Его голова была больше, чем у любой другой собаки, исключая, может быть, ирландского волкодава. Глаза темные, глубоко сидящие, а пасть открыта, потому что пес смеялся. Он ехал дальше.
Наконец кар перешел на другую полосу, замедлил ход, перешел на крайнюю правую и через некоторое время свернул и проехал несколько миль по сельской дороге, а затем соскользнул на тропинку и припарковался за деревом. Машина остановилась, и дверца открылась. Собака вышла и закрыла дверцу плечом. Увидя, что свет погас, пес повернулся и пошел по полю к лесу.
Он осторожно поднимал лапы, осматривая свои следы.
Войдя в лес, он несколько раз глубоко вздохнул, встряхнулся, залаял странным несобачьим лаем и пустился бегом.
Он бежал между деревьев и скал, перепрыгивал через замерзшие лужи, узкие овражки, взбирался на холмы и сбегал по склону, проносился мимо застывших кустов в радужных пятнах, мимо ледяного ложа ручья.
Он остановился, отдышался и понюхал воздух.
Он открыл пасть и засмеялся — он научился этому у людей.
Затем пес вздохнул, закинул голову и завыл — этому он от людей не учился. Он даже не знал точно, где научился этому.
Его вой прокатился по холмам, и эхо было подобно громовой ноте горна.
Его уши стали торчком, пока он прислушивался к этому звуку.
Затем он услышал ответный вой, похожий и непохожий на его призыв.
Совсем похожего не могло быть, потому что его голос не был вполне собачьим. Он прислушался, принюхался и снова завыл.
И снова пришел ответ, теперь уже ближе…
Он ждал, нюхая воздух, несший сообщение.
К нему на холм поднималась собака, сначала быстро, потом она перешла на шаг и, наконец, остановилась в сорока футах от него. Вислоухая крупная дворняга…
Он вновь принюхался и тихо заворчал. Дворняга оскалила зубы. Он двинулся к ней. Когда он был примерно в десяти футах, она залаяла.
Он остановился. Собака стала осторожно обходить его кругом, нюхая ветер. Наконец он издал звук, удивительно похожий на «хэллоу». И шагнул к ней.
— Хорошая собака, — сказал он.
Собака склонила голову набок.
— Хорошая собака, — повторил он, сделал к ней шаг, еще один и сел. Оч-чень хорошая собака.
Собака слегка вильнула хвостом. Он встал и подошел к ней. Она обнюхала его. Он ответил тем же. Она замахала хвостом, обежала дважды, запрокинула голову и гавкнула. Потом двинулась по более широкому кругу, время от времени опуская голову, а затем бросилась в лес.
Он понюхал землю, где только что стояла собака, и побежал следом.
Через несколько секунд он догнал ее, и они побежали рядом.
Из-за куста выскочил кролик. Пес догнал кролика и схватил его своими громадными челюстями. Кролик отбивался, но спина его хрустнула, и он затих.
Некоторое время он держал кролика, оглядываясь вокруг. Собака подбежала к нему, и он уронил кролика к ее ногам.
Собака посмотрела на него с надеждой. Он встал. Тогда она опустила голову и разорвала маленький труп. Кровь дымилась в холодном воздухе.
Собака жевала и глотала, жевала и глотала.
Наконец и он опустил голову, оторвал кусок. Мясо было горячее, сырое и дикое. Собака отпрянула, когда он схватил кусок, рычание замерло в ее глотке.
Он был не очень голоден, поэтому бросил мясо и отошел.
Собака вновь наклонилась к еде.
Потом они еще несколько часов охотились вместе. Он всегда превосходил дворнягу в искусстве убивать, но всегда отдавал добычу ей. Они вместе загнали семь кроликов. Последних двух не съели.
Дворняга села и посмотрела на него.
— Хорошая собака, — сказал он.
Она вильнула хвостом.
— Плохая собака, — сказал он.
Хвост перестал вилять.
— Очень плохая собака.
Она опустила голову. Он повернулся и пошел прочь. Она пошла за ним, поджав хвост. Он остановился и оглянулся через плечо. Собака съежилась. Он несколько раз пролаял и завыл. Уши и хвост собаки поднялась. Она подошла и снова обнюхала его.
— Хорошая собака, — сказал он.
Хвост завилял.
Он засмеялся.
— Ми-кро-це-фал, и-ди-от.
Хвост продолжал вилять.
Он снова засмеялся.
Собака покружила, легла, положила голову между передними лапами и посмотрела на него. Он оскалил зубы, прыгнул к собаке и укусил ее за плечо.
Собака взвизгнула и пустилась наутек.
— Дура! — закричал он. — Дура!
Ответа не было. Он снова завыл: такого воя не издало бы ни одно другое животное. Затем он повернулся к кару, открыл носом дверцу и залез внутрь.
Он нажал кнопку, и мотор завелся. Пес лапой набрал нужные координаты.
Кар выполз задом из-за дерева и поехал по тропе к дороге, быстро выбрался на шоссе и исчез.
***
Где-то гулял человек.
В это холодное утро ему следовало бы надеть пальто потеплее, но он предпочел легкое пальто с меховым воротником.
Заложив руки в карманы, он шел вдоль охранного забора. По ту сторону забора ревели кары.
Он не поворачивал головы.
Он мог бы выбрать множество других мест, но выбрал это.
В это холодное утро он решил гулять.
Он не хотел думать ни о чем, кроме прогулки.
Кары проносились мимо, он же шел медленно, но ровно. Он не видел никого, кто бы шел пешком.
Воротник его пальто был поднят, чтобы защититься от ветра, но от холода не спасал. Он шел, а утро кусало его и дергало за одежду. День держал его в своей бесконечной галерее картин, недописанных и незамеченных.
Канун Рождества.
В противоположность Новому Году.
Это время семейных сборов, пылающих дров, время подарков, особых кушаний и напитков.
Это, скорее, личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и на семье, а не на обществе; время замерзших окон, ангелов в звездном ореоле, горящих поленьев, плененной радуги и толстых Санта-Клаусов с двумя парами брюк — потому что самые маленькие, садящиеся к ним на колени, легко грешат; и время кафедральных окон, снежных бурь, рождественских гимнов, колоколов, поздравлений от далеко и не очень далеко живущих друзей и родственников, передач Диккенса по радио, время свеч, снежных сугробов, огней елок, сосен, Библии и средневековой Англии. "О, маленький городок Вифлеем", время рождения и обещаний, света и тьмы, ощущений от осознания до свершения, смены стражи года, время традиций, одиночества, симпатий, сочувствия, сентиментальности, песен, веры, надежды, смерти; время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать, получать и терять, смеяться, молчать, говорить; время разрушать и время созидать, время сеять и время пожинать посеянное…
***
Чарлз Рэндер, Питер Рэндер и Джилл де Вилл праздновали Сочельник вместе.
Квартира Рэндера помещалась на самом верху башни из стали и стекла.
Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободное место. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями Гадуба, висели в разных местах.
На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения два в гостиной, одно в кабинете — и целый куст в спальне — были осыпаны блестками. Тихо лилась музыка.
Пуншевая чаша была из драгоценного камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете.
Настало время развернуть рождественские подарки…
Джилл развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями.
— Горностай! — воскликнула она. — Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Конструктор!
Рэндер улыбнулся и выпустил кольцо дыма.
Свет упал на мех.
— Снег, но теплый, лед, но мягкий… — шептала Джилл.
— Шкурки мертвых животных, — заметил Рэндер, — высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю Землю. Я пришел к самым красивым из мертвых животных и сказал:
"Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рэндер — могучий охотник.
— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.
— Да?
— Вот. Это тебе подарок.
Он развернул обертку.
— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три лица, одно над другим, и все золотые. Ид, Эго и Супер-Эго — так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное.
— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.
Рэндер кивнул.
— Я не уточнил, какое — самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.
— Бодлер? — спросил Питер.
— Хм, — усмехнулся Рэндер. — Да, Бодлер.
— …Чертовски неудачно сказано.
— Обстоятельства, — проговорил Рэндер, — это дело времени и случая.
Бодлер на Рождество — это сплав чего-то старого и чего-то нового.
— Звучит, как свадьба, — сказал Питер.
Джилл вспыхнула под своим снежным мехом, но Рэндер сделал вид, что не заметил этого.
— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.
— Идет. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс де Вилл!
— Пожалуйста, называй меня Джилл.
— Хорошо. Спасибо, Джилл.
— Открой и второй.
— О'кей. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно: вторая вещь, которую я всегда хотел! Нечто старое, нечто новое, нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рэндера сенатскому подкомитету протоколов о социоматическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также собрания сочинений Лафтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа! Ох, и еще! Таллис, Лорелли, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят драгоценные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я могу дать вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джилл.
Оба вскрыли свои пакеты.
— Шахматы, — констатировал Рэндер.
— Пудреница с пудрой и румянами, — воскликнула Джилл. — Спасибо!
— Не за что.
— А почему ты пришел с флейтой? — спросил Рэндер.
— Чтобы вы послушали.
Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце, о пастухах, королях, о свете и голосах ангелов.
Закончив, он разобрал флейту и спрятал ее.
— Очень хорошо, — сказал Рэндер.
— Да, хорошо, — сказала Джилл. — Очень…
— Спасибо.
— Как школа? — спросила Джилл.
— Хорошая, — ответил Питер.
— Много было беспокойства с переходом?
— Нет, потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
— Но тут будут другие учителя…
Питер пожал плечами.
— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то знаешь его. Я знаю много предметов.
— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила Джилл.
— Что именно вы хотите спросить? — осведомился Питер с улыбкой.
— Раз ты задал такой вопрос, значит, ты кое-что знаешь об архитектуре.
— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.
— В сущности, я именно это и хотела узнать.
— Спасибо. Мне приятно, что вы доверяете моей осведомленности.
— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
— Нихиль хоминум… — он пожал плечами.
— О'кей, я просто интересовалась. — Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. — А что ты о ней думаешь?
— Что можно думать об архитектуре? Она — как солнце: большая, яркая, и она — тут. Вот, примерно, и все — если только вы не хотите услышать что-нибудь конкретное.
Она снова покраснела.
— Я имею в виду — она тебе нравится?
— Инвариантно — если она старая и издали, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в вопросах физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
— Боже! — сказала она и поглядела на Рэндера. — Чему ты научил своего сына!
— Всему, чему мог, и насколько мог.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ногу кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
— Дурной тон — говорить о человеке в третьем лице, как будто его тут нет, — заметил Питер.
— Правильно, — согласился Рэндер, — но хороший тон не всегда уместен.
— По твоему, человек и извиняться не должен?
— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинений, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
Рэндер встал и поглядел на сына.
— Питер… — начал он.
— Можно мне еще пунша? — спросила Джилл. — Он очень вкусный.
Рэндер потянулся к чаше.
— Я подам, — опередил его Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем о спинку кресла.
Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джилл. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
Питер грохнулся на пол, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рэндер прорычал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, другой — лодыжку.
— Здесь больно?
— Да!
— А здесь?
— Да! Везде больно!
— А тут?
— Сбоку… Вот!
Рэндер помог ему встать и поддерживал, пока мальчик тянулся за костылями.
— Пошли. Опирайся на меня. Внизу в квартире доктора Хайдла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить твою ногу рентгеном.
— Нет! Это не…
— А что будет с моим мехом? — спросила Джилл.
Телефон прожужжал снова.
— Черт бы вас побрал! — буркнул Рэндер и включил связь. — Да! Кто это?
— Ох, это я, босс. Я не вовремя?
— Винни! Послушайте, я не собирался орать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все будет в порядке…
— О'кей, если вы хотите. Только я на минутку. Я иду в другое место.
— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и прими ее, Джилл.
Мы вернемся через несколько минут.
— А что делать с мехом? И с софой?
— Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и спустились на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимающий Винни наверх.
— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
Пит вытаращил глаза.
— Ты же сам знаешь, что я — акселерат, а что касается сопливости… Он высморкался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17