С каждой секундой раскаты этого гула все больше и больше напоминали снежную лавину, несущуюся по горному склону.
Для императора наступала трагическая минута. Еще чуть-чуть — и толпа не оставит ему никакого выбора. Он не осмелится умертвить того, кем так восхищается Рим. Ему придется помиловать заговорщика Секста. Но это немыслимо! Совершенно немыслимо!
Нерон молился: боги, пусть очередной бой закончится, наконец, в пользу гладиатора! Секст изнемогает, у него больше нет сил. Он должен пасть! Еще мгновение — и он допустит ошибку, обязательно! Но нет, у Секста откуда-то снова и снова берутся силы!
Раненый раздосадованный фракиец, разбежавшись, прыгает на Секста. Несколько мгновений, сцепившись друг с другом, они борются на краю «Трои». Секунда — и нанизанное на меч Секста мертвое тело фракийца летит вниз под восторженные крики толпы.
— Помиловать! Помиловать! — скандирует амфитеатр.
Даже безучастные до того преторианцы вдруг присоединяются к общему ору. Нерон инстинктивно поворачивается к Флаву — беззаветно преданному ему начальнику стражи. И — о, проклятье богов, его губы тоже вторят толпе:
— Помиловать! Помиловать!
Максимилиан замирает. Его тело напряжено, словно гигантская пружина под многотонным прессом. Еще мгновение — и он порвет кожаные ремни, сковывающее его тело. Помиловать! Помиловать! Помиловать!
Нерон вынужден принять решение. Он встает, подходит к краю ложи. тысячи пар человеческих глаз неотступно следят за каждым его движением. Император протягивает вперед руку. Воцаряется гробовая тишина. Куда пойдет палец — вниз или вверх? Жизнь или смерть?…
*******
Увлеченные зрелищем зрители и не заметили, как в небе собрались тучи. Мучительная духота дня давала слабую надежду на грозовой ливень, но народ уже даже боялся в это верить.
В течение нескольких недель к ряду на земли Рима не пролилось ни одной дождевой капли. Водоемы стали пересыхать, растения жухли под палящим солнцем. Казалось, разгневанные боги решили превратить римские земли в пустыню.
И вот, над замершим амфитеатром гулкими ударами прокатились раскаты грома. Нерон стоял, словно парализованный, не в силах отжать от своего кулака большой палец. Израненный, истекающий кровью Секст смотрел ему прямо в глаза и вдруг начал смеяться:
— Ну что, матереубийца?! Народ молчит. — сенатор обвел взглядом трибуны. — Представился хороший случай сказать ему правду! Назови им имя императора, приказавшего спалить Рим! Назови свое имя, Нерон! Скажи им правду!
Тревожный шепот волной пошел по трибунам: «Что он говорит?! Нерон сжег Рим?! Не может быть! Секст помешался, тронулся рассудком! Нет, это правда! На руках Нерона кровь наших близких! Христиане — невинные жертвы! Секст прав — во всем виноват Нерон! Из-за него Рим прокляли боги!».
И в тот момент, когда народное волнение достигло своего пика, «Троя» вдруг вспыхнула и загорелась. Внезапно, словно по волшебству. В считанные секунды она превратилась в огненный столб. Огонь пожирал ее с бешеной скоростью.
Сквозь огненное зарево и клубы дыма Максимилиан видел, как Секст пытается освободить Анитию от пут, держащих ее у столба в центре горящей платформы.
— Проклятие Богов заговорщику и клеветнику… — Нерон услышал в своем правом ухе шепот Петрония.
— Боги наказывают заговорщика и клеветника! — провозгласил Нерон.
И толпа, пораженная увиденным, стихла. На ее глазах пламя пожирало макет «Трои» и тех двух человек, которые были на ее вершине. Казалось, Юпитер действительно вмешался в дело.
Прозвучали новые раскаты грома, на трибуны упали первые крупные капли дождя, и начался ливень. Потоки воды, падающей с небесного свода, заставили публику вскочить с мест и бежать в укрытие.
Последнее, что видели зрители, — это Анитию. Секст освободил ее от пут, а дождь спас от огня. Она сидела на вершине тлеющей «Трои» — живая и невредимая — и обнимала мертвое тело Секста, задохнувшегося в дыму, и медленно раскачивалась из стороны в сторону.
Кто-то прокричал в толпе:
— Святая!
*******
Нерон был вне себя от бешенства. И он бы, наверное, убил Петрония на месте, если бы не понимал до конца всей отчаянности своего положения.
Да, ситуация вышла из-под контроля, но Петроний все-таки спас положение. Он догадался в нужный момент отдать приказание служащим амфитеатра о немедленном поджоге «Трои» и вложил в уста императора подходящую реплику.
Теперь народ в замешательстве — чему верить? Словам Секста или императору. Гнев Юпитера, обелявший Нерона в глазах народа, предстал воочию. А то, что он был инсценирован Петронием, к счастью, знал только узкий круг лиц.
С другой стороны, суеверного Нерона напугало чудесное спасение Анитии. Конечно, можно было думать, что это просто случайность, стечение обстоятельств. Но случайность ли? И как объяснить это народу? Наконец, что с ней теперь делать?
— Петроний, я начинаю подозревать, что это ты плетешь против меня заговор! — кричал Нерон.
— Прикажи казнить меня, божествен ный! — спокойно отвечал Петроний, терять ему было нечего.
— И прикажу! — император топал ногами.
Нерон не выносил, когда кто-либо позволял себе говорить с ним в таком тоне. Но нервы у всех были на пределе, так что сдерживать себя приходилось даже императору.
— Я думаю, мы сможем все уладить. Зав трашние игры пройдут именно так, как нам нужно, — сказал Петроний, когда Нерон чуть— чуть пришел в себя. император испытывающее посмотрел на Петрония.
— Казнь Максимилиана не разочарует тебя, — Петроний почтительно опустил голову.
Раздался короткий звонок. Данила поднялся с дивана и пошел открывать дверь.
Аня стояла на пороге нашей съемной квартиры, — тонкая, тихая, с бледным как полотно лицом. Вид у нее был потерянный.
— Что случилось? — спросил я.
— Врачи говорят, его спасет только чудо. Я подумала, что вы сможете помочь.
— она сказала это спокойно и ровно, глядя куда-то мимо или даже сквозь нас. Меньше чем через час мы уже были в его палате. Последние сутки Максим почти не приходил в сознание.
*******
Накануне поздним вечером состояние Максима стало внезапно странным образом ухудшаться. Врачи не могли понять почему. На глазах все его тело покрывалось багровыми пятнами. Они выглядели, словно кровоподтеки от ударов.
В какой-то момент, еще будучи в сознании, Максим внезапно потерял способность говорить. Он пытался издавать какие-то звуки, что-то сказать Ане. Но язык его не слушался, превратившись в неподвижный, мертвый кусок биологических тканей.
«Двусторонний паралич языка… — протянул обследовавший его дежурный врач. — Странное дело. Как такое может быть?.. Непонятно».
Утром собрали консилиум, пригласили профессора, долго обследовали Максима и пытались понять, какова природа возникших кровоподтеков. Аллергия? Нарушение свертываемости крови? Слабость сосудистых стенок?
Когда врачи вышли из палаты, Аня подошла к профессору и спросила:
— Я его гражданская жена. Вы можете сказать, что с ним?
Профессор внимательно посмотрел на Аню и отвел ее в сторону.
— Он у вас верующий? — пожилой уже мужчина смотрел на нее испытывающим взглядом поверх тонких очков.
— Верующий? — не поняла Аня.
— Ну, христианин? — уточнил он.
Аня задумалась. Как ей правильно ответить на этот вопрос?
— Верующий, но не христианин, — сказала она через секунду. — Но почему вы спрашиваете?
— Видишь ли, милая, — профессор выглядел сосредоточенным и одновременно с этим растерянным. — Очень уж похожи на стигма ты… Знаешь, что это такое?
— Да, знаю, — ответила Аня.
Профессор выдержал долгую паузу, в продолжение которой напряженно смотрел в пол, словно пытался там что-то найти.
— Умеешь молиться — молись, — сказал вдруг этот странный пожилой человек в белом халате. — Знаю, это звучит глупо. Но молись…
******* Максим открыл глаза и посмотрел на нас.
— Э-э-эу, э-э-эу, — мычал он, переводя взгляд с нас на Аню и с Ани на нас.
Его руки хаотично двигались по одеялу. Он, видимо, не мог с ними управиться, но хотел что-то показать нам с помощью жеста.
Данила подсел к нему на кровать и тихо спросил:
— Тебе кажется, Аня в опасности?
— Э-э-эу! Э-э-эу! — Максим делал Даниле утвердительные знаки головой и, кажется, улыбался — его поняли!
— Мы позаботимся о ней, не волнуйся. Позаботимся…
— Э-э-эу! Э-э-эу…
Сознание Максима стало мерцать, и он погрузился в небытие.
— Вот, — Аня приподняла одеяло.
Мы увидели изуродованное кровоподтеками тело. И тут, прямо на наших глазах, огромные, массивные багровые пятна стали проступать на его кистях и стопах. Казалось, что в них лопнули сосуды, сразу все. Кровь хлынула в ткани, и они мгновенно разбухли.
Я инстинктивно прикоснулся к багровому стигмату на его ладони. И в то же мгновение пол стал уходить у меня из-под ног. Яркий солнечный свет, заливавший пространство, ударил в глаза. Барабанные перепонки судорожно задрожали от неистовых криков улюлюкающей толпы, скандирующих аплодисментов, топота ног, рева диких животных и надрывного стона умирающих.
На гигантских трибунах античного Колизея бесновалось обезумевшее людское море. Волна возбуждения мощным потоком прокатывалась по трибунам и, не затухая ни на мгновение, тонула в следующей. Арена, как поле брани, была усеяна человеческими телами, сотни животных — львов, тигров, пантер, леопардов, диких собак, — обезумев от вкуса крови и обилия жертв, рвали на куски человеческие останки.
На высоком помосте в центре арены три раба, орудуя большими молотками, приколачивали тело человека к кресту.
Толпы черни с самого рассвета ждали, когда же откроются ворота амфитеатра.
Со страхом и упоением люди прислушивались к рычанию львов, хриплому реву пантер и вою диких собак. Зверей не кормили уже два дня, лишь дразнили кровавыми кусками мяса. Представление с участием зверей должно было стать кульминацией торжеств. Публика ожидала чего-то прежде не виданного и особенного.
Количество животных, привезенных в Рим со всей империи, обещало предстоящему зрелищу грандиозный успех. Трибуны заполнились незадолго до полудня.
Народ спорил: одни говорили, что львы искуснее разрывают людей, другие — что тигры.
Ходили слухи, что на арене будут разыгрываться сюжеты о жизни бога, которому поклоняются христиане.
*******
Петронии все продумал, никаких неожиданностей не будет. Сначала с животными сразятся гладиаторы — это всегда возбуждает толпу. А потом он устроит кровавое месиво, кинув на растерзание голодным животным всех не казненных еще христиан.
Для большей красочности христиан одели в шкуры животных и огромным стадом вывели на арену. Несчастные пели псалмы и ложились на землю. Публика разозлилась — подобное пассивное поведение жертв не предвещало зрелищности представления.
Гнев публики был Петронию на руку — пусть сердятся на христиан, «поджигателей Рима». Знаменитый оратор Авл торжественно зачел многочисленные, хорошо продуманные Петронием обвинения христиан в различных злодеяниях.
Теперь ни у кого не оставалось сомнений: смерть — это единственное, чего заслуживают последователи еврейского учителя.
Хищников выпускали на арену большими группами, но по очереди — сначала мелких животных, и только затем крупных. Начали с нильских крокодилов, пиренейских волков и молосских псов. Львов, тигров и медведей оставили напоследок.
Волки и дикие собаки на какое-то время замерли в нерешительности, удивленные странной реакцией людей. При виде животных они не бросились врассыпную, а лишь инстинктивно сгрудились и стали петь свои псалмы с еще большим воодушевлением.
Звери осторожно обходили толпу, принюхивались и облизывались. Запах овечьих, козьих и прочих шкур, покрывавших тела людей, вызывал у них живой интерес.
Но вот в рядах коленопреклоненных христиан произошло заметное движение — они передавали детей из рук в руки, подальше от хищников. Несколько женщин из числа приговоренных, не выдержав напряженного ожидания, громко запричитали.
— Да будет проклят этот город! — закричал Мегакл, сдергивая с себя козью шкуру. — Молитесь, дети Христовы! Молитесь! И ни один волос не упадет с головы вашей, ибо Господь любит вас!
— Проклят этот город! — вторил ему Сервий, осеняя людей вокруг себя крестным знамением. — Говорю вам, дети Христовы: верьте! Ныне же, ныне будем мы в Царствии Небесном!
— Проклятие Риму! Проклятие Риму! — твердил сквозь зубы сенатор Катон, стоявший напротив голодных псов. — Вот он, лик подлинный Антихриста! Адовы, адовы муки ждут гонителей детей Христовых!
Все эти выкрики возбудили агрессию животных. Одна из собак схватила плачущую женщину за надетую на ней шкуру. Несчастная оторвалась от остальной людской массы. Несколько собак побежали к ней сзади и начали терзать ее тело.
Раздался душераздирающий крик. И в этот же момент все прочие хищники, бывшие на арене, словно по команде, бросились в толпу. Кровь лилась рекой. Зрительская толпа улюлюкала. Служители амфитеатра открывали новые и новые клетки с животными.
Появление на арене тигров произвело на присутствующих магическое действие.
Взбудораженные видом крови, голодные полосатые чудовища расправлялись с людьми, откусывая им головы, ломая хребты и грудные клетки ударами тяжелых когтистых лап. Арена стала напоминать гигантскую пульсирующую кровавую клоаку.
Зрелище ввело публику в транс. Долго это продолжаться не могло, психика людей не выдерживала. Кто-то начинал плакать сквозь смех. Кто-то кричал: «Когда это кончится!» Некоторые лишались чувств, другие просто отворачивались.
Петроний готовился отдать последнюю команду. Наступил момент, когда надо было перейти к заключительной части игр.
*******
Накануне вечером Петроний встретился с Максимилианом. Конечно, фаворит императора надеялся увидеть раздавленного и поникшего человека. Но он ошибся. Максимилиан был спокоен и собран. Смерть не страшила его. «Мы не можем бояться того, чего не знаем. А мы не знаем смерти. Поэтому, боясь смерти, мы боимся только своих фантазий. Бояться фантазий глупо», — так Максимилиан думал раньше, так он думает и теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13