Он распустил ее волосы, спустил их ей на плечи, подобно прозрачному покрову, потом отделил одну прядь, обернул вокруг ее шеи и положил конец между грудей, как боа светлого меха.
– Вот! Вот вы и благопристойны. Теперь никак нельзя больше целовать вашу грудь.
Она схватила обеими руками дерзкую голову и оттолкнула ее.
– При таком солнце! Ведите себя скромнее!
– Я предпочел бы быть нескромным.
Но она уже вскочила одним прыжком и начала носиться по комнате. Он одевался в постели. Она бомбардировала его неожиданными предметами:
– Вот! Рубашка! Жилет! Смокинг! Ну и смешны будете вы в этом наряде в девять часов утра! И убирайтесь поскорее, не то я окажусь девушкой, скомпрометированной навек!
Из кармана смокинга выпало письмо.
– Ваши письма, вы теряете их! О лентяй! Письмо, которого вы даже не распечатали!
Она смелой рукой разорвала конверт и взглянула на подпись:
– Еще того хуже! Письмо от женщины, которое он до востребования забывает в кармане! А, любезны же вы! Я стану вам писать на четырех страницах, когда мы расстанемся! Кстати, я уже подумываю об этом. Может быть, мне следовало бы устроить вам сцену ревности? Но теперь поздно. Вот вам ваше письмо!
Она кинула ему письмо. Он лениво уселся по-турецки, чтобы удобнее было читать:
– Вот тебе и на! – сказал он. Она с любопытством приблизилась:
– Что такое?
– Читайте…
Она села рядом с ним. Он обнял ее стан. И они стали читать вдвоем, щека к щеке:
Друг мой!
Я не знаю, что будет со мной. Я очень несчастна. Все, кто находится вокруг меня, такие злые. Только вы и госпожа Терриан немного жалели бедную Алису. И я обращаюсь к вам за советом! За советом и за помощью тоже, за всем, что вы можете дать мне, всем, что вам подскажет ваше сердце… Моя жизнь никак не налаживается. Я должна объяснить вам: во-первых, мой брак расстроился оттого, что мой жених не любил меня. Он любил только мое приданое. И я почувствовала себя глубоко униженной, узнав об этом. Все же я покорилась. Мой духовник столько раз твердил мне, что не в плотской любви истинное счастье женщины, а в том, чтоб ее уважали, почитали и что ее дело – жить у семейного очага! Да, я согласилась на подобную жизнь. Но позавчера я поняла, что мой жених уважает меня не больше, чем любит. И тогда я решила отказаться от него. Это было ужасно. Мои родители страшно рассердились. Меня чуть-чуть не побили. Но это не важно: я восстала, я выдержала, я не уступлю, но, в конце концов, как я уже вам сказала в самом начале, я не знаю, что же будет со мною.
За г. Баррье я не пойду. Это ясно, оттого что никто не может принудить меня сказать «да» в мэрии; но только мой отец не даст согласия ни на какой другой брак. По крайней мере, он повторял мне это на все лады. Кроме того, я никого не знаю, я нигде не бываю; у меня нет ни подруг, ни друзей; кто же может позаботиться обо мне? Какой мужчина станет просить моей руки? И мне приходится оставаться у родителей, терпеть еще годы, еще много, много лет эту жизнь, которая для меня пытка; если мне суждено оставаться старой девой в этом доме, где никто меня не любит, где все изощряются, как бы причинить мне боль, – нет, нет, нет! Я не могу! Я предпочту все что угодно!..
И я даже не знаю, что означает «все что угодно!» Можно выйти замуж или остаться старой девой! Или еще уйти, покинуть семью, жить своим трудом, давать уроки… Но куда уйти? Кому давать уроки? Об этом страшно подумать. И у меня нет никого, кто мог бы помочь мне, посоветовать, объяснить. Никого, кроме вас, – вас, который так далеко, у кого столько других дел и кто, конечно, не может интересоваться мной.
Увы! Я думаю, что существуют очень бедные девушки, работницы или продавщицы в магазинах, которые живут своим трудом и у которых почти нет денег. Они, верно, завидуют мне, когда я встречаюсь с ними на улице, я – богатая, у меня богатые наряды, большое приданое в четыреста тысяч франков, – которое так соблазняло г. Баррье! И все же, разве не я больше достойна жалости?
Уже шесть страниц! Как я надоедаю вам! Простите!.. Все же сжальтесь, ответьте мне, напишите мне ласковые слова, какие вы говорили мне в Сен-Серге, когда мы гуляли вместе каждое утро… Помните грозовый вечер в Кошкином доме? Помните Alpenguhen на Вышке?
Помогите мне, спасите меня.
Алиса ДАКС.
P. S. Пишите мне до востребования, почтовое отделение на улице Сэз, на инициалы АМДГ».
Письмо выскользнуло из рук Фужера и упало на колени Кармен де Ретц. Любовники ни слова не сказали и задумались оба.
Кармен де Ретц первая прервала молчание. Она взяла упавшее письмо, перечла строки две, бросила его на постель и промолвила:
– Бедная девочка!
Встав и закинув руки за голову, она задумалась на несколько мгновений. Ее обнаженное и неподвижное тело казалось ожившим под солнцем изваянием. Вдруг она сделала шага два и оперлась о свой письменный стол. На этом столе валялось несколько листов бумаги, густо исписанных и перечирканных, – первые наброски нового романа «Совсем одна».
Кармен де Ретц перебирала ворох бумаги. Морщина пересекала ее лоб. За ее спиной Фужер снова взял письмо барышни Дакс.
– Бедная девочка! – сказал он в свой черед. – Какого черта могу я сделать для нее?
Кармен де Ретц немного нервным движением скомкала один из листков своей рукописи:
– Вы можете сделать все, что захотите! Во-первых, вы можете жениться на ней…
Фужер от удивления привскочил:
– Жениться на ней? Вы с ума сошли?
– Ну да, жениться на ней!.. Разве вы так глупы, что не поняли, что эта девочка влюблена в вас и что она только и ждет вашего слова?
– Подите! Оставьте меня в покое! Жениться на барышне Дакс!.. Прежде всего, вы сами умопомрачительны! Вы, вы предлагаете мне жениться?
– Да, я! Что в этом странного?
– Что в этом странного? Скажите пожалуйста! Дорогая моя, вы заставите меня усомниться, здоров ли я… или вы. Соблаговолите принять во внимание, в каком виде мы оба.
– Бедный друг мой! Вы смешите меня!.. Послушайте! Оттого что мы, вы и я, испытывали некоторое расположение друг к другу, оттого что здесь имеется кровать, которая, если б она была в состоянии говорить, пересказала бы много чего, вы вообразили, будто мы двое любовников в романтическом и общепринятом значении этого слова? Вы воображаете, будто я женщина, которая боится, что ее бросят? Будто вы – птичка, у которой «коготок увяз?» Нет, нет и нет! Мы двое товарищей, и мы свободно проходим жизненной дорогой, и прихоть, пусть обоюдная, не запряжет нас, как двух волов в одно ярмо. У меня есть мое дело художника – у вас ваша карьера дипломата. Наши цели различны. Наши пути скрестились. Я не жалею об этом. Но я не хочу соскочить со своей колеи и пойти по вашей; и у меня всегда было намерение, пройдя перекресток, протянуть вам руку и сказать «прощай», не прося у судьбы и четверти часа поблажки!
– Благодарю вас! Вы очаровательны!.. Никак нельзя более любезно отправить «свободного товарища» к его любимым занятиям.
– Не ребячьтесь, я права, и вы это знаете. Довольно спорить. Давайте лучше подведем итоги, без пышных фраз. Начинаю с себя: вполне понятное предпочтение. Я начинаю с некоторых пор замечать, что воздух Монте-Карло для меня вреден; здесь, подле вас, я становлюсь ленивой, бездеятельной, рассеянной. Вот страницы, которые я нацарапала с большим трудом, – они не стоят даже той спички, которая их сожжет. Я больше не нахожу радости в работе. Моя воля ослабла. Мое дарование улетучилось. Стоп! Довольно. Вас зовет ваше посольство. Молодому и блестящему секретарю вовсе не так уж подобает слишком долго бродяжничать а-ля Мюссе в обществе какой ни на есть Жорж Санд. Вывод: наш развод необходим. Это что касается нас обоих. А вот что до этой институтки, которая пишет вам такие нежные письма: она скорее красива, чем дурна, она воспитана скорее хорошо, чем дурно, – само собой разумеется, с точки зрения светских требований! Она скорее богата, чем бедна; она любит вас. Женитесь на ней. Вам не найти лучше.
– Благодарю вас еще раз! Вы все более и более очаровательны.
– Отчего же? Барышня Дакс совсем не дурная партия. Вы очень милы, но у вас нет ни гроша.
– Ни гроша… Пусть так!
– Во всяком случае, денег у вас не много. Я прекрасно знаю, что для секретарей посольств провидение создало русских княгинь. Но неужто вы полагаете, что маленькая французская мещаночка не стоит большой казацкой княгини? Не говоря о четырехстах тысячах франков, которые куда более конкретны, чем славянское приданое, заключающееся в крепостных.
– Как вам будет угодно. Но ведь во Франции не одна такая мещаночка.
– Не капризничайте. Вам, быть может, не получить других… Кто знает? Может быть, за вас не отдадут даже и этой.
– Вот как?
– Давайте пари, что устроить этот брак будет не так-то легко?
– Вы обижаете меня!
– Ах так? Вы были бы в состоянии жениться на барышне Дакс ради того, чтоб уличить меня во лжи?
– Согласитесь, что малютке было бы тогда чем гордиться и от чего радоваться! И откуда это берется у женщин такое желание женить мужчин против их собственной воли?
– Если эти женщины совсем голые и только что из постели названных мужчин, это довольно смело. Но не станем уклоняться. Не важно, из-за чего вы женитесь на барышне Дакс: если покопаться в современных браках, у трех четвертей можно было бы найти не менее живописную подкладку. Барышня Дакс не так уж будет достойна сожаления. Или я очень ошибаюсь, или она принадлежит к породе женщин-собачек, которые одинаково любят и побои, и ласки, только чтоб за ударами следовали ласки. Жена для вас как по заказу, друг Фужер! Вы будете делать с ней все что угодно, будете обманывать ее денно и нощно, будете смеяться над ней, как я смеюсь над вами, и она будет за все благодарить вас! Вам придется только время от времени приласкать ее, как вы умеете это делать.
– Восхитительная перспектива!.. И все-таки, извините, – нет!
– As you like! Но только прощайте! Если эта девочка будет плакать, я не беру на себя ответственности за ее слезы. Я стою между вами: я удаляюсь!
– Куда?
– Это мое дело. Барышня Дакс не сможет упрекать меня, что я удерживала подле себя ее любимого жениха!
– Послушайте! Послушайте! Вы теряете хладнокровие, красотка. Давайте рассуждать серьезно: я оденусь и оставлю вас; одевайтесь и приходите в Кафе де Пари завтракать:
– Очень жаль! Но завтракать я не буду. Только что пробило десять часов, и я едва успею уложить вещи к курьерскому поезду.
– Подождите. Не горячитесь!
– Я не горячусь, друг мой. Я говорю вам: прощайте…
– Какое противное слово!
– Необходимое слово, Фужер, товарищ мой, друг, спутник! Мы расстанемся оттого, что я этого хочу и оттого, что это разумно! Но давайте расстанемся по-хорошему. Без споров, без грубых ссор! Слушайте, я прошу у вас прощения за слишком резкие слова, которые я только что говорила. Я так не думаю. Все мои насмешки над вами – только слова. В наше эфемерное супружество мы вложили много воображения, много изящества, наслаждения, и нам казалось, что только это мы и вложили в него. Но фея, которую позабыли пригласить, сама пришла за наш стол – фея Нежность! Тем хуже для нас! Это не входило в программу. Но теперь, когда часы пробили раблезианские четверть часа, мы рассчитаемся так же – честно, отважно.
– Сита! Сита! Любовь моя!..
– Тише! Сита умерла. Фарс сыгран, ни к чему продолжать разыгрывать старые роли. Уходите, друг мой. Вот вам моя рука, которую не целуют, а пожимают по-английски!.. Уходите! Барышня Дакс ждет с нетерпением. А я…
– Вы?
– Я позабуду вас… скоро! Скоро!.. Как только смогу!.. Если же будет нужно…
– Если будет нужно?
– Я поищу кого-нибудь, кто помог бы мне в этом. Молчите!.. А, Л, АЛ – кончен бал… Живо, живо! Вы женитесь! Прощайте!..
– Прощайте, раз вы это хотите.

Часть четвертая
I
С лестницы раздался голос госпожи Дакс:
– Алиса!
И барышня Дакс, уже одетая, молча спустилась вниз. Они собирались идти за Бернаром к лицею.
О горничной больше не было и речи. Госпожа Дакс теперь ни на шаг не отходила от дочери. Не то чтоб она хоть на мгновение принимала оскорбительное предположение мужа и подозревала, что у этой девочки, воспитанной материнскими руками, могла быть интрижка на стороне. Но господин Дакс заупрямился; и госпоже Дакс пришлось покориться, хотя она с презрением и пожимала плечами, думая о ненужности всех этих предосторожностей.
Мать и дочь шли рядом по тротуару набережной. Октябрь тучами осыпал платановые листья. Рона, вздувшаяся от первых осенних дождей, катила громадные желтые волны, которые быки мостов разрезали, как носы кораблей бороздят море. Ветер дул с севера. Бежали низкие облака.
– Скоро зима, – заметила госпожа Дакс, чтобы прервать молчание.
Барышня Дакс молча кивнула.
Они торопились, было поздно. Чтоб выиграть время, госпожа Дакс выбрала кратчайший путь и перешла на другой берег по пешеходному Лицейскому мостику. Воздушный и хрупкий, подвешенный на стальных тросах к двум высоким каменным пилонам, пешеходный мостик одной аркой соединял оба берега, и эта арка трепетала на ветру, как струна виолончели. На другом берегу виднелся тюремный фасад лицея.
Четыре часа пробило раньше, чем госпожа и барышня Дакс добрались до стрельчатой двери.
Они издали увидели, как поток лицеистов с шумом вырвался оттуда и рассеялся по набережной и прилегающим улицам.
Госпожа Дакс сделала нетерпеливый жест. Без сомнения, Бернар воспользуется опозданием матери и сестры, чтобы побежать на улицу Республики. С тех пор как госпожа Дакс стала сопровождать по пятам свою дочь, она успела изучить вкусы сына, и они немало злили ее.
– Поскорее, рохля! Или мы снова застанем его смотрящим на совсем не подходящие для него вещи!
Барышня Дакс пожала плечами. Ей были глубоко безразличны все те вещи, подходящие или не подходящие, на которые мог смотреть Бернар. К тому же она шла скорее, чем ее мать, и обгоняла ее каждую минуту.
Действительно, Бернар стоял на углу улиц Республики и Ба д'Аржан, перед киоском. Госпожа Дакс слегка пожурила его. Благоразумный мальчик опустил нос. И все трое отправились домой.
На Театральной площади Бернар, шедший впереди, вскрикнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21