Ждать? Да, знаю, мужей надо ждать… А тем, мужья которых погибли, им как быть? Не знаешь? А я знаю. Жаль, тетя, этих женщин! Те, у которых погибли мужья, должны выйти замуж. Ты знаешь Цуцу? Она совсем еще молодая, здоровая, красивая. А муж у нее погиб. Как же теперь? Что ей делать? А ведь жалко Цуцу, тетя, очень жалко, ну просто плакать хочется!.. Что, всех жалко? Права ты! И тебя тоже жалко! Ты думаешь, я ничего не соображаю? Нет, тетя, я теперь большой, я все понимаю. Я знаю, ты не выходишь замуж из-за меня! Да, все так говорят – мол, Кето пожертвовала собой ради единственного племянника. Не надо так, тетя! Я уже большой, я сам присмотрю за собой, а ты выходи замуж! Ты не бойся, я всегда буду по-прежнему любить тебя! Ты должна иметь собственных детей! Выходи, тетя, замуж! И пусть Цуца тоже выходит замуж! Все, у кого нет мужей и детей, должны выйти замуж! Жалко их! И тебя жалко, тетя!
– Слушай, Сосойя, ты заснешь наконец или нет? Где ты так нализался, бездельник? – прерывает тетя мой монолог.
– Тетя, ты разве не спишь? – мне стыдно, и я укрываюсь одеялом.
– Спи, спи, Сосойя!
Хорошо бы заснуть, но сон не идет!..
ТРИУМФАЛЬНЫЙ МАРШ
Каюсь: преподавателя военного дела мы изводили, как никого другого из наших учителей. Но полюбили его больше всех остальных педагогов. Поэтому нашей радости не было границ, когда его назначили к нам классным наставником. Теперь он обходился с нами, словно с родными детьми, – кричал, орал на нас, иногда даже угощал оплеухами. И в то же время он до хрипоты спорил и бушевал на заседаниях педсовета, когда обсуждался вопрос о наказании кого-либо из нас.
Не было случая, чтобы Гуриелидзе вызвал в школу родителя провинившегося ученика.
– Здесь я ваш родитель! Или перестреляю всех вас, бездельников, или сделаю из вас людей! – кричал он и колотил по столу кулаками так, что потом целую неделю не мог двинуть рукой.
Мы обожали уроки военного дела. Гуриелидзе проводил их на берегу Супсы. Он разбивал класс на два вражеских лагеря – наших и фашистов, из девчонок формировал отряд санитарок, себя назначал начальником объединенного штаба обоих лагерей, и… начиналась братоубийственная битва. Мы бросались друг на друга, рвали волосы, до крови царапали лица, наставляли синяки, оглашали берега Супсы криками «Сдавайтесь!» и «Ура!». Мне почему-то всегда доставалась должность немецкого главнокомандующего, пост же советского маршала занимал Нодар. Поскольку победу должна была одержать советская сторона, в мою армию определялись самые слабые, малорослые и никчемные ребята, и наоборот, войско Нодара составляли лучшие наши драчуны. Естественно, победителями каждый раз выходили они. Таким образом, все эти годы, до окончания войны, я неизменно выступал в ролях пленного, раненого, шпиона, диверсанта или покойника…
…Сегодня нам опять предстоит смертный бой: первые два урока – военный предмет. После боя все оставшиеся в живых должны идти на чайную плантацию – помогать женщинам. На дворе май. Плантация колышется молодыми побегами чая. Женщины не успевают собирать их. А запоздать хотя бы на час – флеши перезреют, огрубеют – и тогда пиши пропало! Вот потому и гонят нас на плантацию. Но мы отбываем эту повинность с великим удовольствием: во-первых, нас радует сознание того, что мы тоже помогаем фронту; во-вторых – нам начисляются трудодни; в-третьих… что такое чай?1 Мы готовы впрячься в плуг и перепахать весь супсинский берег, лишь бы уйти с занятий в школе!..
Итак, рядами по два мы шагаем по направлению к Супсе. Девочки ведут Хатию. Она рассказывает что-то смешное – девочки хохочут вовсю.
– Раз-два-три!.. Раз-два-три!..– Гуриелидзе шатает рядом. Иногда он подпрыгивает на месте, подстраивается к нам и вновь продолжает считать: – Раз-два-три!.. Мамаладзе, выше ногу!.. Раз-два-три!.. Каландадзе, выше голову!..– Он забегает вперед, поворачивается лицом к нам и, пятясь назад, подбадривает нас: – Молодцы, орлы! Шире шаг, герои! А ну запевай!..
Песня наша звонко льется,
Ох врагу и достается!
запеваю я.
Пулемет наш молодец,
Фриц, капут тебе, конец! –
подхватывают ребята.
Шагаем мы, орлы Левана Гуриелидзе, кто в отцовских, кто в дядиных брюках и блузах, кто в лаптях, кто в калошах, а кто и босиком, вдыхаем удивительно вкусный утренний аромат, настоянный на запахах пробуждающейся земли и первой зелени, и орем во всю силу молодых легких:
Пулемет наш молодец,
Фриц, капут тебе, конец!
– Группа-а-а-а… – раздается команда Гуриелидзе. Мы громче чеканим шаг. – Стой, раз-два-три! – Мы застываем на месте. – Нале-е-во! – Мы поворачиваемся – кто налево, кто направо. – Вольно, чтоб вам провалиться, болваны! Разойдись!..
После пятиминутного перерыва Гуриелидзе объявил:
– Задача сегодняшнего дня заключается в следующем: фашисты занимают левый берег Волги, – он показал рукой сперва на меня, потом на Супсу, – наши войска, – он ткнул пальцем в сторону Нодара, – выбивают немецких захватчиков из окопов, вступают с ними в рукопашную схватку, уничтожают их основные силы, преследуют остатки до правого берега Волги и дальше на шестьдесят километров. Задача ясна?
– Шестьдесят километров – это много! – испугался Нодар.
– Да ты не бойся, столько и мы не сможем бежать! – успокоил я его.
– Девочки! – продолжал учитель. – Полевой госпиталь развернется здесь, под орехом. Главным врачом назначается Хатия. Ната, Какано, Тина – медицинские сестры. В десять ноль-ноль открываю боевые действия!
Учитель извлек из кармана огромные, с колесо арбы, часы на полуметровой металлической цепи, поднес их к уху, встряхнул раза два, покачал безнадежно головой, спрятал часы и продолжал:
– Сосо Мамаладзе, забирай свою армию и занимайте окопы на берегу Волги!
– Тоже мне армия! Подсунули мне всякую шваль!.. Одолжите мне, учитель, Нодара, и тогда мы посмотрим, чья возьмет!
– Разговорчики! Нодар Каландадзе, занимайте свои места в верхних окопах!
– Я не хочу так! – запротестовал я. – Дайте хоть раз и мне побыть красным!
– Погодите немного, станут ваши рожи и красными и лиловыми! – заржал Нодар.
– Чего вы кобенитесь? Сдавайтесь сейчас же, и все тут! – предложил мне Тамаз Керкадзе.
– Цыплят по осени считают! – отпарировал я.
Я и Нодар собрали свои войска и направились на отведенные нам места.
Я выстроил перед окопом своих бойцов и обратился к ним с исторической речью:
– Солдаты и офицеры! Вы находитесь перед событием всемирного масштаба. Сегодня вы должны доказать Нодару Головастику, что вы не являетесь трусами и слабаками! Перед нами раскинулись берега Супсы, изобилующие майской черешней и июньской грушей. Правда, груша еще не поспела, но есть ее можно, я пробовал вчера… Так вот, вы голодны, раздеты и разуты. Победите в этом бою, и я обещаю вам хлеба и одежду! А если мы проиграем бой, нас ждут позор, плен и барахтанье в ледяной Супсе. Понятно вам?
– Понятно! – простонало войско.
– Тогда вооружайтесь комьями и лезьте в окоп! Красные проделали тот же маневр.
Леван Гуриелидзе дал сигнал, и операция началась. Перед нами была открытая позиция: кругом ни одного кустика, лишь несколько ветвистых ореховых деревьев. Мы сложили деревянные винтовки на бруствере окопа, приготовили комья и затаили дыхание. Из окопа противника первым вылез Нодар Каландадзе. Взмахом руки он приказал своему войску следовать за ним и пополз в нашу сторону. Голова его перекатывалась с места на место, словно спелая тыква.
– Вот я его сейчас по башке! – произнес мечтательно Отия Каландадзе, выбирая ком покрупнее.
– Без моего приказа не стрелять! – распорядился я.
– Если они встанут, потом их не остановишь! Лучше перебить их в окопе! – посоветовал Соломон Жгенти.
– Далековато… Подпустим их ближе! – сказал Ромео Чануквадзе.
Противник приближался. Я понимал, что, ползя, ребята не могли нести с собой более одного-двух комьев, поэтому надеялся отбить первую их атаку. Я предупредил своих:
– Не торопитесь! У них не хватит боеприпасов! Стреляйте только по моему приказу! И не вздумайте преследовать их: в рукопашной они нас побьют как пить дать!
– Ура-а-а! – заорал вдруг Нодар, вскочил и помчался к нам.
За ним последовала вся его ватага. Уроки нашего военрука, видать, не прошли даром: неприятельские солдаты бежали пригнувшись к земле, зигзагами.
– Ура-а-а! – крикнул еще раз Нодар.
– Захрума-а-а! – не вытерпел Отия Каландадзе и запустил в противника здоровенный ком земли. Ком угодил в голову Нодару, да с такой силой, что он выронил ружье и упал, словно подкошенный.
– Огонь! – завопил я, и на наступающих обрушился шквальный огонь нашей артиллерии. Ряды неприятеля дрогнули, остановились, потом поспешно откатились назад и укрылись в окопе.
– Нодар Головастик, не смейте больше показываться, иначе перебьем всех! – крикнул я.
– Поглядеть бы сейчас на его лоб! – сказал Отия.
– Лоб, лоб… – проворчал Эдуард Джабуа. – Попадем им в руки – не жди пощады!
– Без паники! – сверкнул я глазами.
– Нодар сейчас зол, как сто чертей… Съест он нас! – предупредил меня Кажура Гагуа.
– Кто трусит – вот белый флаг! – Я достал из кармана платок.
– Сосойя Мамаладзе, – донесся крик из окопа неприятеля, – сдавайся, пока не поздно!
– Покажись, если ты такой герой! – крикнул я в ответ и вылез из окопа.
– Вот я! – поднялся Гурам Тавберидзе.
– А где этот болван?
– Который?
– Ваш маршал!
– Я здесь, а тебе последний раз предлагаю сдаться, пока ты жив! – крикнул Нодар и тоже вылез из окопа. – Считаю до трех! Потом перехожу в рукопашную!
– Попробуй только!
Нодар отдал распоряжение, и тотчас же все его войско поднялось во весь рост.
– Ребята, вставайте и приготовьте гранаты! – приказал я своим.
– Ну, теперь крышка нам! – заскулил Ромео Чануквадзе.
– Один! – начал Нодар.
– Черт тебе господин! – ответил я.
– Два!
– Пустая твоя голова!
– Два с половиной… – сжалился над нами Нодар. В наших рядах подозрительно зашептались.
– Сосойя, пока есть время, переходи на нашу сторону! – крикнул Тамаз Керкадзе.
– Я не изменник!
– Переходи, говорю, и мы простим тебя!
– Не нуждаюсь в твоем милосердии!
– Тогда сдавайся! Пленных мы кормим сливочным маслом и белым хлебом! – предложил Нодар.
– Подавитесь сами вашим белым хлебом!
– Три! – крикнул Нодар, и неприятельское войско с громовым «ура» двинулось на нас.
– Огонь! – взвизгнул я. Три кома подряд рассыпались на голове Нодара, но сдержать натиск красных было уже невозможно.
– Бей его! – раздался боевой клич, и началось…
Все перемешалось. Пошли в ход подножки и пинки, оплеухи и кулаки, щипание и укусы, комья земли и палки.
– Что ты делаешь, осел!
– Ухо-о-о!..
– Не рви штаны, сволочь, они отцовские!
– Сдаешься?
– Убит я!
– Подними руки!
– Опусти палку – подними руки!
– Бросай оружие!
– Какое еще оружие?
– Отпусти рукав, собака!
– Ты что, за настоящего немца меня принимаешь?
– Чего ты плюешься?
– А ты не тяни меня за нос!
– Учитель! Он и впрямь меня убивает!
Потом первый пыл битвы остыл, слышалось лишь тяжелое дыхание уставших бойцов. Меня тащили за ноги, а деморализованное вконец мое войско с поднятыми вверх руками шагало рядом.
Меня подтащили к учителю.
– Товарищ начальник штаба! – вытянулся Нодар. – Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!
– Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? – спросила Хатия.
Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и… расхохотался.
– Теперь отдохните полчаса, а затем – марш на плантацию! – объявил военрук.
С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил «Темпы». Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще «Темпы», да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность. Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили «Темпы». Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул – пойди, дескать, попроси. Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил просьбу. И я решился.
– Леван Петрович…
– Чего тебе, Мамаладзе?
– Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?
– Правда! – ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.
– Я ведь пленный фашистский генерал?
– Точно!
– Значит, вы расстреляете меня?
– Если дашь правдивые показания, может, и помилуем…
– Никогда! – заявил я твердо.
– Ну, значит, будешь расстрелян! – нахмурился военрук.
– В таком случае выполните мою последнюю просьбу!
– Что вы скажете? – обратился начальник штаба к своему штабу.
– Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! – ответил со всей серьезностью Нодар.
– Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? – смягчился начальник штаба.
– Дайте одну папироску на обе армии… Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас…
Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:
– Что?! Что ты сказал?! Да как ты… Кому ты… Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе… педагог… ветеран войны… чтобы я своей собственной рукой… дал папироску… своим ученикам?! Отравил бы ваши, легкие, сердце, кровь?! А?! Скажите, что это была шутка!.. Иначе я сойду с ума!..
Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.
– Конечно… Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович! Извините нас! – пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18