по-моему, если бы не стены, они разошлись бы еще дальше. Однако я что-то разболтался, как кривая сорока, и задерживаю вас. Ведь вы спешите к госпоже де Шамбле.
— Кто тебе сказал, что я спешу, Грасьен?
— Да ладно уж; я забыл, что это графине не терпится вас увидеть.
— Почему ты так считаешь? Ну-ка, скажи.
— Графиня сама это говорила, когда наводила порядок в вашей комнате. «Как ты думаешь, — спрашивала она Зою, — когда он приедет?» — «Как можно раньше, будьте покойны», — отвечала моя глупышка. «Нет, — возражала госпожа, — я полагаю, что он приедет только утром, перед охотой». — «А я уверена, что он приедет вечером, перед ужином. Хотите, я скажу вам, как это будет?» — «Ах, — воскликнула графиня, — кажется, теперь ты стала ясновидящей». — «О Господи, может быть!» — «Что ж, посмотрим». — «Он заедет к Грасьену и спросит о вас, прикажет кучеру ехать в усадьбу кружным путем, а сам направится в церковь. Затем он пройдет через кладбище и явится сюда пешком». — «Ты так думаешь?» — «Хотите держать пари на приданое для новорожденного?»
Кстати, — спросил Грасьен, — вы знаете, что Зоя ждет ребенка?
— Нет, — ответил я, — слышу об этом впервые. Прими мои поздравления, Грасьен, ты не терял времени даром.
— О! Я не таков, как знатные господа. Они откладывают все на завтра, а это завтра никогда не наступает. Зоя была права, не так ли?
— Абсолютно права. Во-первых, потому что я заехал к тебе, чтобы узнать, как у всех дела, а во-вторых, так как я собираюсь ни на шаг не отступать от того маршрута, что предвидела Зоя. Прощай же, Грасьен.
— Прощайте, господин Макс. Я вас больше не задерживаю. Желаю приятной охоты!
Еще раз пожав доброму малому руку, я направился к двери. Не успел я выйти, как он снова, напевая, принялся за работу.
Придя в церковь, я поцеловал ноги Пресвятой Девы в том самом месте, где их однажды касались губы Эдмеи, положил луидор в кружку для пожертвований и направился в усадьбу. По дороге я прошел через кладбище и сорвал цветок с розового куста, затенявшего склеп, куда мы недавно спускались.
В прихожей дома я встретил Зою. Она ждала меня, увидев издалека. (Кажется, я упоминал о том, что из окна г-жи де Шамбле открывался вид на кладбище, сад и дом Грасьена и часть деревни.)
— Я знала, что вы приедете сегодня, — сказала Зоя.
— И знала, что я зайду к Грасьену, в церковь и на кладбище?
— Я просто догадалась.
— Где госпожа? Она тоже догадалась, что я приду, и поэтому скрылась?
— О! Вовсе нет, но благочестивая бедняжка не всегда делает то, что хочет. Она попросила меня встретить вас здесь.
— Где же сама графиня?
— В гостиной, принимает гостей, пока нет господина де Шамбле.
— В таком случае, я пойду туда.
— Погодите! До чего вы нетерпеливы!
— Разве ты не понимаешь, Зоя, что мне не терпится увидеть графиню?
— Еще бы! Я понимаю, но мне надо сказать вам еще кое-что от ее имени…
— Говори.
— Она сказала: «Ты подождешь господина де Вилье в прихожей и передашь, что, когда я скажу ему в присутствии посторонних: „Здравствуйте, сударь!“, мое сердце будет говорить: „Здравствуй, друг мой!“ Когда, соблюдая приличия, я посмотрю на кого-нибудь другого, мое сердце останется с ним. Наконец, скажи, чтобы он сам догадался о том, чего я недоговариваю».
— А ты, Зоя, передай графине, если я не смогу сказать ей об этом, что она удивительная женщина и я обожаю ее. Скажи Эдмее, что я люблю ее не только как подругу или сестру, а как возлюбленную. Скажи, что небесные ангелы слетают ко мне, когда я думаю о ней или молюсь за нее. Скажи, что, с тех пор как мы встретились, она моя единственная радость, надежда и вера, а также мой кумир. Скажи, наконец, что, к счастью, ради нее мне не придется ни о чем забывать, ибо ради нее я забуду обо всем.
— Ну, а теперь, — сказала Зоя, — я думаю, вы можете войти. Мы уже все друг другу сказали: вы — от себя, а я — от имени госпожи.
И тут вошел слуга.
— Доложите, что пришел господин де Вилье, — сказала ему Зоя.
Слуга направился в гостиную и доложил о моем приезде.
Я увидел Эдмею через приоткрытую дверь, она заметила меня, и наши взгляды скрестились — а точнее, встретились.
Невозможно описать все, что каждый из нас хотел выразить взглядом. Бог наделил людские глаза небесным светом; страстно блеснувший взор г-жи де Шамбле сказал мне больше, чем то, что до этого говорила Зоя.
Графиня встала, сделала шаг навстречу и, ласково улыбаясь, протянула мне руку.
— Это господин Макс де Вилье, господа, — обратилась она к гостям, уже приехавшим на охоту (их было человек пять-шесть), — наш друг, которого мы знаем всего две недели, но любим как старинного друга.
Эдмея указала мне глазами на кресло.
— Я должна, — продолжала она, — передать вам извинения от лица господина де Шамбле, как и этим господам. Графу пришлось уехать в Кан по неотложному делу, когда он меньше всего этого ожидал. Но он отправился туда в почтовой карете, чтобы быстрее вернуться, и скорее всего будет ужинать вместе с вами. А пока, господа, что я могу вам предложить? В вашем распоряжении — бильярд, прогулка в парке и даже музыка. Несмотря на свои скромные достоинства, я готова принести себя в жертву, если кто-то пожелает мне аккомпанировать или выступит под мой аккомпанемент.
Лишь один из гостей попросил графиню спеть.
Я поспешил сесть за фортепьяно, не желая уступать кому-либо право музицировать вместе с ней.
У меня такие же способности к музыке, как и к рисованию, — иными словами, я без труда могу читать ноты с листа.
Я открыл какую-то партитуру наугад (это оказалась партитура «Лючии»), перелистал ее до третьего акта и остановился на арии из сцены безумия.
Я посмотрел на Эдмею, молча спрашивая ее согласия.
— Все что хотите, — отвечала она. — Музыка скрашивает нам одиночество; я привыкла чаще петь для себя, чем для других, и очень боюсь вам не угодить. Однако я готова спеть любую пьесу по вашему выбору, так как знаю наизусть почти все партитуры — от Вебера до Россини.
Я заиграл начало речитатива «И dolce suono mi colpi di sua voce!» note 11 Note11
«Звучаньем нежным поражен я голоса ее!» (ит.)

, и Эдмея запела.
Первые звуки, слетевшие с уст графини, не произвели на меня ожидаемого впечатления. Чувствовалось, что у г-жи де Шамбле превосходная подготовка и великолепный слух, но, казалось, она не владела голосом, упорно не желавшим звучать в полную силу. Манерой исполнения графиня напоминала Персиани, но, признаться, я предпочел бы, чтобы она пела с чувством, как Малибран, а не выводила искусные трели, подобно госпоже Даморо.
Эдмея исполнила арию «Casta Diva» note 12 Note12
«Непорочная богиня» (ит.)

Беллини и рондо из «La Cenerentola» note 13 Note13
«Золушка» (ит.)

. По мере того, как она пела эти три арии, ее голос окреп, но я заметил, что она старается приглушить его. После грустной и торжественной арии графиня выбрала рондо из «La Cenerentola», чтобы унять волнение, готовое вырваться наружу.
Затем она подошла ко мне и положила руку на мое плечо, как бы останавливая меня.
— Господа, — произнесла Эдмея, прерывая крики одобрения, сопровождавшие последние такты музыки Россини, — я не хочу больше злоупотреблять вашей любезностью. Я уверена, что вы сгораете от желания закурить. Я отпускаю вас; курите, играйте в бильярд — вы найдете сухие сигары в курительной комнате рядом с гостиной. Не составите ли вы компанию этим господам? — спросила она, обращаясь ко мне.
— Увы, сударыня! — ответил я. — К сожалению, я не выношу сигары и обожаю музыку. Поэтому я прошу вашего позволения держаться подальше от курительной комнаты и как можно ближе к фортепьяно.
— В таком случае, оставайтесь. Помните, как и другие господа, что вы в гостях у друга и ведите себя непринужденно. Считайте, что госпожи де Шамбле во время охоты больше нет; просто в доме стало одним охотником больше.
Гости вышли, и мы остались одни.
— Друг, — сказала Эдмея, протягивая мне руку для поцелуя, — когда я начала петь, я подумала о том, что надо беречь сердце для тех, кого любишь. Поэтому, вопреки своим словам, я пела не для себя, а для всех. А теперь, если хотите, я спою только для нас двоих.
— Вы говорили, что у вас в репертуаре множество дивных вещей.
— Я собиралась спеть одну песню, — продолжала Эдмея, — но спохватилась и сказала себе: «Если я подарю свою радость и боль, свой смех и слезы, что тогда останется человеку, который вправе делить со мной слезы -и смех, боль и радость?» Поэтому я сохранила для вас лучшую часть души и теперь хочу отдать ее вам без остатка. Уступите мне место за фортепьяно: я должна спеть это под собственный аккомпанемент.
— А что вы собираетесь исполнить?
— В этой песне — скорбь моего сердца и мечты моей души.
— Кто написал слова и музыку?
— Поэт и композитор неизвестны. Впрочем, эти слова непохожи на стихи, а мелодия слагается не из обычных нот. Представьте стоны ветра, вздохи эоловой арфы, ропот листьев, отрывающихся от дерева и слетающих вниз в октябрьскую ночь, и вы получите именно то, что сейчас услышите.
— Я слушаю с благоговением.
— Это напомнит вам вашего любимого Шекспира.
— Лучшего мне и не надо.
— Что ж, слушайте.
Пальцы графини забегали по клавишам, и полилась упоительно-печальная мелодия. Затем она запела, и ее голос, звучавший отрешенно от всего земного, показался мне совершенно отличным от того, который я недавно слышал:
«Что делаешь ты здесь, Офелия, сестренка?» «Люблю я собирать цветы порой ночной». «Но отчего, дитя, дрожит твой голос тонкий?» «Спросите у ручья, ведь плачет он со мной».
«Зачем приходишь ты сюда в часы заката, Все на воду глядишь, и взор твой так уныл, Кувшинку ли сорвать, оплакать ли утрату?» «Увы! Отец мой мертв, а милый изменил.
Моя душа давно в долину сновидений Ушла вслед за отцом, чтоб обрести покой, И в полночь вновь манят меня родные тени В край призрачной любви и смерти дорогой».
Эдмея говорила правду: это были не музыка и стихи, а жалобы, стон, ропот, нечто смутное, блуждающее и ускользающее, даже граничащее с бредом. Такие стихи пишутся для себя; такие песни женщина поет, когда уверена, что в доме никого нет, либо когда рядом с ней верный друг, от которого у нее нет ни секретов в душе, ни тайн в сердце.
Если бы я еще не знал, что Эдмея любит меня, песня сказала бы это за нее.
— О милая Эдмея, — прошептал я, — я не смею признаться, что мне хотелось бы поцеловать вас в губы — это было бы чересчур большое счастье, но я жажду слушать ваш голос, взлетающий к Небу, и вдыхать исходящий от вас опьяняющий аромат. Еще пожалуйста, еще, спойте что-нибудь свое!
— Берегитесь! — воскликнула графиня. — Если я спою вам что-либо написанное не в пору грусти, а в порыве отчаяния, я рискую опечалить вас на целую неделю. Будучи не в силах светить своим друзьям, как солнце, я не хотела бы омрачать им жизнь, как туча.
— Будьте тем, чем пожелаете, только спойте.
— Значит, вы не боитесь скорбных глубин, куда мы погружаемся от безысходности?
— Эдмея, я хочу посетить все те места, где вы бывали без меня, так же как отныне я буду следовать за вами повсюду, клянусь вам.
— Что ж, в таком случае, слушайте.
Руки графини снова опустились на клавиши, и те издали горестный заунывный стон, напоминающий звуки заупокойного благовеста. Почти тотчас же ее голос заглушил музыкальное сопровождение.
— Это плач! — прошептала Эдмея и принялась не петь, а скорее исполнять речитативом на старинный лад:
Наверно, проклят тот злодейкою-судьбою, А может, покарал его за что-то Бог, Кто в неурочный час, став жертвой роковою Случайности слепой, живым в могилу лег.
И все же на земле ужасней нет страданья, Судьбы печальней нет, чем жребий горький мой — В расцвете лет своих и вопреки желанью Ходячим трупом быть с умершею душой!
Она сказала правду: ныряльщику Шиллера не доводилось видеть в бездонных пучинах Харибды столько ужасных бесформенных образов, какие предстали передо мной в этой бездне отчаяния.
— О! Ради Бога, Эдмея, — взмолился я, — не заканчивайте так! Вы навеяли на меня печаль — мне даже кажется, что нас ждет беда!
— Что я вам говорила, бедный друг? Вы хотели измерить глубину человеческого страдания, но разве вам неизвестно, что в море не всегда можно достать до дна? Вы оказались как раз в одном из таких мест, но я пожалею вас. Ну, горе-ныряльщик, живо на поверхность, иначе вы задохнетесь, пробыв всего минуту в той удушливой атмосфере, где я провела столько лет! Дышите, друг мой, дышите полной грудью; кругом — столько воздуха и света!..
Эдмея снова запела, на этот раз без сопровождения, дрожа от волнения:
Ах, почему опять тянусь к бумаге я? Не спрашивай меня, я этого не знаю.
Но скоро ты поймешь: излита страсть моя В бесхитростных словах, а я без слов страдаю.
Придет к тебе письмо. Увы! Оно одно, И все же верю я: по Божьему веленью Томиться без тебя лишь телу суждено, Но полетит душа, отбросив прочь сомненья,
На крыльях полетит к тебе вслед за письмом, Чтоб о любви сказать, ведь счастья нет иного — Любить тебя, мой друг, и говорить о том… «Люблю! Люблю! Люблю!» — я повторяю снова.
Произнося слова:
Томиться без тебя лишь телу суждено,
Но полетит душа, отбросив прочь сомненья,
— она подняла глаза к Небу с выражением ангельской кротости и страстной веры.
Затем, дойдя до последних строк:
Любить тебя, мой друг, и говорить о том… «Люблю! Люблю! Люблю!» — я повторяю снова, — она откинула голову назад, прекрасная, как Сапфо в экстазе, словно и в самом деле хотела, чтобы я поцеловал ее в губы.
Не в силах совладать с собой, я наклонился к графине, и последние звуки песни слились для меня с ее дыханием. Наши губы сближались и должны были неминуемо встретиться, как вдруг что-то темное пронеслось мимо окон, будто молния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58