Пока жив царь Иван, князь Владимир согласия не даст.
— Спрашивать не будем, — поддакнул князь Серебряный.
— Челобитную грамоту надо изготовить, — предложил боярин Федоров. — Коли увидит Владимир Андреевич, что все за него, — осмелеет.
— Верно говоришь, — поддержали гости.
— Пиши!
Боярина Федорова любили и слушались. Он кивнул дьяку Андрею Васильеву. Дьяк вынул из-за пазухи свиток. Грамоту князю Старицкому с просьбой быть русским царем он написал еще вчера. В шкапчике под иконой взяли перо и чернильницу. Придвинули ближе свечи.
Гости по очереди подписывались под челобитной грамотой. Толстый князь Куракин-Булгаков, поставив свою подпись, шумно отдувался, как после тяжелой работы. Некоторые со страхом брали в руки перо. Другие прикладывали перстень с печатью.
Когда все сидящие за столом приложили руку, боярин Федоров вручил грамоту Мстиславскому.
— Передай князю Володимиру Андреевичу. Кого знаешь и кому веришь, дай подписать. Чем больше людей, тем вернее…
— И пастыри духовные не согласны, — снова раздался бас отца Захария. — Митрополитnote 10 Афанасий оставил митрополию, не захотел с опричниками жить, в монастырь ушел. И Герман, митрополит, опричнину порицал, царь за то его прогонил. А митрополит Филипп сказал тако: «Царю и великому князю отставить опришнину, а не отставит царь и великий князь опришнины, и мне в митрополитах быти невозможно». Зазря обижает царь. Земщина по сю сторонь, опришнина по ту сторонь.
— Церковь отринулась от царя Ивана.
— Что станет с нами? Долго ли еще муки этой…
— До самой смерти.
— Господи, спаси, господи, помоги.
— Скоро ли война кончится?
Еще не раз поднимались князья и бояре с гневными речами. Близилась ночь, свечи догорали.
— Государи! — уже который раз взял слово боярин Федоров. — Я стою за вольность, за такую вольность, когда моя жизнь и мое имущество не зависят от одного государева слова. Я хочу, чтобы суд праведно судил меня. Я хочу, чтобы за мое слово, за мои мысли Малюта Скуратов не тащил бы в свой застенок… А разве нет убытка государю, когда много всякого люда бежит из родной земли? В прежние времена русские люди бежали из Литвы к нам…
Раздался одобрительный гул, бояре и князья поднялись с мест и дружно кланялись Федорову. Слово конюшего крепко пришлось им по душе.
— Прав Иван Петрович.
— Мы все за тебя.
— Головы на плаху отдадим, не отступим… — шумели вельможи.
— В адашевские времена не в пример вольготнее было.
— Братья государи, — призывая к тишине, поднял руку воевода Иван Колычев, — во имя правды на земле, для пользы людей русских я хочу смерти царю Ивану. Даже самый добрый человек, сохраняя свою жизнь, может совершить жестокость. — Он обернулся к юноше, сидевшему рядом. — Василий, сын мой, встань, покажись людям.
Высокий, красивый парень с темным пушком на верхней губе и на подбородке встал и поклонился всем сидящим.
— Василий вызван к царю и будет служить у него рындойnote 11, — сказал Иван Колычев. — Он ненавидит тирана… пусть станет он карающей десницей.
Застолица зашумела. По спинам многих побежали мурашки.
— Подойди ко мне, отрок, — раздался бас протопопа Захария.
Юноша встал на колени перед священником.
— Благословляю тебя, раб божий Василий, на доброе дело. Како бог похощет, тако и свершится.
И протопоп перекрестил юношу, поцеловал его.
Князь Турунтай-Пронский обнажил меч и, подняв его над столом, крикнул:
— Смерть убийце — Царю Ивану Васильевичу!
— Смерть!
— Смерть! — наперебой раздались голоса.
Князья и бояре вставали, обнажали мечи и скрещивали их с мечом князя Пронского.
— Смерть безумцу!
— Смерть…
Еле живой от страха выполз из кладовушки старик Неждан. Он и не рад был, что полюбопытствовал.
Иван Петрович Федоров долго разговаривал с князем Мстиславским в маленькой горнице наверху. Гости давно спали. Разговор был важный, вельможи понимали, что неосторожный шаг может стоить жизни многим людям.
— Осмотрительность и хладнокровие, — сказал Федоров, прощаясь. — Никогда не забывай, князь. Трусить не надо, а опаску держи.
К ночи поднялся ветер, зашумел вершинами сосен. Небо заволокло тучами. Изредка в разрывах облаков показывалась луна, освещая бревенчатый домик среди леса и неподвижные фигуры дозорных.
Гостям предстояла охота на зубра, только через три дня они разъедутся по домам, а воевода заторопился в Полоцк.
Выбравшись к часовне на развилке дорог, воевода Федоров передернул узду и вытянул коня плетью. Обиженный конь помчался как ветер. За боярином поскакали вооруженные слуги.
Домой Иван Петрович вернулся поздно, усталый. Не сказав и двух слов жене, он повалился в постель и сразу уснул.
Во втором часу ночи Федорова разбудил спальник Костюшка. Откинув шелковое покрывало, боярин сел и, позевывая, всунул босые ноги в теплые войлочные туфли.
Костюшка долго стоял у двери, дожидаясь, пока боярин совсем проснется. Не ожидая приказу, он подал воеводе кувшин с любимым малиновым квасом.
Иван Петрович сделал несколько глотков, вытер бороду и, накинув на плечи халат, строго спросил:
— Почто разбудил, али гонец государев прискакал?
— Господине, — кланяясь, ответил слуга, — дело тайное… — В голосе его чувствовалась тревога. Он посмотрел на спящую боярыню.
— Ну? — посуровел еще больше воевода.
— К тебе человек из Литвы… от самого короля Жигимонда. — Губы Костюшки, когда он произносил эти слова, почти не шевельнулись.
— Где он?
— У меня в каморе.
Иван Петрович резко поднялся с постели. Жена вздрогнула, открыла глаза.
— Я скоро вернусь, спи.
Костюшка шел впереди, освещая свечой дорогу. Миновали несколько пустых комнат. В горнице, где воевода обычно занимался делами, Костюшка поставил на стол тяжелый подсвечник.
— Зови! — приказал воевода.
Иван Петрович и сам был обеспокоен ночным гостем. Посланец польского короля не сулил ничего доброго для опального боярина. Он знал, что в доме есть люди Малюты Скуратова, следившие за каждым его шагом. Но может быть, король хочет воевать Полоцк и предлагает сдать город без боя? Воевода усмехнулся… Посмотрим!..
Заскрипела тяжелая дверь. В комнату вместе с Костюшкой вошел незнакомый человек в одежде литовского дворянина, покрытой пылью.
— Подойди, — приказал боярин.
Незнакомец подошел к столу, смело взглянул в глаза воеводе.
— Я от польского короля и великого литовского и русского князя Сигизмунда-Августа к тебе, боярин Федоров. Вот грамота. — Он вспорол подкладку кафтана и подал сложенный вчетверо кусок бумаги.
— Кто ты?
— Иван Козлов, послужилец князей Воротынских.
Иван Петрович заметил на его левой щеке большую родинку.
Подвинув свечу, он принялся за чтение.
— Как ты мог прийти ко мне, холоп, с этой писулей? — спокойно спросил Федоров, прочитав королевскую грамоту.
— Я только гонец короля.
— Ты не гонец, ты лазутчик! — оборвал его воевода.
Он еще раз пробежал глазами по строчкам письма.
— Его величество король недавно пожаловал навечно князю Андрею Курбскому прекрасный город Ковель со многими землями, — тихо произнес Козлов. — Он теперь великий человек в Литве.
Глаза воеводы гневно сверкнули:
— Изменник отечеству не может быть великим человеком! Поднявший на свой народ вооруженную руку будет вечно проклят.
— Напрасно, боярин, не хочешь принять слово короля Сигизмунда. Мы знаем о ваших делах, знаем, что твоя голова, боярин Федоров, едва уцелела. Не пройдет и года, как Малюта Скуратов посадит тебя на большую сковороду или повесит за ноги. Вспомнишь тогда о королевском письме.
Боярин промолчал.
— Король Сигизмунд хочет помочь русским дворянам уничтожить царя-людоеда со всем отродьем, — продолжал Козлов, — он двинет свои войска…
— Остановись, холоп!.. И слушать не хочу твои речи… Я поставлен здесь русским царем боронить Полоцк. А ты толкуешь, чтобы я руку поднял на своего государя… Изменник! Трудно будет душе твоей взлететь после смерти.
— Хорошо, боярин, — перебил королевский посланец, — раз не хочешь, дело твое, неволить не будут. Одно прошу — пропусти меня в Москву. Я должен передать королевские письма князю Мстиславскому, князю Воротынскому и князю Бельскому… да еще от гетмана Ивана Ходкевича…
— Ты враг государства Русского, — сказал неожиданно спокойно воевода, — и я… я отправлю тебя, как ты просишь, в Москву. Эй, — крикнул он, — слуги! — и звучно ударил в ладоши.
Гремя оружием, в горницу вбежали ратники.
— Королевского лазутчика в погреб, — сказал воевода, — охранять строго. А ты, дьяк, заготовь подорожную.
Ратники схватили Ивана Козлова под руки и поволокли к двери.
— Боярин, — крикнул Козлов, обернувшись, — вспомнишь мои слова у Малюты на сковороде!..
Получив удар по шее, Козлов замолк.
Когда все ушли, Иван Петрович долго мерил горницу большими шагами и думал о королевском послании. Один раз ему показалось, что слышит какой-то шум у себя над головой.
Свечи сгорели наполовину и оплыли.
Жигимонд пишет: осенью соберет войско и станет лагерем у рубежа близ Полоцка. Предлагает ему, воеводе Федорову, завлечь царя на Литовскую границу и оставить без защиты. Нет, боярин не хотел такого. «Мы, русские люди, — думал он, — должны делать свои дела сами. Вмешивать иноземцев бесчестно и богопротивно. Как мог считать король, что я, занеся ногу в гроб, погублю душу гнусной изменой?.. Отъехать к польскому королю? Что мне у него делать? Водить шляхетские полки я не в силах, пировать не люблю, веселить короля не умею, пляскам польским не научен. Чем может обольстить меня король? Я богат и знатен».
— Господине, — услышал он голос своего слуги.
Боярин Федоров остановился.
— Кто-то подслушивал разговор твой, боярин, с королевским гонцом. Смотри, прямо над головой в потолке пробита скважина. Я услышал шум наверху, побежал, но было поздно. Человек исчез, второпях он забыл вот это. — Костюшка подал боярину длинный нож, похожий на те, что опричники носят за поясом.
Иван Петрович поднял голову, взглянул на темневшее в потолке отверстие и ничего не сказал. Защемило сердце.
Забравшись в постель, он долго ворочался с боку на бок, тщетно призывая к себе сон.
«Жену Марью завтра отправлю в Москву. В Полоцке ей делать нечего, — решил он. — Страшные дела могут здесь свершаться».
Глава четвертая. «ДОГОВОР НЕ В ДОГОВОР, БРАТСТВО НЕ В БРАТСТВО»
В шведской столице Стокгольме наступила осень. Каждый день моросил дождь. Часто с моря наплывали густые туманы, и жители с трудом отыскивали свои дома. В городе было тревожно, участились убийства и грабежи, появились вражеские лазутчики. Покой охраняли королевские стражники, всю ночь бродившие по кривым и грязным улочкам.
В сентябре 1568 года Стокгольм со всех сторон окружили войска королевских братьев: герцога финляндского Иоганна и Карла, герцога зюдерманландского. Королевичи подошли к стенам, чтобы свергнуть с престола своего брата короля. По утрам из лагеря королевичей по городу стреляли пушки. Крепость отвечала, но редко: ощущался недостаток в порохе и ядрах. Дьяк Иван Васильев, ходивший по лавкам на торгу закупать кормовой запас для посольства, жаловался на резкое вздорожание хлеба, мяса и рыбы.
Посольство царя Ивана, возглавляемое большим послом боярином и смоленским наместником Михаилом Ивановичем Воронцовым, целых пятнадцать месяцев прожило в Стокгольме без всякого успеха. На требования посла королевские советники отвечали отказом.
За два дня до покрова, в канун святого Кирьяка, посол Воронцов, ложась спать, сказал своему товарищу:
— Слыхал, Василий Иванович? Выдал все-таки братьям король Ирик своего любимца Георга Пирсона.
Опричник Наумов, из детей боярских, возведенный царем Иваном для пущей важности в сан можайского дворецкого, выполнял при посольстве особые обязанности. Он был человеком Малюты Скуратова и наблюдал за поведением многочисленного состава посольства, насчитывающего более двухсот человек.
— Ежели выдал, на троне ему не усидеть, — отозвался Наумов, — запомни мое слово. Вокруг короля Ирика измена гнездится, и Пирсон изменникам головы рубил… А ты как думаешь, справим мы посольство?
— Ты хочешь знать, выдадут ли нам Катерину Ягеллонку?
— Да, это самое.
— Нет.
— Почему?
— Да разве ты сам не видишь? Герцог Юхан и герцог Карл, братья короля, у города с войсками стоят. Катерина при своем муже Юхане. Король Ирик дважды от крестного целования отступал, нам прямой дал отказ.
— Не для забавы послал нас государь в Стекольнуnote 12, не даром деньги тратили. Мы не дети, которых можно обманывать сказками… Вернемся к царю-государю с пустыми руками, он нас не помилует.
— Разве я не требовал отправить великих послов с Катериною и отдать ее на рубеже боярину и наместнику Михаилу Яковлевичу Морозову с товарищи совсем здорову и без всякой хитрости, а против ее взять у Михаила Яковлевича докончальную грамоту с золотой печатью государя нашего царя и великого князя?
— Требовал, Михаил Иванович, что было, то было, отрицать не буду! Голова у тебя светлая, а толку-то нет. Ты им свое, а они тебе свое: «Не божеское дело ваш царь задумал… — передразнил короля Наумов. — Отнять жену у мужа, мать у детей противно богу. Послы мои клятву дали московскому царю, чаяли, что брат мой умер!..» Попали бы вы к нашему царю-батюшке, по-другому бы запели. Ежели по государским делам требуется, почему не взять у мужа и жену, хотя бы он и знатного рода? Разве мало наш царь за Катерину Ягеллонку королю дает? Договор-то ему куда как выгоден!
— Со своим уставом в чужом монастыре не можно.
— Да уж верно.
Михаил Иванович замолчал. Он зажег лампадку, потушил свечу на столе и долго молился перед образами. Помолившись, с кряхтеньем улегся на мягкие перины. Был боярин Воронцов в преклонных годах и тучноват. А от долгого недвижимого сидения в Стокгольме еще больше располнел.
«Не по честному делу приехал, — казнясь, думал посол. — После такого посольства в монастыре грехи отмаливать надоть. Безбожное дело задумал царь».
Долго не мог уснуть Михаил Иванович, с отвращением прислушиваясь к храпу опричника Наумова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58