– Будьте спокойны, госпожа Дакс, – поторопился сказать доктор Баррье, – мы с Алисой прекрасно уживемся, и я готов держать пари на ваше путешествие в Швейцарию, что она будет совершенно исключительной хозяйкой.
Он остановился, чтоб окинуть льстивым взглядом сначала госпожу Дакс, потом господина Дакса, и закончил:
– У нее есть от кого унаследовать. Умиротворенные и принимая эту фразу каждый на свой счет, муж и жена более или менее успокоились.
Съели мороженое с вишнями, персики и громадные груши дюшес, которые в это самое утро прибыли из Италии, – подарок миланского компаньона. Лионская буржуазия умеет хорошо поесть. И обед кончился.
Пить кофе отправились в гостиную. Госпожа Дакс шла впереди, опираясь на предупредительно предложенную ей руку будущего зятя; за ним шел господин Дакс, положив руку на плечо Бернара; позади всех шла барышня Дакс.
VIII
– Алиса, сыграй что-нибудь, – распорядилась госпожа Дакс.
Алиса послушно села за рояль.
– Сигару, папаша Дакс, – предложил доктор. – Мы покурим в соседней комнате, под звуки какой-нибудь песенки.
Госпожа Дакс не терпела табачного дыма в гостиной.
Таким образом они разбились на две группы; они разбивались на две группы всякий вечер: женщины со своим роялем или рукоделием – здесь; мужчины с сигарой и коньяком – там, – совсем по-турецки: гаремлик и селямлик. Так коротали вечера – по-мусульмански, если можно так выразиться, – часов до одиннадцати и позже. И только незадолго до прощания обе группы соединялись, чтоб поболтать, а потом церемонно проститься.
– Мадемуазель Алиса, – крикнул жених, закрывая дверь, – я весь превратился в слух. Что-нибудь веселенькое, хорошо?
Барышня Дакс стала перебирать ноты на этажерке. Там было не слишком много веселых пьес. Больше всего было романсов, арий из опер, отдельных избранных отрывков, медленных вальсов, – сентиментальной музыки. Классической музыки не было вовсе: семейство Дакс не любило классической музыки, и сама барышня Дакс предпочитала удобопонятные мелодии, «арии».
…Что-нибудь веселое? Барышня Дакс колебалась между галопом из «Миньоны» и вальсом, так называемым «valse brillante», чье заглавие терялось среди завитков и росчерков: «Некогда или вечно». Но внезапно она остановила свой выбор на фантазии из «Мушкетеров в монастыре», которую она как раз разучивала в течение последней недели. Раздались звуки рояля.
Она недурно играла, барышня Дакс: приятный удар, осмысленная игра. Нет еще чувства, но нечто такое, что может стать чем-то когда-нибудь.
И полились арпеджио…
Рояль замолк. Во внезапно наступившей тишине барышня Дакс услышала через дверь голос своего жениха, громко и убежденно оканчивавшего фразу:
– Поймите, папаша, врач может менять место своего приема в районе полутора километров. Таким образом можно потерять только мнимых больных, а у меня на улице Президента Карно их нет, вернее сказать, их недостаточно много.
Голос внезапно замолк. Господин Баррье заметил, что музыка прекратилась. Он захлопал в ладоши с некоторым опозданием.
– Браво! Браво! Пожалуйста еще! Что-нибудь!
Барышня Дакс неподвижно сидела в задумчивости перед «Мушкетерами в монастыре»; руки ее были вялы, пальцы лежали на клавишах последнего аккорда.
– Ну? – резко сказала госпожа Дакс. – Другую пьесу?
Барышня Дакс кашлянула два раза и прошептала:
– Было бы куда приятнее, если бы мы сидели вечером в гостиной все вместе.
– Ты нездорова! – прикрикнула госпожа Дакс и дернула плечами. – Ты хочешь помешать им курить?
В десять часов господа Дакс и Баррье вернулись в гостиную. Доктор взглянул на часы.
– Пора попрощаться, – сказал он. – Завтра у вас будет трудный денек со всеми сборами к отъезду. Кроме того, порядочным людям время спать.
– Да, – сказал господин Дакс.
Он каждое утро уходил из дому в контору еще до семи часов и не любил долго засиживаться.
– Послушать вас, – огрызнулась госпожа Дакс, – так мы должны были бы ложиться каждый день с курами!
– Сегодня, – примиряюще вступился господин Баррье, – не такой день, как всегда: послезавтра вы уезжаете в Сен-Сepr. Госпожа Дакс, подумайте о сундуках!
Госпожа Дакс посмотрела на свою дочь, которая молчала в присутствии жениха.
– И то, у меня ведь только эта мечтательница помощницей.
Доктор Баррье взял в левую руку цилиндр:
– Завтра, – сказал он, – я должен ехать на консилиум в Тарар и возвращусь только с последним поездом. Но послезавтра я буду на вокзале, чтобы проститься с вами.
– Зачем? – сказал господин Дакс. – Попрощайтесь с ними теперь же. К чему вам беспокоиться как раз во время приема!
– Это верно, я смогу вырваться только на минуту.
– Ни к чему. Не приезжайте на вокзал.
– Хорошо.
Барышня Дакс подумала, однако, что это было бы крайне поэтично: последний поцелуй на пороге вагона, который трогается, и рыдающий свисток, и белый платок, который лихорадочно бьется около занавески.
– Итак, – продолжал господин Баррье, – желаю вам счастливого пути, госпожа Дакс. Постарайтесь хорошенько воспользоваться летним отдыхом.
– О! Вы очень добры, друг мой, но какая мне выгода от этого отдыха? Я и так проживу. Прежде всего – здоровье Бернара.
– Ну конечно! Ты, Бернар, возвращайся со щеками не такими, как теперь!
Бернар, едва речь зашла о его здоровье, напустил на себя самый томный вид.
– И вам, мадемуазель Алиса, – сказал наконец доктор Баррье, – я тоже желаю счастливого пути.
Он поискал подходящую к обстоятельствам фразу, не нашел ее и повторил:
– Счастливого пути!
– Два месяца отсутствия, не о чем плакать, – заявил господин Дакс, сложив щеки в приличествующую случаю отеческую улыбку. – Мы назначим день свадьбы, когда Алиса возвратится из Швейцарии, а повенчавшись, вы успеете насмотреться друг на друга.
– О да! – подтвердила госпожа Дакс с кислым вздохом.
Барышня Дакс подала руку. Господин Баррье пожал ее, не попытавшись продлить теплого прикосновения. Потом, отвесив общий поклон:
– Счастливого пути, – сказал он в третий раз. Барышня Дакс стояла у окна своей комнаты. В тишине улицы ей хотелось расслышать удаляющиеся шаги жениха.
Но жених шел быстро: у него было свидание в Лондон-баре с хористочкой из Большого театра. Господин Баррье, человек положительный, не имел любовницы, но, будучи мужчиной, он иногда ходил к женщинам.
Барышня Дакс не услыхала ровно ничего и стала смотреть на звезды.

Часть вторая
I
Повыше городка Сен-Серг вьется красивая лесная дорога, приводящая на небольшую площадку, поросшую папоротником и расположенную на такой высоте, что кажется, будто она подвешена над вершинами елей. Это место называется Вышкой. Оно находится в двух шагах от домов и гостиницы, и даже больные, гуляя, заходят сюда; вид, открывающийся с этой возвышенности, более красив и более благороден, чем виды с самых знаменитых вершин. Во-первых, оттуда виден Юрский лес, чья густая листва спускается до самой Женевской равнины; дальше эта равнина и озеро, которые смеются и переливаются всеми цветами радуги, похожие на пейзаж Ватто; и дальше, на горизонте, как бледный призрак посреди солнечного сада, высится гора Гре в снежном саване.
Стояло утро. Барышня Дакс, которой было позволено гулять одной до десяти часов, большими шагами поднималась к зеленой возвышенности. Она с жадностью пользовалась своей утренней свободой. Она любила влажную прохладу пробуждающихся лесов и еще ночной запах цветов, которые только что разбудило солнце, первые песни птиц, и, больше всего, одиночество.
В этот ранний час обитатели гостиницы еще спали или, не торопясь, пили какао и парное молоко.
Не видно слишком шикарных туристов, нет модных панам, нет зонтиков всех оттенков радуги на этих диких тропинках, которым пустынность придает столько очарования.
Барышня Дакс внезапно подумала, что она на самом деле свободна, как убежавшая из конюшни лошадка; что это продолжается ежедневно вот уже две недели; что мама, враждебно настроенная к кроватям гостиницы, как и ко всему, что не является ее собственностью, горько жаловалась, будто засыпает только на рассвете; что Бернар ни за что не пропустит случая побродить утром по коридорам, где можно подглядеть за женщинами в панталонах; короче говоря, что ни одно существо не мешает ее мечтам; что все к лучшему в этой лучшей из Швейцарий; и зная, что никто не услышит ее, она изо всех сил кинула гулкому эху громкий радостный крик – крик маленькой девочки.
Она почти бегом поднималась по крутой тропинке, нарочно зацепляя мокрые от росы папоротники.
Барышня Дакс почти уже дошла до Вышки, когда внезапно остановилась в крайнем смущении: место было занято. Какая-то несносная парочка заняла небольшую площадку.
Низкие ветви ели скрывали барышню Дакс. Она обдумывала, как бы уйти незамеченной. Но ею овладело любопытство к этим людям, еще более ранним птицам, чем она. Она смотрела, оставаясь незримой, она следила.
…Парочка, мужчина и женщина. Барышня Дакс не знала их. Мужчине могло быть лет двадцать пять, женщине лет двадцать или двадцать два. Быть может, она еще девушка… Да, по всей вероятности. Во всяком случае, они были красивой парой: оба тонкие, высокие и стройные, она белокурая, он почти брюнет. Молча стояли они рядом, не касаясь друг друга, и смотрели на озеро и гору.
Барышня Дакс разглядывала их, удивляясь, что не замечала их раньше. Они были элегантны, элегантны по-настоящему, просто. Он медленным движением снял фетровую шляпу и бросил ее назад, не поворачивая головы.
Там, в синей дали, смешивались прозрачные краски Альп и неба. Неведомая чета, красивая и благородная, четко рисовалась на сияющем горизонте.
Они не касались друг друга. Но стояли очень близко, так близко, что мало-помалу руки их соединились. Тогда некое любовное томление заставило их повернуться друг к другу. Барышня Дакс увидела два улыбающихся профиля: насмешливый и лукавый, мужественность которого усиливалась небольшими усиками, и чистый и смелый, на котором сиял такой синий взор, что его можно было бы принять за сапфир.
Их уста медленно сблизились. В тишине барышня Дакс услыхала буйное биение собственного сердца. Ее пронзило неведомое ощущение. Два силуэта внезапно слились в один. Белокурая головка склонилась на плечо мужчины. И пение птиц, казалось, стало еще сильнее и нежнее от этого долгого поцелуя.
II
Из всех дорог, которые вьются вокруг Сен-Серга, госпожа Дакс выносила только дорогу в Арзье, оттого что она была единственной, по ее словам, по которой можно идти пятнадцать минут не вспотев и не сопя, как альпинист. Что же касается лесных тропинок, о них не следовало даже заговаривать из-за ужей, которыми, наверное, кишмя кишит трава. Поэтому послеобеденные прогулки, которые совершались всем семейством, не знали недостатка в солнце, пыли и однообразии. Сама госпожа Дакс, устраивавшая их, не переставая, зевала, но они были необходимы для здоровья Бернара.
Вечером того же дня они возвращались с прогулки. Бернар, шагов на двадцать впереди, в ожидании встреч с дамами старался иметь вид молодого человека, который прогуливается один. Алиса шла рядом с матерью и молча обдумывала какую-то тайную мысль.
– С тобой очень приятно гулять, – внезапно заявила госпожа Дакс сварливым тоном. – Вот уже час, как ты не сказала ни слова.
Барышня Дакс, пробужденная от своих мечтаний, оторвала взгляд от темных елей, видневшихся на дальних холмах.
– Что за пытка! – Госпожа Дакс любила произносить монологи и только формы ради спрашивала мнения дочери. – Что за пытка! Еще полтора месяца такой жизни без всякого дела! Бог знает что делается дома, пока я здесь!
Барышня Дакс чуть заметным движением дала понять, что ей это неизвестно.
– Слушай, – продолжала госпожа Дакс, – тридцатого сентября приходится на понедельник? Алиса!
– Да…
– Ты говоришь да, а на самом деле, конечно, не знаешь! О! Весело будет с тобой твоему мужу, нечего сказать!.. Пятница. Значит, мы сможем выехать двадцать девятого, чтоб не быть в дороге несчастливый день. Мы выиграем таким образом двадцать четыре часа и дадим урок терпимости твоему отцу.
Почтальон шел из городка и переходил через дорогу. Увидав Бернара, он остановился и стал рыться в сумке.
– Разве сегодня понедельник? – спросила госпожа Дакс, ускорив шаги.
Господин Дакс, точный в излияниях чувств, как и в делах, писал письма жене один раз в неделю, в определенный день.
И точно, был понедельник. Бернар бежал с письмом. Госпожа Дакс поискала глазами подходящее для чтения место. Около дороги стояла каменная скамья. Госпожа Дакс уселась на нее и вынула из шляпы шпильку, чтоб вскрыть конверт. Алиса и Бернар слушали, стоя перед ней. Таков был установленный церемониал.
«Друг мой.
В Лионе все по-старому. Я думаю, у вас не так жарко, как здесь. Я все надеялся урвать дня два, чтоб приехать на этой неделе к вам, но я предвижу, что сделать этого не удастся. Работы становится все больше. Я, однако, не жалуюсь, даже наоборот. Я работаю, а вы отдыхаете: всякому по силам его.
Кстати: я попрошу вас исполнить ради меня одну светскую обязанность, не слишком, впрочем, трудную. Речь идет о визите, который я попрошу вас сделать лицу, проживающему, как кажется, недалеко от вашего пансионата. Вы слышали от меня не раз имя г-на Терриана, купца из Марселя. У него с нами крупные дела; он вполне порядочный человек, и я очень уважаю его. Я виделся с ним вчера, он был проездом в Лионе. Его жена, как он мне сказал, проживает сейчас в Сен-Серге. Мне кажется, правда, что они живут отдельно, оттого что не сходятся характерами. Тем не менее они люди вполне достойные уважения – и жена, и муж. Не будет ничего дурного, если вы навестите эту даму. Прошу вас сделать это. Терриану это доставит удовольствие, а меня вы этим очень обяжете.
До свидания, дорогая моя, поцелуйте за меня детей и позаботьтесь о здоровье Бернара. Баррье, которого я вижу ежедневно, вспоминает вас и кланяется вам, равно как и своей невесте.
Ваш преданный вам муж
Дакс».
– Это все? – спросила барышня Дакс.
– Конечно, все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21