Она снова была ребенком, спасавшимся от неведомой опасности на руках у своего светлобородого отца. Следующим ей привиделся круглолицый слабоумный Жан, обнаруживший ее под лестницей… Пара серебристо-стальных глаз пригвоздила ее к месту, она увидела улыбающийся рот и почувствовала режущую боль от ожога на внутренней стороне бедра… Над ней склонялся Филип с искаженным похотью лицом, после чего это был уже Филип, лишившийся лица… Несмотря на болеутоляющее, ее пронзила невыносимая боль. Она услышала собственный крик и изогнулась, вырвавшись из удерживавших ее рук. Этим все и кончилось. Она ощутила облегчение, стала легонькой как пушинка, когда по ее бедру скользнуло что-то мокрое. Облегчение и пустота…
Когда спустя много часов, а может, и дней, Мариса снова открыла глаза, над ней склонилась Зулейка.
– Бедная сестренка! Ты потеряла ребенка. Его удушила обхватившая горло пуповина. Но ты сама, хвала Аллаху, выжила и скоро встанешь на ноги.
Из глаз несчастной медленно потекли слезы безнадежности, тут же заботливо утертые. К ней приходил Камил, чтобы, взяв ее за руку, прошептать, что скоро она снова выздоровеет и родит много детей.
– Такова воля Аллаха…
Кто это сказал – он или Зулейка? Впрочем, не важно… Она снова чувствовала безграничную пустоту и старалась не вспоминать, как брыкался у нее в чреве ребенок, в течение нескольких месяцев обещавший ей радости материнства.
Мариса умерла. Ее сменила Лейла, чья воля укреплялась вместе с телом, которое целый месяц лечили массажем, холили и лелеяли. Спустя месяц она снова могла ездить верхом. В ее перевязанной груди больше не осталось молока, живот стал таким же плоским, бедра почти такими же узкими, как до беременности.
Ее лицо и все тело сияли благодаря долгим часам, проводимым у бассейна, глаза и волосы опять приобрели золотой отблеск. Вынашивание ребенка сделало ее красивее и женственнее, и Камил был теперь околдован ею даже больше, чем прежде.
Выздоровев, Лейла не нашла в доме ни Амины, ни Баб: последнюю продали богатому купцу как няньку для детей, Амину забрал в свой гарем сам паша. Оттуда она могла попасть в Константинополь, а потом при желании возвратиться к себе в Америку, если за нее внесут выкуп.
– Тобой интересовался французский консул, но ему сказали, что ты тяжело больна и вряд ли поправишься. Французы, как тебе известно, сейчас воюют с Англией и ни о чем другом не помышляют. – Пытливый взгляд карих глаз Зулейки остановился на лице молодой женщины. – Тебе известно, что их глава Наполеон возложил на себя корону и назвался императором? Я слышала, что всех своих братьев и сестер он провозгласил королями и королевами захваченных им провинций. Интересно, долго ли он протянет.
Значит, Жозефина, ее крестная, теперь императрица Франции! Надолго ли? Так или иначе, ее прошлое казалось теперь настолько далеким, что трудно было поверить в его реальность. Лейла, одетая в янычара, выпрямила ноги, скрещенные до того по-турецки, легко поднялась и простилась с Зулейкой, выглядевшей по сравнению с ней толстухой.
– Мне нет до этого дела, – беззаботно проговорила она и по-мужски, в ненавистной Зулейке манере исполнила обряд расставания: прикоснулась рукой ко лбу, потом к сердцу и склонилась в глубоком поклоне. – Мне пора, сестра. Американские корабли обстреливают город. Надо оценить ущерб и приготовиться к ответному огню на случай, если их канонерки посмеют снова войти в гавань.
Зулейка промолчала, стиснув зубы. Ее брат определенно стал жертвой ведьминых чар, иначе давно бы перевез ее, свою родную сестру, в более безопасное место. Даже паша переправил большую часть своих жен в летний дворец. Куда хуже почти ежедневных американских обстрелов был слух, что американцы готовят высадку отряда под командованием Уильяма Итона, отчаянного сорвиголовы, служившего в свое время американским консулом в Тунисе. Почему султан не прислал подкрепления? И почему ее брат только тем и занимается, что тратит по ночам силы на эту ведьму-чужестранку, которую она вынуждена называть сестрой?
Набравшись храбрости, Зулейка решила навестить подруг в гареме паши. Женщины жили слухами, часто сами же и распускали их. Если паша прослышит, что у него под носом удерживают француженку, состоящую в родстве со всемогущим французским императором, он, возможно, не оставит это без последствий. Не исключено, что он запросит помощи от французского флота в обмен на ее благополучное возвращение к родным берегам. Уж на этот раз Зулейка не допустит промаха в своих замыслах!
Триполи, прежде кичившийся своей неприступностью, находился теперь в состоянии тревоги и хаоса. Многие состоятельные жители перебрались в маленький порт Дерну. Сам паша пока что укрывался за толстыми стенами дворца с узкими бойницами. Не было дня, чтобы ему не приходилось прибегать к помощи янычар для подавления очередного бунта. Остававшиеся в городе рабы-американцы не скрывали улыбок, предвкушая скорое освобождение. По слухам, даже Мурад Раис продался Алжиру и уже отправился туда по суше. Никто не знал, чему верить, чему нет. Зулейка была полна решимости исполнить, по ее мнению, собственный долг. У нее имелась союзница в лице белокожей женщины по имени Амина, к которой паша воспылал необыкновенной любовью. Амина превратилась в его любимую наложницу; стали шушукаться, что она, чего доброго, будет принята в полк его жен, если ее прежде не отравят или не выкупят.
Амина была первой, к кому обратилась Зулейка, начав с невинных на первый взгляд вопросов и предположений. Обычно томная и ко всему безразличная, Амина быстро проявила интерес к разговору, а потом задумалась с плутоватым выражением на лице.
– Ты права: за нее можно получить огромный выкуп, и не только в виде денег, но и союза с французами. Негодяйка представляет собой опасность, избавление от которой тоже кое-чего стоит. Уверена, что мой повелитель паша заинтересуется, узнав, каким сокровищем обладает. Думаю, ты тоже вздохнула бы спокойнее, если бы твоего брата перевели в более безопасное место, скажем, в Дерну.
Терпеливая Зулейка не торопила события. Тем временем обстрелы Триполи усилились. Американские фрегаты и бриги стояли непосредственно в гавани, не выпуская оттуда ни одного триполитанского судна.
Зулейка тревожилась, что ее изощренные намеки пропадут даром. Между тонкими бровями ее брата Камила пролегла глубокая борозда. Пока паша прятался за дворцовыми стенами, Камилу приходилось удерживать порядок, что было нелегким делом, ибо население осажденного города готово было в любую минуту поднять панику.
Однако чело Камила неизменно разглаживалось, когда он укладывался на ложе вместе со своей златокожей и златоглазой возлюбленной, мгновенно околдовывавшей его своим благоуханным телом. Ей он открывал душу и часами мечтал вслух о том желанном дне, когда он сможет сделать ее своей женой. Пока что из опасения, как бы она снова не забеременела, он овладевал ею своим излюбленным способом; она, в свою очередь, научилась доставлять ему наслаждение иными путями.
В такие минуты она забывала обо всем на свете и превращалась в чуткое женское тело, тонко настроенный инструмент, предназначенный только для того, чтобы дарить и принимать чувственное наслаждение. Она была настоящей одалиской. Днем она либо разъезжала верхом с янычарами, либо брала уроки старинного танца у молодой женщины, широкие бедра которой обладали способностью самостоятельно вибрировать под односложные музыкальные завывания. Так Лейла научилась управлять мышцами своего живота и двигать ими независимо от движений рук и плеч. Камил пришел в восхищение от ее прилежания, а Зулейка не могла скрыть зависти, хоть и обронила презрительно, что это занятие для рабынь, не знающих иного способа привлечь внимание господина.
– Камил и так не обделяет меня вниманием. – Улыбка Лейлы была столь же недоброй, как и выражение лица Зулейки. – Я учусь танцевать, только чтобы доставить ему удовольствие и привести в порядок свое обленившееся тело. – Она выразительно уставилась на жирные складки на теле Зулейки.
Та посерела, чего не смог скрыть толстый слой рисовой пудры, и проговорила негромко, но с нескрываемой ненавистью:
– Ты всего лишь шлюха, игрушка, которую скоро забросят. Возможно, мой брат женится на тебе, но не забывай, что, кроме тебя, у него будут и другие жены! Вот когда он вспомнит, что раньше ты принадлежала другому, и прогонит тебя, а то и превратит в рабыню какой-нибудь из своих жен. Не вечно тебе оставаться молодой и стройной!
– Зато сейчас я именно такая! – отрезала молоденькая Лейла и грациозно потянулась полуодетым телом.
– Стерва! Ведьма! – прошипела Зулейка, прищурив карие глаза. Лейла пренебрежительно расхохоталась.
Она не стала рассказывать Камилу об этой стычке, потому что ей было почти жаль Зулейку. К тому же, поразмыслив, она была вынуждена признать ее правоту. Мариса жаждала теперь одних наслаждений и пестовала свою проснувшуюся женственность. Впрочем, разве существовал иной выход? Она оказалась в обществе, где роль женщины исчерпывалась тем, чтобы радовать мужчин и дарить им наслаждение. Пусть Камил ценил ее ум и обсуждал с ней государственные дела, ночи с ним снова расставляли все по своим местам.
Позднее лето было нестерпимо жарким, в синем котле неба полыхало расплавленное солнце. Слепой поэт, получив от прохожего звонкую монетку, принимался декламировать древние опусы, уличные торговцы расхваливали свой товар, словно со времен калифов ровно ничего не изменилось и никогда не изменится.
Во внутреннем дворе дома Камила Хасана, уберегаемом от жары толстыми стенами, сладко пахло цветами и благовониями, музыка заглушала приближающуюся канонаду. Все оставалось в точности таким же, как сто и больше лет тому назад. К чему перемены?
Тем не менее изменения произошли, и настолько стремительно, что застали врасплох даже Зулейку. Однажды в отсутствие Камила в дом заявились стражники из дворца паши, чтобы, согласно их учтивым разъяснениям, взять обеих женщин под высокое покровительство их господина. По приказу самого турецкого султана Камила Хасана перебросили на оборону Дерны. Его сестре надлежало теперь проживать в гареме паши, пока не появится возможность переправить ее обратно в родительский дом. Что касается француженки, пользовавшейся покровительством Камила Хасана, то необходимость такового отпала. Французский консул проявил настойчивость, и паша, озабоченный войной с далекой Америкой, не желал настраивать против себя также и Францию.
Лейлу, снова облаченную в женские одежды, с укутанным лицом, пронесли в носилках вместе со всеми ее пожитками по запруженным улицам, где раньше она привыкла свободно гарцевать в окружении янычар, чтобы доставить в дом французского консула, расположенный на окраине расползшегося во все стороны города. Молодой женщине объявили, что ее доставят по суше в ближайший безопасный порт, откуда она отправится во Францию.
Месье д’Арси, французский консул, оказался низкорослым суетливым человечком и обращался с ней как с жертвой тягчайших испытаний, утратившей способность отвечать за себя. Он отказывался внимать ее речам, а только терпеливо твердил, что ей больше не о чем тревожиться. Выкуп за нее уплачен самому турецкому султану, консул же получил строжайшие указания вернуть ее на родину целой и невредимой.
– Император прислал личное послание с выражением глубочайшей озабоченности. Императрица призналась, что долго рыдала от облегчения, когда узнала, что вы живы и находитесь в безопасности.
Она ловила на себе сомнительные взгляды, бросаемые д’Арси. Он отчасти опасался ее, отчасти негодовал: бедняжка пережила такое потрясение, что даже не осознает, какой чести удостоена!
– Вы хорошо меня понимаете, уважаемая… мадам? – повторял он, пытаясь развязать ей язык. – У меня в руках личное послание самого императора Франции, скрепленное его подписью! Несомненно, ваше оцепенение объясняется сильнейшим душевным потрясением. Наверное, вы уже утратили веру в свое спасение! Однако это свершилось: вам более ничто не угрожает! Впрочем, я не имею права рисковать, поэтому принял меры, чтобы вас уже завтра утром отправили под личной охраной, предоставленной самим пашой, обещавшим ваше безопасное препровождение в Тунис. Там вы окажетесь под защитой французского флота.
Она зарыдала от бессилия. Он растерянно погладил ее по плечу.
Д’Арси лично удостоверился в надежности приставленного к ней эскорта и снабдил ее европейской одеждой, которую она отказалась надеть. Когда предоставленный пашой эскорт увез его безутешную гостью, консул с облегчением перевел дух.
Глава 36
Пустыни, разделяющие Триполи и Египет, не служили препятствием для распространения новостей и слухов. Это огромное расстояние постоянно преодолевали внушительные караваны, останавливавшиеся в маленьких оазисах, чтобы засвидетельствовать свое почтение владевшим оазисами шейхам и пополнить запасы воды. Бродячие рассказчики и дервиши, также скитавшиеся по пустыне, никому не кланялись, но повсюду находили хороший прием.
Паше Триполи, запертому в его крохотном городе-государстве американцами, возобновившими морскую блокаду, не составило труда узнать о выступившем из Александрии в направлении Триполи небольшом, но отважном отряде под командованием Уильяма Итона, американца с эскадры, действовавшей в Средиземном море. Состав отряда был разношерстным: здесь были главным образом добровольцы, в том числе торговцы и авантюристы разных национальностей; тем не менее эта публика представляла явную угрозу, так как поднаторела в схватках. С ними находился Хамет Караманли, брат свергнутого с престола паши, жаждущий власти.
Паша, обгрызая до основания ногти, слал панические депеши в Константинополь, именовавшийся с некоторых пор Стамбулом, а также в соседние государства – Тунис и Алжир. Однако у союзников были свои затруднения; пока коммодор Пребл, командующий американским флотом в Средиземном море, стремился поскорее разбить врага, отважная армия Итона медленно, но верно приближалась к маленькому порту Дерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79