Славка разлил коньяк по посудинкам, и Павлу досталась баночка, из неё пить было неудобно и противно: на дне виднелись остатки прилипшей горчицы; он отпил и поставил. Взял апельсин.
— Итак, вопрос к тебе, первый, — сказал Павел. — Какая агентура донесла тебе, что я с Белоцерковским пил?
— Да ну, это шутка, смех! — захохотал Славка, сдирая кожуру с апельсина. — Одна наша девчонка из завкома знает отлично ваших продавщиц, те по всему городу хвастаются, как сороки на хвосте носят: мы-де со знаменитым кинорежиссёром из Москвы гуляли, зовут Павлом, приметы твои. Расспрашивал подробно, как они могут тут прозябать, и дал обещание вызвать в Москву на съёмки. Я сразу всё понял, боже мой, что ты хочешь, это же провинция, тут всё про всех известно, тут даже известно, чего не было или что ещё только случится в будущем. Ответом доволен?
— Да, — сказал Павел. — Вопрос второй. Учитывая, что я видел, например, как живёт Фёдор Иванов с семьёй в такой квартире, на черта тебе одному две комнаты?
— Привет! А если дают?
— Дают?
— Да. А может, я жениться собираюсь.
— На члене бюро?
— Хотя бы и да. Мы уже заявление в загс отнесли, но не стали потом оформлять, спешить с таким делом нельзя, я думаю, решили ещё проверить себя, та ли это любовь.
— И любовь и заявление, полагаю, помогли тебе мотивировать…
— Что ты, как следователь, пристал? Нормальная вещь. Потом, может, в самом деле женюсь. Она мне нравится, но я не так давно развёлся и вот думаю, стоит ли в новую петлю лезть?
— Не стоит. Если такие мысли, не стоит.
— Да?… Но они, понимаешь, такие моральные, идейные: если не пообещаешь жениться, и говорить не хотят.
— Тяжело.
— Тяжело… Вот моя бывшая жена… Я с ней, гадиной, столько отличных вещей приобрёл — ничего не отдала, всё заграбастала, только выхватил эту качалку и магнитофон. Я так взбесился, хотел судом делить, но потом плюнул — и вот так живу. Не в вещах счастье.
— Новых натащишь.
— Ах, не в этом дело! Мне бы эту домну спихнуть, ах, мне бы её спихнуть!… И, может, в следующий раз я совсем не в этой квартире и не здесь буду тебя принимать… Скажи, а что ты думаешь про китайцев?
От неожиданного этого вопроса Павел даже вскинулся, от чего качалка под ним закачалась, потрескивая всеми своими лозинами.
— С чего это ты?
— Очень важный вопрос, я хотел узнать твоё мнение, что ты думаешь?
— Думаю то же, что и все.
— А всё же?
— Погоди, но почему ты об этом спрашиваешь?
— Да, Паша, обстановка в мире сложная…— озабоченно сказал Славка, подливая в баночку Павлу. — А что слышно там, у вас? Какие сплетни новые, может, скандалы?… Ну, чокайся, давай выпьем.
— Послушай, Славка, — сказал Павел с неудовольствием. — Вот ты сейчас наклюкаешься, окосеешь и уже не сможешь толково рассказать про пост, а я хочу услышать. Потому моё предложение: давай сперва о деле!
— Принято, — сказал Славка.
— Пост, да что пост…— задумчиво сказал Селезнёв. — Начнём с задач. Содействие! Предельная мобилизация коллектива на выполнение трудового подвига. Воспитание и организация трудящихся в смысле социалистического отношения к труду. Борьба средствами наглядной агитации — стенгазеты, «боевые листки», лозунги за улучшение организации труда, техники безопасности, идейно-политической сознательности, условий быта… Ты бы, может, записывал?
— Я так запомню, — сказал Павел. — Но не так общо, ты мне скажи, какие конкретные дела…
— Дела! — вскричал Селезнёв. — Да дел тут невпроворот! Где какая задержка, не поступили детали, материал и так далее — мы все силы туда. Толкаешь, горло надрываешь, «молнии» вывешиваешь! А сколько мы рейдов провели: рейд по организации труда, по уборке, так… по сбору металлолома был рейд.
— Как, и у вас сбор металлолома?!
— Привет! Это же железное производство, тут уму непостижимо, сколько железа валяется и гниёт.
— Так-так, значит, сперва разбрасывается, а потом рейд.
— Да, да, золотые слова, вот точнёхонько так же и наш комсорг бубнит, не любит он меня. Ограниченный парень. Без размаха. Это просто счастье, что ты его не застал, — уехал на семинар в Москву. Не знаю уж, чему он там научится, потому что любое начинание через него пробить — легче гору сдвинуть… Далее: стенгазеты, «крокодилы», «тревоги», «боевые листки», лозунги, плакаты. Бетонный штурм на фундаменте, штурм эстакады — ведь это же всё пост содействия стройке! А сколько штурмов мелких!
— Погоди, — сказал Павел, — Я, однако, не, понимаю принципа. Что происходит: война, землетрясение, разруха, потоп? Почему аврал, откуда штурм?
— Ну, старик, — развёл руками Славка, — а для чего же тогда, спрашивается, воспитываем боевой дух, трудовой героизм?
— Я думаю, что бы было, если бы пекарни, городской транспорт, разные там бани, кинотеатры, школы работали авралами, так сказать, на подвигах и трудовом героизме?… Я полагаю, что хлеб нужно просто печь, спокойно, каждый день, и печь хорошо. Может, пора кончать с этими самыми штурмами, авралами, «молниями»?
— А если гады материалы задержали, график срывается?
— Тогда, мне думается, нужно гадов гнать с работы, может, отдать под суд. А ты исправляешь дело мобилизацией людей?
— Иди ты!… Ты рассуждаешь, как… как… не знаю, не как советский человек! А трудовая слава! А то, что о нашем бетонном рекорде даже в Болгарии писали?
— Да, слава. Факт для биографии.
— Да, да, вот вы бы с нашим комсоргом нашли общий язык, ах, снюхались бы!… А вот домну следовало сдать в феврале, а мы ее сдаём в январе! Это тебе что, шуточки?
— В январе?
— Сдадим. В доску расшибёмся, а сдадим!
— Много ли «молний» надо ещё написать?
— Надо, Паша…
— Да, Славка, мне сдаётся, что, не будь авралов, не было б работы таким, как ты… зажигателям.
— Странно мне с тобой» спорить, — признался Славка. — Может, я плохо объяснял. Тебе бы посмотреть, как я бро-са-ю клич! И люди за-го-рают-ся! Мы тут целые горы дел сво-ра-чи-вали!
— «Мы пахали».
— Ну знаешь, старик, теперь я вижу, что мы с тобой не договоримся! — воскликнул Славка, вскочив и хлопнув откидным креслом. — Ты рассуждаешь, как какой-то немарксист, заплюгавел ты. Не хочешь про меня писать — не надо, другие напишут. А я с тобой вообще не желаю беседовать.
— Тогда я, пожалуй, пойду/
— Сиди!
Минут пятнадцать они сидели молча, насупившись, злые и недовольные друг другом. Лукавая девушка со стенки иронизировала над ними. Потом Селезнёв встал, вздохнув, полез под раскладушку, выгреб оттуда ботинки, окаменевшую горбушку хлеба, пустую кастрюльку и заодно со всем этим вытащил магнитофон «Днепр» весьма и весьма распотрошённого вида.
Повозившись некоторое время, Славка добился, что лампы загорелись и машина хрипло, злобно загудела. Ещё пощелкав, покрутив, постучав и даже пнув её ногой, Славка заставил магнитофон крутиться, но, когда грянул звук, Павел чуть не схватился за зубы: это было сплошное «уа-уы-азы», и Славка озабоченно принялся опять колдовать.
— Немножко тянет…— пробормотал Славка. — Скорость не достигает оборотов… зараза… Сейчас я поставлю катушку с цыганами, отличные цыгане.
Магнитофон выстрелил, катушки завертелись, и цыгане завыли, как волки:

Эх-уы , р-раз-уы, а-р-раз-уы!
— Умоляю, сделай тише, ради бога! — закричал Павел, хохоча.
— Чего ржёшь, дурак? — сказал Славка обиженно. — Подожди, дай он освоится, придёт в себя, он ещё не так вдарит! Слушай, скажи, а что ты думаешь про Вознесенского?
…Около полуночи Павел собрался в восьмой раз уходить.
— Ну, чудак, ну, куда тебе уезжать? — говорил Славка. — Я тебе и раскладушку уступлю, а завтра на пару к домне сразу, ну, чего тебе мотаться?
— Я тебя ненавижу, — объяснял Павел.
— Я тебя тоже. Но это ещё не повод, чтоб ты уезжал, и бренди не допили, а я так старался, доставал.
— Лакай сам.
— Нет, давай выпьем вместе, ещё поспорим…
— Я не могу, у меня голосовые связки болят.
— Ага, то-то же. С кем ты взялся спорить? Вот повыступал бы ты столько, сколько я… У меня же практика!
Кончилось тем, что они поделили одеяла, погасили свет, улеглись, открыв форточку, потому что от папиросного дыма нечем было дышать. Но разгорячённые головы продолжали взбудораженно работать, и сквозь форточку явственно доносились шумы, лязг, грохот с завода, так что совершенно неясно было: как же тут уснуть?
— Это что, всегда такое удовольствие? — спросил Павел, ворочаясь и жалея, что не поехал в гостиницу.
— Шум? Конечно. Мне нравится — лучше музыки!
— Теперь мир выдает столько этой «музыки», что все стали психами.
— Да… Ты яркий пример, — с удовольствием уязвил Славка. — А вот я, прогрессивный человек, слушаю и мыслю: отлично, что шумит, значит, металл идёт, завод растёт… Ты отойди на расстояние, охвати взором: это же какая красота!
— Красота-то красота, но и сажа, грохот, грязь, четыреста тонн пыли на головы и в лёгкие. Цифры беру твои. Какая уж тут красота!…
— Ну, знаешь ли, брат… Это мне даже слышать обидно, — сказал Славка дрогнувшим голосом. — И любому металлургу обидно. Тоже нашёлся чистоплюй… Как будто мы виноваты.
— Я никого не виню, мы говорим о красоте чисто теоретически.
— Заткнись со своим теоретизированием!
— Сам заткнись!
— Сам ты дурак!
— Это один профессор вывел заключение, — сказал Павел, — что если один говорит другому «ты дурак», то у нас ещё недостаточно информации определить, кто из них дурак, но если второй отвечает «сам ты дурак», ясно, оба дураки… Тихо, тихо, это профессор говорил!…
Пошвыряв друг в друга ботинки, они всё-таки заснули, несмотря на периодический грохот и дрожание пола, а потом и малиновое зарево от плавки, залившее всю комнату, но Павлу снилось, что это — полярное сияние, что он на Севере, мчится на собаках выручать Димку Образцова, но почему-то он в одних трусиках-плавках и замерзает так, что останавливается дыхание…
Причина выяснилась утром. От раскрытой форточки оба так закоченели, что, не сговариваясь, бросились на кухню, зажгли на плите все горелки и полчаса сидели там, оттаивая. Есть было нечего, от вчерашнего остались одни апельсиновые корки.
— Здорово живёшь! — злорадно сказал Павел. — И врагу не пожелаю.
— Неужели жениться? — с ужасом сказал Славка.
— Я пошёл в столовую.
— Я тоже!
С улицы нёсся шорох тысяч ног. Павел и Славка вышли и словно влились в демонстрацию. От голода Павел спешил, и Славка семенил за ним, едва поспевая.
— Нет, старик! — умилённо сказал он. — Какое величественное, какое прекрасное это зрелище: сознательность, воля, организованность тысяч людей! Ты хочешь возразить: не заплати, так никто не пойдёт. Что ж, у нас социализм — каждый получает по своему труду. А вот когда наступит коммунизм… Вот тогда я посмотрю, как ты будешь спорить со мной!
— Да я не спорю с тобой!
— Мне показалось, что оспоришь…
Славка замолчал, но деятельная его натура не могла оставаться в покое! Он заметил торговок.
Стоя на углу, как раз на слиянии самых людных потоков, несколько старух продавали молоко на стаканы, варёные яйца и прочую снедь, образовав маленький импровизированный базарчик.
— А кто вам разрешил? — спросил Славка, подбегая. — Спекуляция?
— Свои, сынок, продаём, свои, свежее яичко, бери.
— А кто это вам разрешил базар разводить? — завопил Славка. — А ну рас-хо-дись!
— Иди, иди! А ты кто таков? — заволновались бабки.
— Я начальник поста содействия стройке, вот узнаете, кто я таков. Рас-хо-дись!
— Ишь ты, куды ж ты, начальник, разумный какой выискался! — затараторили бабки, отбиваясь от него. — А где нам продавать? -
— В городе, на колхозном рынке!
— Ух ты ка-кой!
— А вот такой! Рас-хо-дись!
— Иди, иди, босяк! Психованный, гляди, из больницы сбежал!
— Чтоб тебе добра не видать! Чтоб тебя скорёжило!…
Павел едва спас Славку от разъярённых старух, просто схватил за рукав и потащил прочь, поле битвы осталось за старухами, и они ещё долго вопили вдогонку, потешая идущих рабочих.
— Ну их к чёрту, пусть себе продают, что тебе, жалко? — — сказал Павел, выпуская рукав.
— Не положено! — возмущённо сказал Славка.
— Это ты везде так порядок наводишь? -
— Везде. Всё же я их разгоню, сейчас в милицию позвоню, сообщу!
В милицию, впрочем, он не позвонил. Наведались на домну, где выяснилось, что шихтоподача всё не готова и до ночи никакой загрузки не будет. Пообедали в столовой, на этот раз в задней комнатке, причём Рябинин очень неплохо накормил и снова звал Павла в гости.
— Ну, а теперь, — сказал Славка, после еды сразу подобрев и успокоясь, — пошли в кабинет мой, партийку в шахматы, а? -
— Нет, довольно с меня. И от тебя у меня голова распухла, и в кабинете твоём краской воняет.
— Можем поискать другой кабинет!
— Играй со своим художником, — сказал Павел.
Глава 11
— Я о тебе думаю, — сказал он.
— Я тоже, — ответила Женя. — Как движутся твои дела? -
— Никак. И весь мой приезд сюда хаотичен и очень странен.
— Тебе что-нибудь из книг подобрать? -
— Пока не надо, нет. Я просто так.
Молчаливый дяденька принёс и водрузил на стойку книги, много книг, целых две связки. Не говоря ни слова, он их сдал, подождал, пока были разложены формуляры, вычеркнуты все названия в карточке, убедился, что сдал всё, и больше ничего брать не хотел.
У него были кустистые брови, под ними водянистые отрешённые глаза, и весь вид у него был такой, словно он закончил всякое чтение в жизни, — вот прочёл ещё две эти стопки, захлопнул последнюю страницу и решил, что достаточно, надо готовиться умирать.
Сданные им книги были специальные, с трудно произносимыми, мудрёными названиями, вроде «Коагуляционная индикация ферромагнитности сплавов». Он ещё чуть задержался у стойки, словно хотел что-то сказать, но только покусал губы, быстрым взглядом окинул зал, фотомонтажи на стенах и с вопиюще грустным, почти трагическим видом, шаркая и сутулясь, ушёл.
В библиотеке было жарко, может, слишком жарко, но не душно, потому что воздух был сухой. Крепко пахло книгами. Сушь такая, вероятно, вредна для книг, подумал Павел, недаром в академических библиотеках на стенах висят приборы, показывающие влажность и что-то там ещё; в музеях тоже.
На заваленном журналами и книгами столе перед Женей стояла продолговатая керамическая вазочка, из которой торчала сухая и голая, с коленчатыми изломами тростинка, а с неё свисали четыре шарика в виде редек яркого пурпурного цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27