„Будет бу-ря! Мы поспорим и помужествуем с ней!“ А потом плавно, как текучая вода после всяких гроз, пролились медленные слова: «Там, за далью непогоды, есть блаженная страна, не чернеют неба своды, не проходит тишина…"Сколько раз мысленно Андрей потом проигрывал про себя эту песню, она так и слышалась ему из-под памяти, сквозь шорох и шипенье, и возрождала в нем силы, звала к борьбе.
— 28 —
Все-таки он задремал, сам не заметил как! Сказалась и прошлая бессонная ночь. Когда открыл глаза, было темно, от озера несло холодной сыростью. Песок под ним показался ему неуютным, мертвенно-холодным, как с другой планеты.
Андрей быстро вскочил, намотал портянки, прыгая на одной и на другой ноге, торопливо натянул отсыревшую гимнастерку. Пристально посмотрел на озеро. Оно светилось матово-бело и будто даже стало больше, но лодок нигде не было.
Не отводя глаз от озера, Андрей отряхнул с себя песок, поправил ремень, застегнул ворот.
Несколько секунд стоял, ни о чем, собственно, не раздумывая, глядя в молочно-холодную пустоту перед собой. Почувствовал озноб, ходко двинулся в сторону бараков, горевших редкой цепочкой огней.
Тропу теперь не разбирал, это было невозможно. Несколько раз оскользнулся, увязая по щиколотку в податливых болотных мхах. Вылезал на дрожащую, но спасительную твердь, чувствуя, как она пружинит и плывет под ногами. Около бараков он остановился, почистил щепочкой сапоги.
Компании гуляющих, в основном женщин, стояли кучками во дворе, танцевали, пели частушки. Выли частушки про любовь и про войну.
Андрей попытался миновать гуляющих стороной, но остроглазые девчонки приметили солдата, стали на его пути. Вроде бы шутя, но слишком старательно, желая показать себя и понравиться, закружились перед его глазами.
Одна из них — он сразу узнал кнопку — приблизилась, заорала ему в лицо:
Лейтенант, лейтенант, приходи на бугорок, Приноси буханку хлеба и картошки котелок!
Тут другая, покрупней, в сапогах на босу ногу, в коротеньком платьице, вразрез подруге завела свое:
Лейтенант, лейтенант, мягкие сапожки, Постой, не уходи, у меня белы ножки!
Кнопка затопала ногами, выставив руки перед собой, очень ловко все у нее выходило:
Я любила лейтенанта, я любила старшину — Лейтенанта за погоны, старшину за ветчину!
Женщины засмеялись, крикнули Андрею:
— Давай отвечай, а то до утра не отпустим! Лейтенантская серия продолжалась бы долго, но в защиту солдатика выступил гармонист-подросток и такое отмочил натуральное, что девчонки завизжали, напустились на охальника.
Кнопка спела ему, взбивая пыль ногами и кружась:
Ты меня не полюбишь, так я тебя полюблю, Ты меня не повалишь, а я тебя повалю!
Андрей под шумок протолкнулся к двери. Но кнопка углядела, догнала, дернула за полу гимнастерки:
— Эй, лейтенант, лейтенант! Андрей огрызнулся с досадой:
— Ну какой я тебе лейтенант?
— А мне одинаково, — сказала кнопка смирно. — Что солдат, что генерал. Был бы мальчик хороший…
— Ну а дальше что?
— Кого ищешь-то? Жениха, что ль?
— Шурика ищу… Знаешь?
— А, Шурика… Так бы и сказал, он в комнате сидит, кукует по уходящему дружку. А может, и по невесте!
Андрей шагнул в коридор, отстранив кнопку, но она скользнула наперерез и снова встала перед ним.
— Эй, лейтенант! Лейтенант! Ты меня не забывай! Я хорошая!
— Ладно, не забуду. Вот же вязкая ты какая!
— Какая? — переспросила она.
— Прилипчатая…
Она толкнула его в грудь двумя руками, крикнула на весь коридор:
— Я бы не только к тебе, деревянному, я бы к пню старому прилипла… Тоже, лейтенант нашелся!
Андрей торопливо, по памяти, нащупал ручку и очутился в комнате, наполненной, как баня, гулкими, неведомо откуда исходящими голосами, выкриками, пением.
И тут в основном были бабы, но постарше, тянули мотаню: «Ах, мотаня, ты мотаня, ты мотаня модная, ешь картошку понемножку и не будь голодная…» Другие отвечали протяжно: «Капустка моя мелкорубленая, отойдите от меня, я напудренная!» Никем не привеченный, стоял Андрей за чужими спинами, разглядывая застолье. Вздрогнул, весь напрягся, как пружинка стальная: на переломе двух столов, на углу, сидел чернявый молодой парень, тот, кого он искал.
Никогда не видел его Андрей, но узнал сразу. Узнал бы где хочешь, столько передумал о нем, столько представлял, вынашивал его образ.
Не сводя немигающих глаз, стал подбираться к нему через спины, табуретки, бутылки на полу. Лез, цепляя за чужие ноги, но не видел никого, кроме этого, родней родного теперь ему человека.
Втиснулся, подвинув, отжав кого-то, уселся рядом. Повернулся к парню, стал его рассматривать. Подробно оглядел, не торопясь, обстоятельно и детально, как собственное лицо в зеркале.
Отметил про себя, что красив оказался испанец, задумчив, курчав, как поэт Жуковский на гравюре в хрестоматии. Детский профиль, крошечный кадычок на тонкой смуглой шее. Одет скромно — рубашка да штаны. Все подштопано, без дырок, видать, бабкина рука.
Ах, Шурик, Шурик, дорогой Арманд! Прости, но должен тебя потревожить. Не я, не я, это голос судьбы зовет.
Слышь? Нет, не чуток, брат, своим горем занят. Свое, известно, громче чужого. А ведь я тут, под боком, кричу, молю о помощи! А? Что?
— Что? — спросил Андрей вслух. — Ты что-то хотел сказать?
Парень поднял голову, мельком взглянул на соседа. Ничего он не хотел сказать, не до того ему было. Андрей укоряюще покачал головой, но не обиделся.
Вот что значит небрежение к ближнему. А ведь я со всей душой. Я даже выпить предложу тебе…
— Выпьем? — сказал Андрей.
Налил в стаканы подкрашенную вонючую свекольную самогонку, один стакан придвинул соседу.
Тот машинально принял, поднес к губам. Андрей приостановил его свободной рукой, чокнулся:
— Будем знакомы! Меня зовут Андрей! Парень кивнул и выпил. Закусывать он не стал. Андрею и это не понравилось. Европеец, но пьет по-русски, залпом. Дурачок, не закусывает только. Разговор начинается лишь, надолго ль его хватит.
— Я говорю, зовут Андреем. Ты понял? Андрей Долгушин, друзья называли Долгуша. Только вот какая у меня беда… Слышь? Друзья мои уехали все эшелоном, значит, на фронт, а я остался. Как дезертир, слышь?
— Что? — пробормотал парень, будто просыпаясь. С удивлением вытаращился на соседа, рассказывающего ему странные байки. — Что?
— Такая вот хреновина, — Андрей посмотрел в зеленые глаза парня. Удачный цвет, брюнет с зелеными глазами. И чего там кнопка расточается, тратит молодую энергию по пустякам. Импортная красота пропадает…
Но, кажется, ему чужая невеста милей… Мда, ситуация, прям как в кино. на чужом пиру похмелье. Вот и гости орут: «Горько!», позабыв, что молодых тут нет, сбежали, хотят побыть последнюю ночь вдвоем. Им и в самом деле горько. Сейчас я, браток, добавлю и тебе горечи.
— Никому не пожелал бы такого, слышь? Как дезертир, говорю,.. Без оружия!
Андрей снова заглянул в чужие глаза, в которых появилось нечто осмысленное, но как далекое воспоминание неведомо о чем. Андрей этим удовлетворился.
Он выпил, закусил квашеной капустой и картофельными котлетами. Родные тошнотики, к месту и частушку вспомнил; «Тошнотики, тошнотики, военные блины, как поешь тошнотики…» Андрей усмехнулся, поторопил своего приятеля, нежно положив руку на плечо.
— Пей, пей, а то у меня еще тост!
Парень нехотя повиновался.
Андрей размашисто наполнил стаканы, свой поднял на уровень глаз, рассматривая на просвет, глядя на соседа. Нет, вовсе не злодейским сквозь красную самогонку виделось его лицо.
А может, он это и не он вовсе?
— Теперь выпьем вот за что… Тебя звать-то как? Ты вроде и не представился?
— Шуриком, — вяло ответил парень.
— Ага, Шурик! Выпьем-ка с тобой, Шурик, за боевое оружие бойца, слышь? Ну хотя бы за винтовку-трехлинейку, образца тысяча восемьсот девяносто первого года, дробь тридцатого, данную солдату для поражения живой силы противника, огнем, штыком и прикладом… Скажу: пуще жены молодой твоего приятеля хранить ее надо!
Андрей стукнулся стаканом о стакан, но смотрел не отрываясь в лицо Шурика.
— Не сохранил я… Украли!
Что-то быстрое, как тень молнии, пронеслось по лицу парня, странно исказив его. Оно будто остановилось, помертвело. Подпрыгнула темная бровь, оттенив еще больше общую неподвижность, и сам он весь передернулся. Хотел подняться, но Андрей крепко держал руку на плече.
Упрекнул слегка, по-приятельски:
— Я же не кончил… Эдак ты… Я что говорю: украли мое оружие, да вместе с вещами, с документами, и подвели меня тем самым под штрафную. А что такое штрафная — смерть! Да что смерть, позор-то хуже, хуже! Или как?
Шурик сидел как оглохший, схватившись руками за голову.
— Я спрашиваю, хуже или как? — громче повторил Андрей, кто-то на них оглянулся.
Шурик поднял голову, трудно было его узнать. Это было совсем другое лицо, скошенное неприятно набок, деформированное как от удара.
— Я скажу… Скажу… — торопливо захлебываясь, повторял он.
— Ну, конечно, скажешь, — утешил его Андрей. Спокойно поднял стакан. — Выпьем, Шурик, вместе за то, чтобы мне выжить в этой истории, а? Чтобы снести сперва весь позор, всю тяжесть вины перед друзьями-солдатами, которые там за меня расхлебывают кровавую кашу… А ведь рядом с ними бить проклятущего немецкого пса я должен. Должен, а я здесь с тобой сижу. Вот в чем мой позор! Чтобы пережить его и остаться бы целым да живым! Ну? Иль ты не хочешь, чтобы так оно и было?
— Хочу! — простонал Шурик, схватил стакан, начал жадно пить. Его вдруг затошнило. Он скорчился, наклонясь и отрыгивая, стал пробираться к двери. Андрей поддержал его.
Вывалились в темный коридор.
Рвота была долгой и мучительной. Вывернуло все, но спазмы, новые и новые, никак не оставляли его.
Часто дыша, вытирая рукавом рот, он стал рассказывать, как просился на фронт, не взяли. Хотел мстить фашистам за убитых в Испании родителей, за все, что сам пережил. Попросил каких-то ребят, чтобы достали оружие. Пообещал золотой крест, что носил от рождения на груди… Единственная память от родителей.. Ребята нашли, показали, пьяный спал солдат.
— Нет, — сказал морщась Андрей, эта сумасшедшая исповедь была мучительна для него, как и вся обстановка, и ядовитый запах блевотины. — Не пьяный… солдат был.
— Да разве я смотрел! — крикнул Шурик. — Мне сказали, не бойся, винтовка учебная… Получит три дня губы!
— Ну, дальше?
— Я сильно боялся, схватил, побежал… Но вещей не брал, ничего не брал, кроме винтовки.
— Дальше? Дальше что? — натужно спросил Андрей.
— Я все продумал, решил вместе с Араной сесть в эшелон и доехать до фронта. Таких, как я, много, есть и моложе меня. Но я с оружием! Значит, меня не прогонят. Так я хотел сделать… Мой отец так сделал! Взял винтовку и ушел в бригаду. У нас все так делали! У кого оружие, тот и солдат!
— Где винтовка? — закричал Андрей, потому что он не мог уже слушать и ждать. Все в нем кончилось — терпение, жалость, доброта, даже мужество. — Где она? Где? Где?
Голос в пустом коридоре прозвучал отчаянно.
Шурик шепотом ответил:
— Нет.
Стало тихо…
Оба молчали, прислонясь к стене, не видя друг друга.
Как мертвая зыбь на море, их раскачивала одна стихия, увлекая на дно. Слышали они друг друга, способны ли были вместе искать пути спасения?
— Помоги, — подал Андрей голос, каким унизительным, просительным он был. — Помоги мне, Шурик…
— Нет ее, нет! — гортанно резко произнес тот и стукнул кулаками об стену. — Арана как увидел, схватил ее, бегом на озеро. Ты, говорит, себя погубишь и меня погубишь! Это трибунал!
— Куда? — устало спросил Андрей.
— В озеро. Сейчас, недавно.
— С лодки?
— Да, с лодки.
— Глубоко?
— Не знаю.
— На середине, что ли?
— Нет, нет, ближе…
— Лодка там есть?
— Лодка есть. Но их запирают на ночь.
— Ничего. До утра я не могу ждать. Не доживу. Кстати, как по-испански «оружие» будет?
— Арма, — ответил Шурик.
— Я так и думал.
— Слушай, — сказал Шурик. — Хочешь, я пойду, мы вместе пойдем и все как есть расскажем. Пусть меня судят! Я виноват, я и отвечу!
— Дурак, — произнес Андрей и пошел к выходу. Сзади, слышно по шаркающим шагам, плелся Шурик. — Бабку бы пожалел. Она тебя любит.
— Я знаю. Она мне больше родной.
— А что ты делаешь? Меня губил, себя теперь губишь, ее… Камарадо ты, камарадо.
— 29 —
Неподалеку от общежития стояли Васька с Ксаной, обсуждали, где искать солдата.
Ксана увидела первая, спокойно сказала:
— Смотри, он?
Васька наскочил на солдата, чуть не стукнулся!
— А я тут! Дядя Андрей!
— Устал? — спросил Андрей.
— Да нет…
— Не сердись, я не дождался. Сейчас пойдем ловить мою боевую… — Голос у него был раздумчиво напряженный.
— И я? — спросила вежливо Ксана.
— Ну и ты. Если не боишься утонуть. Девочка независимо повела плечами. Мол, почему я должна бояться.
— Я не познакомил вас, — сказал солдат и оглянулся. Шурик стоял позади. Даже в полутьме двора было видно, как побелело и осунулось его лицо. Вот тебе и камарадо! А ведь его рвало от испуга. — Это Шурик, а это мои друзья.
— Он самый!!! Я его узнал, — произнес Васька глухо.
— Вот и хорошо, и я узнал. Значит, можно идти.
— Я думаю… Предупредить Арана? — спросил Шурик.
— Не надо! Зачем же портить человеку свадьбу?
— Ладно, — произнес Шурик и первым пошел в темноту, каким-то образом угадывая тропинку.
За ним шагал Андрей, потом Ксана, а Васька завершал шествие. Несколько раз он поскользнулся, и Ксана остановилась, чтобы поддержать.
— Да сам, — буркнул он, отстраняясь от ее рук.
— Вот чудак, — сказала она негромко.
Где-то на половине тропы Шурик неожиданно остановился, присел, коснулся руками земли:
— Какая, а?
Андрей нагнулся, приложил ладони, сразу различил влажное тепло, идущее изнутри.
— Что это?
— Вулкан! — воскликнул Васька — Земля… Торф горит, — сказал Шурик, — Мы по огню идем.
— По огню? — переспросила Ксана.
— Да, по огню.
— А ты испугалась? — усмехнулся Васька.
— Почему испугалась? После эвакуации я не люблю огня. Дальше шли молча. Но всем казалось, а может, так оно и было, что через обувь чувствуют они горячий исход огня, полыхающего под ногами.
Васька все нагибался, щупал землю руками, говорил, ни к кому не обращаясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28