Я предлагаю там поужинать. У вас нет других планов, сударь? Отвечайте же, мне пора уходить.
— Уже! — воскликнул я.
— Если ты скажешь: «Останься!» — я буду с тобой сколько пожелаешь. Но слуги видели, как я уходила, и должны увидеть, как я вернусь. Когда мы переберемся в оранжерею, я избавлюсь от подобных опасений, так как буду спускаться по черной лестнице и мне не понадобится открывать ворота. Тогда я почувствую себя Джульеттой и не захочу тебя отпускать. Сегодня же я Ромео и потому вынуждена уйти.
— Не говори мне о Ромео и Джульетте, — взмолился я, — как бы воспоминание о любовниках из Вероны не навлекло на нас беды. Помнишь, ведь они не могли расстаться перед смертью?
— А мы и не расстанемся. Из этого окна видно мое окно. Возле него всю ночь будет гореть свеча, говоря тебе, что я рядом и думаю о тебе даже во сне.
— Можно хотя бы проводить тебя до ворот парка?
— Почему бы и нет? Мы пройдем через кладбище и, конечно, в такой час никого там не встретим.
— Нет, — поспешно возразил я, — только не сегодня. По крайней мере, не вместе.
— Но я пришла сюда именно этим путем — так ближе всего.
Я почувствовал, как дрожь пробежала по моим жилам.
— Тем более не стоит возвращаться в усадьбу той же дорогой, — заметил я, пытаясь улыбнуться.
— Уже десять часов, госпожа, — сказала Зоя, тихонько постучав в комнату.
— Вот видишь, — произнесла Эдмея.
— Ах! — воскликнул я. — Ты не представляешь, до чего мне трудно расстаться с тобой сегодня вечером! Если ты когда-нибудь узнаешь почему, то пожалеешь меня.
Мы вышли через сад, миновали увитую виноградом аркаду и направились через поле к воротам усадьбы. До нее было не более двухсот шагов. Не доходя до ворот шагов двадцать, графиня остановилась.
— До завтра, — сказала она.
— До завтра? — переспросил я, вздрогнув.
— Ну, конечно, — ответила Эдмея, удивленная моим тоном. — Неужели ты думаешь, что я не найду способа прийти к тебе, зная, что ты рядом?
— Дай-то Бог! — пробормотал я.
Она посмотрела на меня с еще большим недоумением.
— Прости, я не знаю, что говорю.
Опасаясь выдать свой секрет, я поцеловал руку Эдмеи и быстро пошел прочь.
Оглянувшись, я увидел, что графиня вместе с Зоей скрылись за воротами.
Я находился рядом с кладбищем, но не решился зайти туда.
Проходя мимо дома священника, я заметил, что у аббата Клодена еще горит свет.
Я подошел к окну и увидел сквозь приоткрытые ставни этого достойного человека, сидящего за столом и читающего толстую книгу, очевидно Библию. И тут мне в голову пришла одна мысль: я вошел в дом.
Как и дверь церкви, дверь служителя Бога была не заперта.
Заслышав мои шаги, священник обернулся и сразу узнал меня.
— Добро пожаловать, сударь, — сказал он, вставая. Заметив тревогу на моем лице, аббат Клоден добавил:
— Вы явно пришли ко мне не за утешением.
— Увы, святой отец, — ответил я, — в моей душе царит великое смятение. Я боюсь, что скоро случится страшная беда. Не поможете ли вы мне своими молитвами Господу?
— Через какое-то время мои молитвы были бы более действенными, — с печальной улыбкой сказал священник, — поскольку я был бы тогда в небесной обители Господа, но и сейчас, как бы далеко от Неба я ни находился, вы можете рассчитывать на меня.
— Одной особе, которая чрезвычайно мне дорога, будет грозить завтра утром, между шестью и семью часами, смертельная опасность. Помолитесь за нее, святой отец. Всеведущий Бог поймет, за кого вы просите.
— Завтра, между шестью и семью часами, сын мой, я отслужу молебен о ее здравии. Если вы хотите присутствовать на службе, мы будем молиться вместе.
Взяв священника за руки, я воскликнул:
— О святой отец! Вы земное воплощение Божьей доброты. Завтра, в семь утра, я буду в церкви.
Немного успокоившись, я вернулся в гостиницу. Неужели, думал я, любви Эдмеи, усердия священника и моих страданий недостаточно, чтобы Господь сжалился над нами?
Поднявшись к себе в комнату, я подошел к окну. Свеча на окне графини, видневшаяся за занавесками, горела подобно звезде, скрытой облаками. Я не сомневался, что Эдмея сейчас тоже смотрит в мою сторону. Расположившись в кресле у окна, я не сводил глаз со свечи.
— Увы! — прошептал я. — Завтра, быть может, вместо этой свечи, озаряющей живую веселую графиню, в комнате будет пылать церковная свеча перед холодным трупом!
Я не стал ложиться, но в конце концов усталость взяла свое. Я закрыл глаза и уснул в кресле около трех часов ночи.
Меня разбудили звуки колокола, призывающего к утренней мессе, на которой я должен был присутствовать. Достав часы, я увидел, что уже ровно семь.
Через час мне предстояло узнать, сбудутся ли мои опасения или нет.
Я спустился вниз, пересек кладбище и вошел в церковь. Священник уже начал службу, и я встал на колени возле ограждения клироса.
Я не знаю ни писаных молитв, ни текста литургии. Поэтому я повторял только одно:
— Боже мой! Господи! Смилуйся над нами! Великий Боже! Не разлучай нас! Посреди мессы часы пробили половину восьмого. Не знаю, какое ощущение производит клинок ножа, входящего в сердце, но оно, наверное, столь же острое и столь же леденящее, как то, что испытал я, услышав звон бронзового колокола.
Служба продолжалась, и время шло. Священник уже начал поднимать святую облатку к Небу, послышался звук колокольчика, призывавшего меня встать на колени, как вдруг дверь с шумом отворилась, и Зоя вбежала в церковь с воплем:
— Господин аббат, скорее в усадьбу! Госпожа графиня умирает! Оказавшись лицом к лицу с Зоей, я попытался что-то сказать, спросить или закричать, но не смог выдавить из себя ни слова.
Я бросился к выходу, намереваясь поспешить на помощь Эдмее, как будто это было в моей власти.
Но Зоя вскричала, преградив мне путь:
— Не ходите туда! Граф сейчас у ее постели. Этот последний удар окончательно подкосил меня.
Я покачнулся и стал отступать назад, чтобы прислониться к одному из столбов, подпиравших свод, но мои колени подогнулись, я соскользнул вдоль столба и упал на каменный пол, не в силах издать ни единого звука.
На мгновение у меня мелькнула надежда, что ангел смерти поразил меня и Эдмею одновременно.
И я потерял сознание.

XLIV

Я пришел в себя, лежа в комнате аббата Клодена. Почтенный священник сидел у моего изголовья, глядя с тревогой, как я возвращаюсь к жизни, и его устремленные на меня глаза, в которых стояли слезы, были полны сострадания.
Сначала я не мог понять, где нахожусь, и не помнил, что произошло. Затем, подобно тому как свет проникает в темную комнату, когда
постепенно открывают ставни, ко мне мало-помалу вернулась память и душу захлестнула боль.
Я испустил крик, и этим криком было ее имя:
— Эдмея! Эдмея!
— Молитесь за нее, сын мой! — сказал священник. — Ее душа тоже молится за вас.
Схватив аббата Клодена за руку, я приподнялся и вскричал:
— Умерла! Эдмея умерла!
— Сегодня утром, между семью и восемью часами, когда вы присутствовали на службе, которую я проводил. Бог должен был услышать наши слова милосердия и прощения, прежде чем она вознеслась на Небо.
— О святой отец, святой отец! — воскликнул я. — Вы не знаете, что это был за ангел. Это ей следовало проявить милосердие и простить нас.
Я вскочил с постели.
— Куда вы? — спросил священник.
— Куда? Я пойду к ней. Неужели вы думаете, что я позволю похоронить Эдмею, не взглянув на нее в последний раз?
— Сын мой, — произнес аббат, умоляюще складывая руки, — ваша любовь к ней при ее жизни была греховной, и ваше присутствие у ее гроба было бы неприличным. Я умоляю вас, не ходите туда.
Я снова опустился на кровать, подавленный горем, и задумался.
Значит, этот человек, палач и мучитель Эдмеи, обобравший ее до нитки и разоривший ее, стрелявший в нее из пистолета в порыве гнева, был вправе устраивать похороны и следить за исполнением последней воли покойной, был в глазах света вправе оплакивать ее, проливая лицемерные слезы, а я, кого она еще вчера называла своим возлюбленным, своей душой и жизнью, один лишь я не мог приблизиться к ее гробу, не имел права взмахнуть буксом над ее саваном и был вынужден молча скорбеть в одиночестве!
Я лежал на постели скорчившись и горько плакал.
— Ради Бога, — обратился я к священнику, — расскажите подробнее, отчего умерла графиня? Где она сейчас, и где вы ее видели?
— Она лежала на кровати в своей комнате; на ней был утренний пеньюар, а рядом стоял тазик, полный крови, — вот и все, что я знаю.
— Вы ни о чем не спросили, ничего не выяснили, даже не вспомнив о моих страданиях и не подумав о том, что я захочу узнать все подробно, так как для меня важна любая мелочь?
— Я думал только об одном, сын мой: о том, что несчастное создание, лежащее передо мной, нуждается в милосердии Всевышнего. Я видел, как вы покачнулись и упали, я оставил вас, когда вы были без чувств, но знал, что вскоре вам понадобится утешение, поэтому я вернулся.
— Благодарю вас, отец мой. Но еще одна просьба, только одна, последняя!
— Говорите.
— Пусть Грасьен приведет ко мне свою жену. Зоя была рядом с графиней, она расскажет, как все было.
— Я здесь, господин Макс, — раздался рядом дрожащий голос, в котором слышались слезы.
— Зоя! — воскликнул я, протягивая руки.
Я прижал ее к груди, и на миг мне показалось, что я обнимаю Эдмею. Священник понял, что ему лучше оставить нас одних, так как и отчаянию присуща стыдливость.
— О! Какое несчастье, сударь, какое несчастье! — плакала молодая женщина.
Некоторое время мы не могли произнести ни слова — нас душили слезы.
Я первым обрел дар речи.
— Как же это случилось, Зоя? Как все было?
— О сударь, мы работали в маленькой комнате до полуночи, беседуя о вас. Два-три раза госпожа пожаловалась на головокружение и спросила, не вижу ли я следов крови на гипюре. Я ответила, что ничего не вижу. «Наверное, у меня просто устали глаза, — сказала графиня. — Сходи в оранжерею, где работает Грасьен, и передай ему, что мне нездоровится, поэтому ты побудешь со мной». — «Госпожа не желает, чтобы я помогла ей раздеться?» — «Нет, когда ты вернешься, я буду уже в постели. Ты ляжешь в его комнате (то есть в вашей) и оставишь дверь туалетной комнаты открытой».
— О, моя комната, моя бедная комната! — воскликнул я. — Сколько мучительных и сладостных часов я там провел!
— Я выполнила поручение графини и вернулась. Она не решилась раздеться и лежала на постели в пеньюаре, который надела, придя домой. Госпожа спала, но это был странный сон — она почти не дышала, и на ее лбу голубела вздувшаяся вена. Одной рукой она держалась за сердце, словно ей было больно. Я подошла к ней совсем близко со свечой, но она не проснулась.
— О! Почему ты тогда же не пришла ко мне и не рассказала мне это, Зоя? Мы послали бы за врачом в Берне; он пустил бы Эдмее кровь, либо, в крайнем случае, я сделал бы это сам, и страшной трагедии бы не произошло… О Боже, Боже!
— Я не могла даже представить, что нас постигнет такое несчастье, господин Макс!
— А я давно об этом знал.
— Знали?
— Да, да. В одно из мгновений своего ясновидения Эдмея сказала мне, что восьмое ноября станет для нее роковым днем, но при этом попросила ничего ей не говорить при ее пробуждении, чтобы она не страдала при мысли о нашем скором расставании. Вот почему я решил провести здесь ночь с седьмого на восьмое, вот почему я не хотел покидать Эдмею и проводил ее до ворот усадьбы, вот почему я заказал молебен о ее здравии и был в церкви, когда ты пришла за священником.
— О бедняжка, сколько же вам пришлось пережить!
— Продолжай, Зоя, ведь ты еще не закончила.
— Так вот, у меня и в мыслях не было ничего такого. Видя, что госпожа уснула, я оставила дверь туалетной комнаты открытой, как она просила, и легла на диван, готовая поспешить к ней по первому зову. Мы провели за работой пять-шесть ночей, и я просто падала от усталости. Поэтому в ту ночь я спала как убитая. Утром меня разбудил звон колокольчика. Я побежала в комнату графини и увидела, что она стоит перед туалетным столиком, и из горла у нее хлещет кровь. Я хотела выбежать, позвать на помощь, но госпожа сделала мне знак подойти. Она обвила мою шею руками, и я почувствовала, что ее бьет дрожь. Она попыталась что-то сказать, но я расслышала лишь два слова — одно из них было ваше имя…
— Эдмея! Дорогая Эдмея! — воскликнул я. — А что за второе слово она произнесла?
— Госпожа прошептала: «Макс, волосы…» Я не поняла, что это значит.
— Зато я понимаю.
— Я отнесла графиню на кровать; она вздохнула в последний раз и оцепенела… Все было кончено, господин Макс.
— О! Так быстро! Она умерла так рано, такой молодой!
— Я не могла в это поверить и выскочила из комнаты. В коридоре мне встретилась Натали. «Куда вы так спешите? — спросила она. — На вас просто лица нет!» — «Я иду за священником: госпожа умирает!» — «Стало быть, надо сообщить хозяину». У этой змеи не нашлось других слов в такую минуту!
Она отправилась к г-ну де Шамбле, а я помчалась в церковь. Вот почему я сказала вам: «Не ходите в усадьбу, граф сейчас у ее постели».
— Господи, что же теперь будет с нашими письмами, со всеми нашими милыми тайнами?!
— О! Не волнуйтесь: все уже находится в оранжерейном домике.
— Значит, потом ты вернулась в усадьбу?
— Да.
— Ну, и?..
— Ну, и двое врачей из Берне были уже там. Они засвидетельствовали смерть госпожи, я даже запомнила, как они сказали: «Налицо трупное окоченение».
— Таким образом?..
— Таким образом, госпожу похоронят сегодня вечером, так как граф собирается покинуть усадьбу.
— Но это же безумие! — вскричал я. — В случае скоропостижной смерти нельзя хоронить до истечения двух суток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58