамывая, вошел и встал перед ней, опираясь на свою орешниковую палку. Не обязана она замечать людей, когда на голубых пижамах отсутствуют необходимые атрибуты, к тому же в госпитале по-другому различают звания.
— Вот… — начал сержант глубоким басом.
— Чего еще? — оборвала она его. — Недавно меняли! Ничего не дам.
— Ну и не надо, — ответил он спокойно и сделал шаг в сторону стола. — Я вот смотрю и думаю: какая вы, пани капрал, бледная. Потому что в палате сидите, солнечных лучей не видите.
— Война, не время загорать, — отрезала та, нахмурив брови, и быстрым взглядом смерила Шавелло с ног до головы, стараясь разгадать намерения раненого.
— Война кончается, — продолжал Константин с мягкой улыбкой. — Можно иногда позволить себе прогулку.
— Прогулку? — Кладовщица перестала считать и в задумчивости поплевала на химический карандаш.
— Один сержант, человек уже немолодой, но еще бодрый, хотел бы вам, пани капрал, кое-что сказать…
— Пусть говорит.
— Не здесь, — твердо ответил Константин. — Есть вещи, о которых можно говорить только на лоне природы, на весеннем солнце, а не тут, извините за выражение, на фоне подштанников, хоть и недавно выстиранных.
Кладовщица вышла из-за стола и внимательно осмотрела сержанта. Не часто приглашали ее на прогулки, и теперь удивление боролось в ее сердце с надеждой. Надежда, видимо, победила.
— Катажина. — Она протянула руку с выпачканными химическим карандашом пальцами.
— Константин. — Сержант склонился, поцеловал ее руку и шаркнул голыми пятками в больничных тапочках, изображая щелчок каблуками и стараясь быть как можно элегантнее.
— Шьешь, малый?
— Шью, — ответил из угла Юзек.
Она на секунду задумалась, не следует ли подождать, пока он кончит, но уж очень интересно было узнать, что этот сержант ей скажет. Она махнула рукой и решила:
— Ну, шей пока что.
Подталкивая перед собой Константина, она вышла из палатки, тщательно зашнуровала выход и продела дужку огромного замка в скобки верхней части полотнища. Теперь можно было не сомневаться, что никто сюда не проскользнет. Она еще раз посмотрела на сержанта, и при солнечном свете он показался ей более симпатичным, чем в палатке.
— Ну, если идти… — Она чуть оттопырила левый локоть.
— Так идти, — закончил Константин, беря ее под руку и направляясь в тень деревьев.
— В лес ведете? — заметила она строгим голосом.
— Да, — ответил он. — Пани Катажина, война заканчивается. Весна. Каждая птаха — ласточка, скворец, жаворонок, воробей, сойка, сорока, аист…
— Пан сержант, короче! — Кладовщице не терпелось ускорить события.
— Каждая птаха, — согласился Константин и продолжал, — гнездо вьет.
— Ну и что?
— А то, что человек, который, кстати, мудрее птахи, тоже о будущем думать должен… — продолжал Шавелло, намереваясь сделать с Катажиной небольшой крюк по лесу, но, заметив у кухни среди стволов худенькую фигурку Маруси, повернул обратно.

Огонек примчалась к больничной столовой под брезентовой крышей как раз вовремя: мотоциклисты, сидя за длинным узким столом, сбитым на скорую руку из необструганных шершавых досок, уже заканчивали обед. Плютоновый глотал последние куски, когда к нему подошел оружейник, пожилой мужчина с тремя автоматами на плече. В двух шагах за ним стояла Маруся с охапкой магазинов.
— Санитарка сказала, что вам они пригодятся.
— Нам? — спросил удивленный плютоновый, но, увидев знаки, которые подавала ему девушка, сразу изменил тон: — Ах да, конечно…
— Так берите. Война кончается, скоро инвентаризация, а у меня на складе излишки.
Оружейник повернулся и пошел, а Маруся, бросившись за ним, все-таки успела шепнуть:
— Через пятнадцать минут около высотки с каштаном на вершине…
Пробегая мимо вещевого склада, она дала знак Константину, чтобы поторапливался. Шавелло кивнул головой: мол, понял. Кладовщица не заметила их сигналов, она как раз открывала замок, а затем, не переставая смеяться, начала расшнуровывать палатку.
— Вы очень добрая, пани Катажина.
— Значит, сразу после ужина? — Она подала руку для поцелуя. — Интересно, что вы еще скажете…
В углу палатки на табуретке скромно сидел Юзек Шавелло. Сосредоточенно, с большим старанием он завязал узелок и отгрыз нитку.
— Готово?
— Так точно. Спасибо, пани капрал, вот иголка, вот нитки.
— Хорошо, хорошо, сынок, — ласково сказала кладовщица и вновь принялась пересчитывать белье, но работа уже не клеилась. Она прервала счет, улыбнулась сама себе и, вынув из кармана зеркальце, стала поправлять прическу.
Молодой Шавелло у выхода еще раз попрощался и, выскользнув из палатки, не торопясь обошел вокруг нее. Убедившись, что его никто не видит, он отыскал конец шнура, который высовывался из-под брезента, потянул за него и скрылся в густых зарослях орешника на краю леса. Затаившись в зелени кустарника, он начал осторожно подтягивать шнур, как рыбак, который уверен, что у него на крючке большая рыба. Наконец он подтянул к себе ползущие по траве три объемистых мешка. Плотно свернув их, Юзек схватил «улов» под мышку и, теперь уже не теряя времени, нырнул в березняк.
Между стволами по густой траве шествовала пара влюбленных желтоклювых скворцов — они шли дружно бок о бок и заглядывали под прошлогодние листья. Примчалась белка, выкопала что-то из-под пенька и исчезла, оставив на забаву ветру клочок рыжего пуха из своей зимней шубки.
На вершине березы застрекотала сорока, возвещая о приближении фельдшера Станислава Зубрыка. Хорунжий прогуливался по весеннему перелеску, то ускоряя, то замедляя шаг; иногда даже останавливался. Он наслаждался этой минутой отдыха. Особенно радовала его тишина. Далекий рокот самолетов и еле слышный гул орудий еще более подчеркивали ее.
Тропинка медленно взбиралась вверх и вскоре привела Зубрыка на самую вершину высотки. Там он присел, чтобы рассмотреть молодую поросль у старого каштана, растущего здесь с давних времен. Осенью плоды его рассыпались по склонам возвышенности, застряли в ямках и проросли, и теперь маленькие деревца разворачивали свои зеленые пятипалые лапки.
Хорунжий поднял голову и остолбенел: на березе, стоявшей в двух шагах от него, на которой еще минуту назад были только зеленые листочки, вдруг словно выросли две больничные куртки и пара брюк. Он поднял руку и, кто знает, может быть, даже перекрестился бы, чтобы отогнать злых духов, если бы не увидел за густыми кустами Марусю, застегивающую мундир, а потом через мгновение, приподнявшись на носках, и обоих Шавелло, старого и молодого.
— Эй! — обрадованно крикнул он. — Я гуляю. Вы что, тоже?
— Да, но… — начала Маруся.
— Вы, товарищ хорунжий, туда? — спросил Константин Шавелло и показал рукой в глубь леса, а когда фельдшер кивнул головой в знак согласия, сержант добавил: — А мы как раз оттуда.
Хорунжий в недоумении пожал плечами и пошел дальше. Но сделав несколько шагов, вдруг вернулся.
— А что означают эти пижамы на дереве? И, собственно говоря, почему пани Огонек в польской форме, а не в своей? А?
Воцарилась тишина. Хорунжий заметил, что от него что-то прячут, а приглядевшись внимательнее, понял, что его подчиненные прячут автоматы.
В этот момент на дорогу выкатили мотоциклисты и притормозили, как это было условлено, около высотки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113