И что мне теперь бедность или болезни? Что мне смерть, наконец, если я знаю, что уже фактически умер?
— К чему ты клонишь, Максимилиан? — Секст чувствовал, что его сердце не выдержит. Мысль о предстоящей смерти Максимилиана внушала ему ужас.
Тысячи христиан погибнут на потребу толпе. Нерон, сам того не понимая, заставит всех в мире говорить о христианах. Так что в скором времени это учение приобретет массу последователей. Возможно, когда-нибудь весь мир будет поклоняться Христу. Благо это учение звучит просто и не требует от человека многого.
Но дело не в этом. Христос учит, что бедность и болезни — ерунда и даже благо, что страдать из-за этого глупо. Более того, христиане радуются смерти, поскольку она приближает их к Богу. Теперь представь, что у римлян отнимут их страх перед бедностью, болезнями и смертью… Ты думаешь, они станут счастливыми?
Боюсь предположить… — Секст оказался в замешательстве. — Мне кажется, нет.
— Я так думаю! — воскликнул Максимилиан.
— И… — протянул Секст.
— Здесь ошибка! Я — римлянин, лишенный страха перед бедностью, болезнями и смертью. Единственное мое отличие от христианина в том, что я не верю в Христа. В том смысле, что мне безразлично, искупал он мои грехи или нет. Я старался жить правильно, и если допустил какие-то ошибки, то готов за них расплатиться.
Поэтому мне не кажется, что вера в Христа что-либо изменила бы в моем ощущении жизни. Итак, все в этой задачке сделано правильно, но я страдаю, Секст! Я невыносимо страдаю! И знаешь почему?!
— Почему?! — Секст выглядел растерянным и подавленным.
— Потому что я не знаю, в чем смысл страдания!
— В чем смысл страдания?.. — эхом повторил Секст.
Да! И христиане, и римляне, поклоняющиеся богам Олимпа, все они пытаются уверить меня в том, что смысл страдания — в избавлении от страдания. Но это бессмыслица! Абсурдная, глупая, лишенная какой-либо логики бессмыслица!
Секст понял, наконец, что мучает его друга. Нет, Максимилиан столкнулся не со смертью, которой он не придавал никакого значения. Он стоял перед непреодолимой стеной истины. Истины, которую ему уже не суждено было узнать.
Чаша песочных часов, которая отсчитывает его срок, стремительно пустеет, а истина так до сих пор и не открылась ему. Всю свою жизнь Максимилиан искал эту истину, и теперь, когда он мог коснуться ее, она оказалась вещью в себе.
Внезапно дверь камеры открылась: — Сенатор Секст, вы должны немедленно покинуть тюрьму! — прошептал вбежавший в камеру охранник, лица на нем не было. — У ворот император!
*******
Максимилиан, дорогой! император воздел руки вверх, словно испытал безмерное счастье от своей встречи с сенатором.
Нерон обожал подобные представления. Он находил особенный восторг в проявлении всяческого расположения к тому, кто должен был в скором времени умереть по его приказу.
Максимилиан положил свои цепи на пол тюремной залы для церемоний и устало посмотрел на юродствующего Нерона:
— Чем обязан?
— Ну, зачем так официально?.. — протянул нараспев император. — Я соскучился, за хотел повидаться, оказать какую-нибудь милость…Ты ведь не откажешься от какой-нибудь моей милости? А, Максимилиан?
Нерон получал особенное наслаждение, когда отказывал в помиловании осужденным. Он взял себе за правило всегда в таких случаях отпускать какую-нибудь остроту. Сейчас он надеялся провернуть такую штуку с Максимилианом.
Сенатор лишил его этого удовольствия:
— Я вполне счастлив, чтобы обременять тебя, о лучезарный.
Ты можешь выбрать себе какую-нибудь особенную смерть?.. Как ты хочешь умереть, Максимилиан? — Нерон все еще надеялся поиграть с сенатором в кошки-мышки.
Разве это имеет значение? — Максимилиан поднял на Нерона полные неподдельного удивления глаза.
Сенатор лишил Нерона его последнего развлечения.
Он невыносим! — простонал император, обратив взор к своей свите.
Прими мои соболезнования, божественный! — улыбнулся Максимилиан, и в этой улыбке было подлинное соболезнование глупости и поверхностности императора.
Я сам выберу ему смерть! Очень хорошо! — голос Нерона задребезжал от гнева. — Ты еще пожалеешь о своем недостойном поведении, Максимилиан!
Сопровождавшая императора свита затряслась от панического страха. Ничего хорошего от Нерона, находящегося в таком расположении духа, ожидать не приходилось. Теперь император будет искать жертву, чтобы сорвать свою злость. И не успокоится, пока на ком-то не отыграется.
—Кстати… — Нерон обвел взглядом свиту, повернулся к Максимилиану и прищурил свои маленькие глазки. — А ведь у нас еще есть милая, юная воспитанница — Анития! Да!
Как же это я сразу не подумал об этом?! Знаешь, Максимилиан, я почему-то уверен, что она тоже христианка…
Сенатор побледнел от ужаса.
Максимилиан потерял сознание.
Очнувшись, он обнаружил, что потолок его камеры изменил цвет.
Он стал белым… — Максим, ты меня слышишь?
Если слышишь, моргни, —
человек в белом халате водил рукой перед его лицом. — Нужно предупредить Анитию Она должна бежать. Немедленно.
— Что? — не понял доктор.
— Анитию, — прошептал Максим и снова потерял сознание.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Данила выглядел напряженным, ходил по квартире взад-вперед.
—Что с тобой, Данила? — я уже и сам стал нервничать.
—Не знаю, Анхель. Не знаю. Неспокойно мне.
Очень неспокойно.
—Может быть, что-нибудь… — я задумался, хотел что-то для него сделать, но что?
— Не знаю. Не знаю, — Данила повторял это «не знаю», как заведенный.
—Данила… — протянул я. Он остановился посреди комнаты и посмотрел на меня отсутствующим взглядом. — Неужели возвращается? — спросил он через секунду, будто бы разговаривая сам с собой.
— Что возвращается? — не понял я.
— Ну, вечерний нервяк. Чеченский синдром…
— Данила, давай, может, прогуляемся? — других идей у меня все равно не было.
— Хорошо! — почти прокричал Данила и, схватив куртку, выскочил на улицу.
*******
Дома, улицы, перекрестки. Вечерние огни.
Шелест автомобильных шин по асфальту. Пустынно, темно и холодно. Я иду и думаю о том, что Даниле пришлось пережить в Чечне. От этих мыслей мне становится больно и еще холоднее.
Данила идет чуть впереди меня — сосредоточенный, напряженный, убрав руки за спину.
Он выглядит так, словно не может найти себе места, словно это его место украли. Он как шахматная фигура без доски, или на доске, но только для игры в нарды.
Что происходит в следующее мгновение, я не успеваю понять. Данила вдруг прыгает на проезжую часть и буквально вытаскивает из-под несущегося с бешенной скоростью автомобиля молодую, тоненькую, как тростинка, девушку.
— Ты что творишь?! — кричит он на нее. — С ума сошла?! Жить расхотелось?!
Все происходит так быстро, что я даже не успеваю понять суть произошедшего. Данила грозно смотрит на нарушительницу правил дорожного движения, оправляет сбившуюся куртку и продолжает двигаться дальше.
— Данила, — я догоняю его. — Что случилось?
— Да какая-то сумасшедшая чуть под машину не попала. Задумалась, наверное, — отвечает Данила, все такой же зашореный, погруженный в свои воспоминания.
Мы идем дальше. Теперь я думаю, что отпускать Данилу от себя небезопасно. Натворит еще делов… У меня ощущение, что он себя не контролирует. Что-то с ним действительно не так. Все эта война…
Мы кружим и кружим по городским улицам. Вот вышли на набережную, идем вдоль чугунной ограды. Часы я забыл дома, но думаю, что сейчас уже хорошо за полночь. Совсем пустынно и даже дико от этого.
Вдруг где-то вдалеке замаячил силуэт. Человек всем корпусом перевешивается за чугунный поручень и, кажется, собирается сигануть в ледяную воду. Или, может быть, просто что-то выглядывает в темноте реки?..
— Ну что это такое?! — не своим голосом кричит Данила и бросается вперед.
Человек — кто именно, трудно понять, то ли женщина, то ли подросток — замечает его стремительное приближение, прекращает свои гимнастические упражнения, ставит ноги на землю и бежит прочь, скрывшись от нас в ближайшем переулке.
— Сегодня что, в клубе самоубийц день открытых дверей?! — Данила смотрит на меня в упор, словно бы я все это организовал. По том демонстративно разводит руки в стороны, резко роняет их вниз и продолжает движение.
Господи, что же с ним такое?! Еще никогда ничего подобного не было. Сам не свой… Если бы я не знал другого Данилу, то решил бы, что провожу время с каким-то отчаянным психопатом.
Мы ходим кругами еще с полчаса или больше. Я — человек, мягко говоря, не привыкший к русским морозам, — продрог самым чудовищным образом и вдобавок ко всему просто физически вымотался. Да и на душе у меня неспокойно.
Вдруг Данила останавливается и поворачивается ко мне. Почти с испугом я смотрю ему в глаза, но вижу, что его остеклянелый до этого взгляд, наконец, переменился. Он смотрит на меня с теплотой и заботой:
— Ты совсем замерз, — говорит он с растерянностью и какой-то даже опустошенностью внутри. — Прости. Прости меня, Анхель. Что-то я…
Я вижу, как он собирается с силами.
— Что? — не выдерживаю я.
— Боюсь, я сам не справлюсь.
— В смысле?..
— Надо мне таблетки купить…
У меня в голове проскальзывает страшная мысль — «Наркоман?!» Но я гоню ее от себя и, как ни в чем не бывало, переспрашиваю:
— Данила, какие таблетки?
Он в нескольких фразах рассказывает мне о своем единственном визите к психиатру — сразу по приезде из Чечни. Судя по всему, осадок от этой встречи у Данилы остался неприятный, но таблетки, которые ему тогда назначил врач, действительно помогли.
— Хорошо, пойдем, купим эти таблетки, — отвечаю я.
Сейчас бы уж — хоть что, только бы он почувствовал себя лучше и успокоился.
Мы берем курс на круглосуточную аптеку и оказываемся там уже через несколько минут. В ней пусто, только одна какая-то припозднившаяся покупательница. Она отходит от прилавка с большим кульком лекарств, поднимает голову, встречается глазами с Данилой и роняет покупку.
*******
— Кто вы?! Почему вы к меня преследуете?! — лицо молодой красивой женщины искажено судорогой страха.
— Это не мы вас преследуем, это вы нас преследуете! — вскипает Данила. — Вы что, специально решили именно на наших глазах с собой покончить? Что у вас за лекарства?! Теперь отравиться решили, да?!
До меня начинает медленно доходить… Эту девушку Данила вытащил сегодня из-под машины и спугнул потом, когда она собиралась сигануть в ледяную воду. И теперь уже тут, в аптеке — третья к ряду «случайная» встреча!
— А вы что такое делаете?! Какие вы ей лекарства продали?! — Данила перевел разгневанный взгляд на полноватую, добродушную, слегка сонную женщину-фармацевта. — Вы хоть понимаете, зачем она такую авоську таблеток накупила?!
— Но… я… ведь… — аптечная работница рассеянно смотрит то на девушку, то на Данилу и пытается подобрать нужные слова. — Она сказала, что бабушке… Бабушке плохо…
— Когда бабушке посреди ночи плохо — «скорую помощь» вызывают! — отчитывает ее Данила, а та вытягивается перед ним по струнке, словно держит отчет перед начальником контрольно-ревизионной комиссии.
— Сумасшедший дом! — резюмирует Данила.
Девушка заливается слезами и, оставив разлетевшиеся по полу лекарства, выбегает из аптеки. Я смотрю на Данилу, Данила смотрит на меня. И у меня нет никаких сомнений — я читаю его мысли, а он читает мои — «Избранная. Третья скрижаль».
Следом за девушкой мы пулей вылетаем из аптеки.
*******
Третий час ночи. Полупустое кафе. Она сидит напротив нас и плачет навзрыд, перемежая свои рыдания обрывками фраз. Мы до сих пор не знаем ее имени и не понимаем причину, которая заставила эту красавицу трижды за вечер покушаться на свою жизнь.
— Зовут-то тебя как? — в который раз спрашивает Данила.
— Аня, — отвечает она наконец.
Из ее путаных, разрозненных фраз у меня в голове постепенно складывается картинка. Аня уже три года как влюблена в какого-то человека. Он старше ее и, видимо, какой-то достаточно известный или, по крайней мере, очень талантливый танцовщик. Аня была его ученицей, а потом у них начался роман.
Полгода назад у этого танцовщика, которого зовут Максим, начался рассеянный склероз. Лечение не дает ожидаемых результатов. Заболевание снова обострилось и, судя по всему, танцевать Максим уже больше не будет. Аня попросила врачей не говорить ему об этом. Иначе, как ей кажется, он просто не выкарабкается.
При этом сама Аня находится в отчаянном положении. Она любит Максима, как никогда и никого в своей жизни не любила. Но Максим в категорической форме требует от нее прекратить всякие отношения с ним. Сама Аня никогда на это не пойдет. Но он настаивает, и ей теперь кажется, что он просто ее не любит.
В реанимацию к нему Аню не пускают. Максим наотрез отказывается от ее визитов. С каждым днем его состояние только ухудшается, уже начались галлюцинации. Врачи полагают, что болезнь приняла злокачественное течение и уже затронула жизненно важные мозговые центры.
Максим утверждает, что его зовут Максимилиан, что он сенатор в Риме и что император Нерон приговорил его к смертной казни. Ему кажется, что если он умрет, то это спасет жизнь какой-то женщине. Поэтому он просит, чтобы врачи помогли ему поскорее умереть. В разговорах с Аней психиатр разводит руками и сыпет маловразумительными научными терминами.
Услышав про психиатра, Данила поморщился. А я вышел, наконец, из своей прострации и понял, что теперь моему другу никакие таблетки не нужны. Все, что с ним происходило сегодня, — просто новый вид его прежних видений. Нечто подобное он уже переживал, когда мы искали первые две Скрижали Завета.
*******
— Аня плакала и плакала — казалось, этому не будет конца. Данила посмотрел на меня, потом подсел к Ане и обнял ее. Она уткнулась ему в плечо, продолжая что-то бормотать:
— Зачем… Зачем я вас встретила?.. Зачем вы не дали мне умереть?.. Я так хочу умереть… Я так хочу умереть…
— Зачем? — тихо и нежно спросил ее Данила.
— Просто так! — чуть не крикнула Аня, отняла заплаканное лицо от его плеча и утерла слезы. — Просто не могу больше!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13