Иван хотя и был в глубине души немного задет неожиданной скрытностью друга, всё же искренно порадовался за него. Никола заметно возмужал и посерьёзнел за то время, что они не виделись. И чувствуется, что влюблён без памяти, о детях мечтает! Они вот с Лизой не могут иметь детей — война и блокада оставили им бездетность в наследство. А тут — перспектива с Колькиными детишками понянчиться!
— Ладно, уговорил. Тогда давай тоже проявим ответственность и вернёмся к нашим делам. — Иван сел за стол, положил на него локти и чуть подался вперёд. — Ты вообще-то знаешь, по какому поводу призван в родные «пенаты»?
— Нет, без понятия.
— А о событиях в Москве имеешь представление?
— Каких событиях? Ты что меня пугаешь?
— Не особо страшных, скорее, даже смешных. Однако — имевших последствия. Начальник УВД Москвы по… как бы помягче выразиться… по неосторожности, отрапортовал на торжественном заседании в Колонном зале, что в Москве покончено с квартирными кражами.
— А-а-а! Про это мы читали в газетах и долго смеялись!
— Тут вы поспешили, потому что о самом смешном газеты не писали.
— Не томи уже!
— Где-то неделю спустя, когда означенный товарищ комиссар вернулся домой после напряжённого трудового дня и открыл собственным ключом дверь в собственную квартиру, находящуюся, как ты понимаешь, в охраняемом милицейским постом доме, он обнаружил там голые стены. Воры средь белого дня вывезли на двух меблевозах — кстати, сержант-охранник помогал им грузиться! — всё: от мебели и холодильника до дамских шпилек и бигудей. И оставили — в сортире прикнопили — довольно лаконичную записку: «Ты нас обидел и должен ответить. А барахло своё, которое нам без надобности, можешь забрать в лесу на 101 км Ленинградского шоссе.» Вернули опять-таки всё и даже пару белых тапочек присовокупили.
— Лихо!
— Ты находишь?
— А о каких последствиях ты говорил?
— Эта невинная выходка была по достоинству оценена и КГБ, и МВД, и Генеральной прокуратурой. Принято совместное решение создать при республиканских министерствах и управлениях Москвы и Ленинграда специальные подразделения по экстренному расследованию особо дерзких и циничных преступлений.
— «Особо дерзких и циничных», — усмехнулся Николай. — Конечно! Ограбить старушку на улице — не так дерзко и не особо цинично. Значится, комитетчики из 9-го управления будут охранять сами «тела», а мы — их барахло сторожить?!
— Какими соображениями руководствовалось начальство, я не знаю, — продолжил Иван, никак не отреагировав на замечание друга, — но мне предложено сменить форму и — пока в звании капитана — возглавить питерское подразделение.
— И ты согласился?! — вскинулся Бовкун. — Уйти из прокуратуры в уголовку, пусть даже такую привилегированно-перспективную?
— К вопросу о привилегиях: мне дано право привлечения — в рамках штата, разумеется — любого сотрудника МВД в звании до майора включительно. Вот я с тебя и начал, старший лейтенант. Но не только и не столько потому, что ты мой друг. — Кривошеин серьёзно взглянул на товарища. — Видишь ли, Никола, подобных московскому случаев — как лейкоцитов в моче: «единичные в поле зрения». А спецподразделение должно работать эффективно. Так что ограбленных старушек оставим на совести райотделов, сами же определимся с нашими приоритетатами-авторитетами.
— Что ты имеешь в виду, начальник?
— Я имею в виду, что данный эпизод, на самом деле — не что иное, как вызов уголовного мира. Нам. И мы должны на этот вызов достойно ответить. Поэтому формулировку «особо дерзкие и циничные» следует рассматривать шире, ориентируясь не столько на отдельные преступления и бандитов, их совершивших, сколько на банды в целом и их руководителей, в частности. Не размениваться по мелочи, а рубить головы уголовной гидре — вот наша задача. Паханы, воры в законе — основная цель.
— Да, оптимизма тебе не занимать. Только, знаешь, Вань, оптимизм этот — типично прокурорский. И я, как рядовой сыскарь, разделить его не могу. Пахан — он и есть пахан. Попробуй его взять. А и посчастливится посадить — на год-другой, в лучшем случае, — что толку? Ему зона — не более чем смена квартиры в Сочи на квартиру где-нибудь в ближнем Подмосковье. Только цирикам лишняя головная боль.
Иван выслушал друга с лёгкой улыбкой, хотя глаза его при этом оставались серьёзными.
— Ты, Никола, тоже верен себе. Спасибо за просветительскую работу. Но разве я говорил что-нибудь про «взять» и «посадить»? — Кривошеин встал из-за стола и, подойдя к металлическому сейфу, достал из него толстую архивную папку. — Я сказал, по-моему, вполне конкретно: рубить головы.
Во взгляде Бовкуна читалось откровенное недоумение. Он проводил глазами вернувшегося товарища и спросил:
— Рубить? Топором, что ли?
— Зачем же топором? Мечом. Тем самым чекистским мечом, который украшал и форму твоего отца, Никола. Мне сейчас нужно к начальству, так что верных полчаса у тебя есть. — Иван открыл папку и, перевернув, подвинул её другу. — Вот, полюбопытствуй — только без лишних эмоций, — чем они занимались… Под чутким руководством полковника Подкаминова. И обрати внимание на гриф — эта папочка не подлежит рассекречиванию. С тебя расписки не беру, хотя сам, как понимаешь, её дал. Считай — за обоих. А чтобы никто не помешал, дверь я запру…
Возвратившись почти через час, он первым делом открыл окно.
Николай с отрешённым взглядом и потухшей папиросой в зубах сидел всё на том же месте у стола. Он даже не обернулся. Раскрытая папка лежала рядом с переполненной окурками пепельницей.
— Извини, задержался.
Иван подошёл и положил руку ему на плечо.
— Теперь понятна немногословность полковника Подкаминова, — тихо вымолвил Никола, по-прежнему глядя перед собой. — А признание, что отец был одним из лучших у него… Уж лучше бы он и этого не говорил.
Иван закрыл папку и убрал её в сейф.
— Я не совсем согласен с тобой.
Бовкун поднял наконец глаза на друга:
— Не ври… Пять орденов Красного Знамени, — он болезненно сморщился, — за подготовку убийств детей и женщин…
— Нет! За разработку и проведение сложнейших операций по подрыву боевой мощи врага путём вербовки в среде высшего военного командования фашистской Германии! Тут, знаешь, арсенал средств у контрразведки был весьма ограничен. И вовсе не случайно руководство и координация осуществлялись не из Москвы, а отсюда, из блокадного Ленинграда. Как учил незабвенный, «если враг не сдаётся, его уничтожают».
— Врага — да! Так и уничтожь его, если враг… — Никола презрительно скривил губы, — не поддался гнусному шантажу и сохранил верность солдатскому долгу.
— Солдатскому долгу? Ты это — о каком долге? Не забывай, что речь идёт о фашистском генералитете…
— Нет, речь идёт о женщинах и ребятишках, которым не повезло оказаться жёнами и детьми этого самого генералитета! И которые становились заложниками и жертвами «героев невидимого фронта»!
— А сколько детей и женщин уничтожили эти «отцы семейств», исполняя свой «воинский долг»? Сходи на Пискарёвку, освежи память!
— Правильно, давайте сами уподобимся фашистам?! Это никчёмный спор, Ваня. Что бы ты ни сказал, убийство ребёнка только за то, что его отец — даже трижды фашист и четырежды фельдмаршал — не захотел стать предателем, я не смогу ни оправдать, ни, тем более, принять. Знаешь, я лишь сейчас понял Геббельса, умертвившего всех своих детей. А нам ещё приводят этот пример в качестве иллюстрации звериной сущности фашизма! Ладно, закончим дискуссию. Я тебе, во всяком случае, благодарен за эту папку. Кстати, как, если не секрет, удалось её добыть?
— Было бы желание! — улыбнулся Иван, однако в подробности вдаваться не стал. — Хорошо. Значится, сейчас нужно съездить в кадры — приказ на тебя у них уже подписан. Так что ознакомишься и заодно сдашь фотографии. Удостоверение тоже готово — может, сразу получишь. А нет — значит, завтра. Встретимся в восемь на нашей остановке сорок седьмого и вместе поедем в Управление. Если захочешь — вообще у нас заночуешь. Тебя когда сегодня ждать-то, молодожён?
— Может… — начал Николай.
— Не может! — перебил Иван. — Или ты меня с Лизаветой поссорить решил?
* * *
Где-то через полгода Бовкун привёз-таки свою молодую жену в Ленинград. Иван с Лизой, когда Николай их знакомил, испытали смешанные чувства какого-то радостного удивления и неведомого до того, почти родительского умиления.
Марина оказалась девушкой из разряда «женщин-детей»: очень стройная и миниатюрная (не выше ста шестидесяти сантиметров), она производила впечатление девочки-подростка, нуждающейся в постоянной опеке, заботе и защите. И кто мог предположить тогда, что эта внешне маленькая, хрупкая женщина проявит такое мужество и величие духа, окажется способной к самоотречению и высокой жертвенности…
Несмотря на данное Ивану обещание, Николе довольно долго не удавалось довести семью до полной кондиции. Лиза, работавшая хирургом в Институте скорой помощи, конечно же, помогла друзьям пройти полное обследование на предмет бездетности (хорошо знакомое им с Иваном самим). И хотя в результате всех анализов и исследований — и в Первом медицинском, и в Институте Отта — были сделаны самые благоприятные заключения, Марина ещё около двух лет не беременела.
Естественно, это очень угнетало её и расстраивало Николая. Но вот кто-то из подруг-учительниц, с которыми она работала в школе, под большим секретом дал Марине загородный адрес одной старой цыганки. И она — тайком и от мужа, и от друзей — съездила к этой самой Гране в Александровку. Было ли то простым совпадением или цыганка действительно помогла своей ворожбой, только какое-то время спустя сияющий Никола сообщил, что долгожданные перемены наконец-то грядут…
А потом… Потом, как обычно, на смену большой радости пришла великая беда.
Месяца за три до ожидаемых родов, посреди рабочего дня ему на службу вдруг позвонила Лиза:
— Ванечка, постарайся пока ничего Коле не говорить, а после работы привези его к нам, чтобы я смогла всё спокойно объяснить. Я сейчас положила Марину в клинику…
— Что случилось? — перебил он.
— Ничего страшного, — ответила Лиза после секундной заминки, которую тем не менее уловило чуткое ухо следователя. — У женщин, особенно с подобной конституцией, довольно часто возникают различного рода проблемы во время беременности. В общем, я очень на тебя надеюсь и после половины седьмого буду ждать вас обоих дома. А сейчас мне нужно идти. До вечера, милый.
Она поспешила положить трубку, не ожидая его взаимного «пока».
Иван понял: случилось что-то серьёзное.
И не ошибся…
Никогда больше не видел он Николу таким потерянным и откровенно несчастным. Хотя и сам, наверное, выглядел ненамного лучше после того, как Лиза «всё спокойно объяснила».
Из объяснения этого следовало, что у Марины в какой-то там «трубе» обнаружили быстро увеличивающуюся кисту, которую, по жизненным показаниям, необходимо срочно удалить, так как она давит на какие-то органы и на шестимесячный «плод» (Иван в тот вечер возненавидел это слово на всю жизнь!). Удастся ли при этом сохранить ребёнка — большой вопрос, но в будущем Марина вряд ли сможет иметь детей.
— И когда… операция, — почти шёпотом, через силу спросил Николай.
— Послезавтра, — односложно ответила Лиза.
Он умоляюще взглянул на неё:
— А ты?..
— Вообще это не положено, Коленька. Но мне разрешили присутствовать.
Никола кивнул, провёл дрожащей пятернёй по лицу и, словно вспомнив что-то, вновь поднял на Лизу больные глаза:
— А мне можно к ней?
— Нет, тебя к ней уже не пустят. Завтра подготовительный день, много что ещё нужно будет сделать. А вот после операции — само собой, обязательно…
Николай наотрез отказался остаться у них на ночь, заявив, что ему необходимо побыть одному. Проводив друга и заперев дверь, Иван вернулся в гостиную.
Лиза сидела за столом, опершись на него локтями и закрыв лицо ладонями. Он не видел жену плачущей ни разу в жизни, даже в детстве, даже — когда умерла мама…
Иван бросился к ней, крепко обнял и прижал к себе:
— Что ты, Лизонька, что ты! Всё будет хорошо…
Почти силой отстранившись, она обожгла его взглядом сухих и блестящих глаз :
— Не будет, Ванечка! В том-то и дело, что не будет… Рак у неё, понимаешь? Рак! И плод в таких случаях не сохраняют!..
Она умолкла и, достав носовой платок, высморкалась.
— Марина, после того, как ей всё разъяснили, сразу отказалась от операции.
— Как отказалась? — опешил Иван.
— Она же — не Никола, её на «кисту» не поймаешь… Выживу ли я, говорит, неизвестно, а так — хоть ребёночка Коле оставлю. Еле сговорились. — Лиза глубоко вздохнула. — В общем, операция — завтра. Я буду ассистировать Вере Валентиновне. Попытаемся сделать невозможное и при этом сохранить малышку, — она горько усмехнулась. — Как при царе Горохе. Мариша уверяет, что вытерпит.
— Вытерпит что?
Лиза вновь подняла на него глаза:
— Очень непростую полостную операцию. Под местной анестезией.
Глава 23
Коррекция памяти (Окончание)
Генеральская «Волга» миновала подворотню и въехала в ухоженный внутренний двор.
— Пожалуй, ты меня всё-таки подожди, — бросил Кривошеин водителю.
Он вышел из машины и бегло осмотрелся. Оттого, наверное, что оба предыдущих визита приходились на тёмные, холодные вечера, когда окружающее воспринимается несколько иначе, Ивана Фёдоровича не покидало ощущение, что он здесь впервые. Спасибо, подъезд только один!
Тем не менее, он замешкался около двери — не мог вспомнить номер квартиры. Разглядев расположенную чуть в стороне от других кнопку с надписью «консьерж», Кривошеин решительно надавил на неё и, услышав характерный зуммер и щелчок, вошёл. Дверь за ним тут же автоматически закрылась.
В просторном холле отреставрированного — а по сути, заново построенного — дома, несмотря на отсутствие окон, было чисто, светло и уютно. Экзотическим растениям и пальмам в кадках, очевидно, вполне хватало искусственного дневного света. Справа, из специально огороженного помещения с окошком, навстречу гостю вышел опрятного вида, уже довольно пожилой мужчина и с приветливой улыбкой обратился к нему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41