— Нет, — ответил он, — об этом я никогда не слыхал. Гостиница Белой Голубки?
— Да, да. Хозяина ее называют Пьером Гри.
— Слыхал.
— Он принадлежит к числу самых отъявленных мошенников, — продолжал Этьенн. — Его все боятся, даже полиция избегает заходить в тот закоулок, где он живет, и входить с ним в какие-то столкновения, потому что все бродяги Ночлежного острова стоят за него. У этого Пьера Гри было трое детей, два сына и дочь. Одного, Жана Гри, я убил в Лондоне, в трактире Дугласа, другой, Жюль Гри, поступил в гвардию кардинала, а дочь его зовут Жозефиной.
— Как… Жозефина… Белая Голубка! Теперь я понимаю, отчего она так испугалась, когда я назвал ее этим именем! О! Господи! Эта милая, чистая девушка — дочь Пьера Гри!
— Теперь ты видишь, что о союзе между Жозефиной и тобой не может быть и речи. Я считал своим долгом предупредить тебя, Милон, хотя мне и очень жаль разочаровывать тебя, но я вижу, что ты серьезно любишь дочь этого негодяя.
— Буду с тобой откровенен, Этьенн. Я ее люблю всем сердцем, и твои слова — жестокий удар для меня. Если бы ты знал, с каким самоотвержением она ухаживала за мной! Теперь я понимаю, почему она постоянно избегала всяких объяснений, не хотела слушать моих признаний, она сознавала в душе, что между нами ничего не может быть общего.
— Это очень хорошо ее рекомендует, — сказал виконт, — она любит тебя и знает, что ты не можешь ей принадлежать. Мне от души жаль бедную девушку и тебя, мой друг! Во всяком случае" надо хорошенько подумать об этом.
— Не знаю еще, как я решу, но подумаю. Во всяком случае, я очень многим обязан ей. Я провел в замке тяжелые, но прекрасные часы, потому что узнал о самоотверженной любви Жозефины. Знаешь, д'Альби, мне кажется, в замке происходит что-то необъяснимое. С тобой я могу говорить об этом, но с маркизом не решался. По-моему, у него есть что-то общее с этой тайной.
— Расскажи, пожалуйста, что же там происходит? — спросил Милон.
— Я тебе могу сказать одно, что в замке, кроме маркиза и старой Ренарды, живет еще какая-то женщина, которую тщательно скрывают.
— Почему же ты не расспросил маркиза?
— Я думаю, что это было бы очень тяжело и даже неприятно ему. Не знаю, какие у него отношения с этой таинственной женщиной, но знаю, что она имеет право жить в замке, хотя ее никто не видит и никогда о ней не говорят.
— Как же ты узнал о том, что она в доме? — спросил виконт.
— Довольно странным образом. Маркиз и Ренарда не знают, что я открыл их тайну. В первый вечер, когда меня принесли и положили в отведенной для меня комнате, Ренарда ушла, вдруг дверь отворилась и вошла какая-то женщина со свечой в руке. Она была бледна, но очень хороша собой, в движении ее было что-то робкое и вместе с тем величественное. Она, не глядя на меня, подошла к сложенным в углу подушкам и простыням и подожгла их. Я лежал в полуобмороке, все видел, но не мог пошевельнуться.
— Тебе просто снились тяжелые сны, Милон!
— Нет, мой друг! Ренарда с Жозефиной и Вильмайзантом еле-еле подоспели потушить пожар. Таинственная дама давно исчезла. Дым и старания поскорей удалить обгоревшие вещи и все, что могло выдать присутствие женщины в доме, неоспоримо доказывали, что я все это не во сне видел.
— Чудеса! — сказал в раздумье Этьенн. — И ты вполне уверен, что не бредил?
— Клянусь тебе!
— Значит, маркиз имеет основание скрывать это обстоятельство.
— Потому-то я и не расспрашиваю его. Но тише. Он, кажется, идет. Не видел ли ты Каноника?
— Он куда-то торопился, — ответил виконт, — и потому только перекинулся со мной несколькими словами. Я встретился с ним вчера вечером на улице.
— Он, кажется, расставшись с военным мундиром, разошелся и с нами, — заметил Милон. — Он всегда был холоден и скрытен.
— У каждого свой характер, — сказал Этьенн и пошел поздороваться с маркизом, быстро шедшим к ним навстречу.
— Сейчас будет его эминенция, — сказал маркиз, тихо засмеявшись и пожимая руки товарищам.
— Тем лучше, мы отойдем в сторонку, — сказал виконт.
— Напротив, мне кажется, теперь-то мы и должны быть ближе, — с раздражением вскричал Милон. — С ним ведь, разумеется, явится целый хвост свиты, а от некоторых из этих господ надо стеречь все, что можно унести в руках.
— С ним будет человек пять гвардейцев, и они, конечно, будут следовать за ним по пятам и охранять его, — продолжал маркиз.
— Неслыханная дерзость! Являться в королевский дворец со стражей! Чего только не позволяет себе этот кардинал! — проворчал Милон.
В глубине галереи, между тем, показался Ришелье с двумя кавалерами своей свиты и пятью гвардейцами.
Трое мушкетеров стали на ступеньках у дверей королевы.
Красивый, живописный наряд мушкетеров резко отличался от безвкусного красного костюма гвардейцев.
У мушкетеров были полусапожки с кружевами на отворотах, голубые мундиры и нарядные белые полуплащи. На гвардейцах — белые чулки в обтяжку и башмаки с пряжками, их красные мундиры слишком блестели и бросались в глаза.
Ришелье подошел ближе.
Разговаривая со своими двумя спутниками, он, как будто, и не замечал мушкетеров, стоявших навытяжку перед ним. Пять гвардейцев следовали за кардиналом: де Пеллерон, Гри, Рансон, Алло и д'Орфуа. Еще несколько человек стояло у ворот Лувра.
Кардинал со своими двумя спутниками поднялся на ступени, а гвардейцы остались внизу ждать своего повелителя.
Дело было неладно. Мушкетеры и гвардейцы стояли слишком близко друг к другу, это было все равно, что две груды пороха, одна искра, и взрыв готов! Одного слова достаточно было, чтобы вспыхнула ссора.
Когда Ришелье ушел в комнаты королевы, гвардейцы стали по другую сторону лестницы и начали вполголоса разговаривать между собой. Мушкетеры невольно переглянулись и улыбнулись, но затем продолжали спокойно стоять, стараясь, по возможности, не обращать на них внимания, только Милон не мог удержаться, чтобы не прислушаться к их разговору и временами мрачно посматривал в их сторону.
Гвардейцы, видимо, почувствовали себя смелее, зная, что кардинал тут, а король на охоте. Они знали, что он не был противником стычек между мушкетерами и его гвардейцами.
Особенно не мог сдержать язык Пеллерон, он вскоре так громко высказал какое-то замечание, что Милон услышал. Замечание ясно касалось его.
Милон давно бы уже резко высказался, если бы маркиз тихонько не удерживал его за руку и не убеждал его шепотом.
Виконта сильно забавляла эта сцена. Самообладание мушкетеров делало гвардейцев с каждой минутой смелее, Рансон, еще раньше, сделал какой-то намек по адресу виконта д'Альби, которому в Лувре пришлось уйти с поля битвы, чтобы не опоздать с портретом.
Тут уже Милон не выдержал.
И Этьенн стал прислушиваться.
— Теперь мода у этих господ убегать, когда им не везет, — сказал, улыбаясь, Пеллерон.
— Позвольте спросить, о ком вы говорите? — спросил Милон взволнованно, подходя к гвардейцам.
— Вероятно, вы знаете о ком, если так горячо принимаете мои слова к сердцу, — ответил, засмеявшись, Рансон.
Товарищи его громко рассмеялись.
— Если вы себя признаете тем, о ком мы говорим, то мы не спорим! — крикнул Пеллерон.
Порох вспыхнул.
— Вы поплатитесь за эти слова! — сказал взбешенный Милон, и выхватил из ножен шпагу.
Мигом и гвардейцы сделали то же самое. Маркиз и Этьенн последовали общему примеру.
Драка завязалась у самых дверей королевы.
Гри и Пеллерон дрались с Милоном, Рансон с маркизом, а д'Орфуа и Алло кинулись на виконта.
Громкий лязг оружия раздавался в галерее, но никто не мог помешать драке.
Маркиз не мог помогать товарищам, хотя каждый из них имел против себя двух противников, поскольку ему пришлось иметь дело со слишком искусным врагом.
Милон почти сразу отбил удары Гри и несколько минут дрался с Пеллероном, видимо, поставившим перед собой цель — убить противника, и яростно наступал на него. Милон парировал его удары, пока ему, наконец, не надоело. Он ударил Пеллерона так, что тот упал.
Почти вслед за тем виконт слегка ранил своего противника д'Орфуа. Тот заявил, что удар был нанесен против правил фехтования, и сейчас же вышел позвать полкового командира мушкетеров.
Виконт продолжал драться с Алло. Рансон заметил, что виконт ему не по силам. Когда Пеллерон упал, он, улучив свободную минуту, ударил виконта, обращавшего внимание только на Алло, и так сильно ранил его в лоб, что д'Альби упал.
Его подхватил Милон, а маркиз кинулся на Рансона и Алло.
Д'Орфуа, между тем, нашел командира мушкетеров и вместе с ним вернулся к дравшимся.
Но лязг оружия уже донесся до королевы.
Анна Австрийская догадалась, что делалось в галерее, и поспешила туда с двумя камер-фрау из зала, где она только что принимала Ришелье. Два пажа несли шлейф ее платья.
За ней шел Ришелье со своими двумя спутниками и камергер королевы.
Анна Австрийская очень испугалась, увидев драку.
Пеллерон плавал в крови, виконт д'Альби лежал на руках у Милона.
— Остановитесь, это что такое? — закричала королева, — как вы смеете драться в Луврской галерее!
Командир мушкетеров подошел в это время ближе. Драка была до того ожесточенной, что дуэлянты не сразу заметили королеву.
Анна Австрийская стала между борцами.
— Господин кардинал, — вскричала она, — прикажите вашим телохранителям сейчас же уйти из Лувра! С каких это пор осмеливаются приводить в наш флигель чужих солдат? Господин капитан, — обратилась она к командиру мушкетеров, — я хочу, чтобы трое ваших офицеров тоже ушли отсюда! Мы не хотим, чтобы наши комнаты были местом драки, чтобы здесь проливалась кровь! Мы велим разобраться в этом деле и позаботиться о наказании виновных.
— Простите, ваше величество, — сказал Ришелье, — что мой приход послужил поводом к такому неприятному случаю. Вы видите, мои гвардейцы покорно оставляют поле битвы, к сожалению, зависть и вражда между этими двумя частями войск беспрестанно прорывается наружу, но мне кажется, тут виноваты обе стороны.
— Мушкетеры имеют право быть здесь, ваша эминенция, имеют ли на это право и гвардейцы, мы еще увидим! Но чтобы таких случаев больше не было, я запрещаю гвардейцам показываться в этом флигеле!
Ришелье почтительно и спокойно поклонился, но в душе он был взбешен, он чувствовал, что в этих словах был выговор. Его уничтожили.
Когда он ушел, Анна Австрийская обратилась к мушкетерам.
У виконта была страшная рана на лбу, он был очень бледен, но вполне владел собой.
— Я знаю, — сказала она, — гвардейцы, наверное, сами подали повод к драке, и на этот раз прощаю вам, потому что вы довольно наказаны в лице виконта. Но вы заслужите мою немилость, если еще раз поднимете оружие в стенах Лувра. Я знаю, вы не любите гвардейцев его эминенции, и вы их больше не встретите здесь, но нельзя забываться и выходить из повиновения.
Маркиз подошел к королеве и поклонился.
— Приказание вашего величества больше не будет нарушено, — сказал он, — мы в другом месте будем искать случая наказать гвардейцев за высокомерие.
Анна вернулась к себе.
Маркиз остался в галерее, а Милон отвел виконта к Вильмайзанту, для которого мушкетеры королевы были самой лучшей практикой.
XI. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЙ
Прошло несколько месяцев после выздоровления королевы. Тайна сентябрьской ночи строго хранилась всеми, кто ее знал.
Принц, родившийся первым, был окружен полной заботой, он должен был со временем вступить на престол под именем Людовика XIV.
Другой маленький принц, которому никогда не суждено было узнать о своем происхождении, поручен был по приказанию короля одной бывшей камер-фрау, вышедшей замуж за рыцаря Раймонда.
Мариэтта и Раймонд пользовались полным доверием короля. Ей и ее мужу был отдан мальчик, окрещенный под их фамилией и вполне поручен их заботам.
Людовик иногда по вечерам незаметно уходил в уединенный домик, где жил старый рыцарь Раймонд с Мариэттой.
Когда-то она носила на руках и самого Людовика. Теперь ей поручили скрыть от глаз света отвергнутое или, по крайней мере, непризнанное им официально дитя.
Королю было очень жаль мальчика и он часто приходил навестить его и просил Мариэтту хорошенько за ним присматривать. Но заметив вскоре, что не нужно даже этого, так как честные старики окружают ребенка полной любовью и вниманием, он стал ходить все реже и реже.
Мальчик хорошо развивался под крылышком доброй Мариэтты.
Однажды и кардинал зашел к Раймонду взглянуть на ребенка и был очень удивлен, увидев его цветущее здоровьем личико.
Ришелье, видимо, ожидал найти слабое, больное дитя, он был даже не прочь видеть его близким к смерти, а увидел совсем противоположное.
Кардинал выразил старой Мариэтте свою благодарность, но видно было, что он разочаровался в своих ожиданиях.
Быть может Ришелье считал смерть счастьем для малютки, так как она избавила бы его от многих лишений и разочарований в будущем. Хотел ли он ему добра, желая ему смерти?
Теперь оставалось лишь одно средство: никогда не выпускать из виду этого близнеца и воспитывать его в скромной обстановке.
Но опасность все-таки существовала, пока оставался в живых хотя бы кто-нибудь из свидетелей роковой сентябрьской ночи. Даже после их смерти эта опасность продолжала существовать, потому что эту тайну они всегда могли выдать письменным признанием.
Ришелье все это учитывал и всеми силами старался придумать средство, с помощью которого можно было бы устранить беду.
Мариэтта знала кардинала и хотя не говорила с ним о мальчике и не расспрашивала его, но все-таки догадывалась, что у Ришелье есть по поводу ребенка какие-то планы.
Она боялась за счастье малютки, которого полюбила всей душой. Муж ее, также привязавшийся к мальчику, вполне разделял опасения жены.
Рыцарь Раймонд до своей отставки принадлежал к многочисленному классу придворных, всегда толпящихся в приемных и занимающих при дворе какие-нибудь мелкие должности.
Он был смотрителем за соколами при Людовике, когда тот был еще ребенком, и, играя, охотился с Люинем на воробьев. Людовик очень любил его. Рыцарь Раймонд был добродушным, уступчивым человеком и всегда с улыбкой исполнял все капризы маленького короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49