— Именно поэтому многие из них попрятались по масонским ложам. Филипп утверждал, что в «Трех земных шарах» его пытались завербовать как шпиона.
— Шпионом в пользу кого и против кого?
— Прежде всего он должен был шпионить в стенах университета. Он был бы обязан представлять протоколы разговоров, подслушивать, о чем говорят профессора и студенты, какие мысли они выражают. Очевидно, иезуиты приняли его за своего из-за дружбы с Альдорфом. Вот так действовало это тайное общество. Они искали кандидатов, через которых позже могли бы получить влияние на дворы и правосудие. Члены ордена иезуитов проникли в ложи вольных каменщиков для того, чтобы таким способом обойти запрет ордена. Но цели их остались теми же, что и раньше. Они хотят поставить государство под свой контроль. После сорока лет насмешек над Богом и просветительства надо же наконец снова построить царство божие на земле. Максимилиан подружился с Филиппом только затем, чтобы привлечь его на свою сторону. Как только Филипп понял, в каком обществе оказался, он тотчас отдалился от Максимилиана. Максимилиан с тех пор не обмолвился с ним ни единым словом. Филипп организовал собственный тайный союз, чтобы сорвать план иезуитов.
Фальк затянулся, и выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, с каким презрением и пренебрежением относился он к этим фантастическим замыслам.
— Какой план? — спросил Николай.
— Это очень курьезно. Никто не знает действительной сути этого плана. В этих тайных союзах тайны наслаиваются друг на друга, как луковая шелуха. Но стоит человеку проникнуть за эти завесы, как он обнаруживает, что там внутри ничего нет. Но Филипп был твердо убежден в том, что такой план существовал в действительности. Опасный заговор. Мы с ним часто спорили на эту тему. В мире достаточно совершенно явных зол, против которых стоит вести борьбу, вы не находите? Голод, французы, налоги, война. Но Филипп предпочитал сражаться с призраками. Его главной идеей было проникновение в ложу «К трем земным шарам». Он был просто одержим страстью разгадать, что именно замышляли эти люди. Но из всего того, что рассказывали ему друзья и соратники, выходило, что эти люди не планировали и не замышляли ровным счетом ничего. Они встречались для того, чтобы устраивать какие-то путаные призрачные дела и электрические духовные эксперименты. Скоро и Максимилиан бросил все это дело, когда понял, насколько смехотворны и примитивны все эти люди.
— Или он сделал это для того, чтобы привести в исполнение более действенные планы и намерения, — возразил Николай.
Фальк сделал паузу и, казалось, задумался. Николай ждал.
— Вы рассуждаете, в сущности, так же, как Филипп. Возможно, он был прав. Этого я не знаю. Я знаю только, что летом 1779 года Максимилиан надолго исчез из Лейпцига. Филипп был убежден, что он что-то готовит, но, естественно, у него не было средств последовать за сыном графа. Но все-таки кое-что он смог выяснить. Максимилиан уехал в Берлин. Товарищ по курсу Зейдлица видел его в салоне Маркуса Герца.
Николай наморщил лоб. Это имя ничего ему не говорило.
— Кто это?
Фальк опустил уголки рта.
— Один еврей из окружения Мендельсона и других берлинских просветителей. Филипп был убежден, что Максимилиан отправился туда шпионить, ибо как еще можно было объяснить, что иезуитский скорпион стал завсегдатаем салона Герца? Герц все же принадлежал к друзьям разума. Филипп даже хотел привлечь его в свой союз, чтобы вести борьбу против деспотизма князей, религиозных доктрин и суеверий, с помощью которых массу держат в глупости и безгласности. Как вообще мог Герц допустить в свой салон такого человека, как Альдорф?
Справедливый вопрос, подумал Николай, но ответа не дождался.
— В конце лета Максимилиан покинул Берлин и отправился в Кенигсберг. В ноябре он вернулся в Лейпциг. Его было трудно, почти невозможно узнать. Он исхудал и побледнел, ни с кем не общался, избегал общества, и даже ходили слухи, что в Кенигсберге он заразился французской болезнью. Филипп же как никогда был убежден, что молодой граф все-таки что-то вынашивает, и постоянно следил за Альдорфом. Ланер преследовал его, где только мог, следил, с кем он встречался, когда выходил, с какими врачами консультировался, и все подобное в том же роде.
— Он что, действительно был болен?
— Да. Он выглядел уставшим и каким-то поблекшим. Он почти ничего не ел и очень редко выходил из дома, но писал очень много писем. Часто он выходил на прогулки. Во время одной из таких прогулок Филипп встретился с ним. Я не знаю, о чем они говорили, но Филипп вернулся домой очень взволнованным и возбужденным. Мы столовались тогда в Паулинуме. Потрясенный Филипп рассказал мне, что Альдорф был недалек от исполнения своего замысла. Говорил он и о какой-то ужасной опасности. Действующие лица объединились и одобрили один опасный план. Должно быть, было найдено абсолютно верное средство.
— Средство? Но средство для чего? — спросил Николай.
— Этого я не знаю. Видимо, средство уничтожения врагов Максимилиана, так мне кажется.
— Так, значит, у него были враги?
Фальк глубоко вздохнул и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, он снова заговорил.
— Ну, один был наверняка. Это Филипп. Он словно обезумел. В его голове все стало мешаться и путаться. Он говорил, как и все эти вольные каменщики, только о степенях, тайнах и всем подобном. Но была и одна странная вещь: очевидно, Максимилиан все знал о новом тайном союзе Филиппа — о Немецком союзе. Он не только все о нем знал, он высмеивал Филиппа, причем он утверждал, что все это глупости и идиотизм по сравнению с тем, что он обнаружил и нашел. Филипп — бесподобный глупец, который не имеет ни малейшего понятия о том, что в действительности происходит в мире. О том ведает только он, Максимилиан. Но черта с два он расскажет об этом Филиппу. Напротив. Он сохранит эту тайну в своем ордене, так как мир еще не созрел, чтобы услышать откровение, ну и все подобное в том же роде. Я пытался воззвать к разуму Филиппа, привести его в чувство. Вот еще одна тайна, думал я. Чтобы добраться до этой тайны, придется преодолеть девяносто крутых ступенек, прежде чем будет откинут последний полог, — и все это только затем, чтобы обнаружить там зеркало, в котором человек увидит собственную тупоумную образину.
Трубка его давно погасла, и он снова наклонился к свече, чтобы раскурить трубку. Николай воспользовался паузой, чтобы задать вопрос.
— Это средство, о котором говорил Максимилиан… вы не знаете, о чем шла речь?
— Нет.
— Вы не припомните симптомы болезни Максимилиана?
— Нет, я видел его всего пару раз, и то с большого расстояния. Все, что я о нем знаю, я слышал от Филиппа, но тот говорил совершенно несуразные вещи. Я же не знал, что все кончится так плохо, иначе я бы больше вникал в это дело.
— И что произошло потом?
— В декабре здесь каждый год происходит студенческий праздник. При этом всегда случаются какие-нибудь мелкие выходки. Ордена и корпорации ведут себя вызывающе, дерутся и ходят по городу. При этом они обычно выбивают пару стекол, и на этом все заканчивается. Максимилиан присутствовал на празднике, и Филипп, должно быть, оскорбил его. Но, во-первых, Филипп, как и почти все другие участники праздника, был совершенно пьян, и, во-вторых, по этой причине не мог принять вызов на поединок. Максимилиан не обратил внимания на его выходку и оставил ее без внимания. Кроме того, на таких праздниках бывает столько оскорблений, что если принять все вызовы, то не хватит целой жизни, чтобы драться на дуэлях. Но Максимилиан бросил в ответ тоже что-то язвительное. Из-за этого Филипп потерял рассудок. Он бросился на него и двумя страшными ударами кулака сбил Максимилиана с ног. Никто не успел вмешаться. Молодой граф лежал без памяти на земле. Лицо его сразу залила кровь. Но Филипп не удовлетворился этим, он оседлал упавшего Максимилиана и продолжал бить его кулаками в лицо. Наконец его все-таки оттащили. Тогда он стал кричать, как безумный: у него есть тайна, которую надо во что бы то ни стало из него выбить! У него ecibmysteriumpatris! Это было ужасно и отвратительно. Я держал его за руку и видел, что кожа на костяшках содрана до крови, с такой силой он наносил удары. Потом явился педель с другими людьми, и они увели Филиппа.
Фальк снова замолчал. Николай встал и сделал несколько шагов по комнатке. Он едва чувствовал свои ноги, так они замерзли. Фальк съежился на своем тюфяке и не отрываясь смотрел на пламя свечи.
— Такого здесь до сих пор никогда не случалось. Университет, который, собственно говоря, обладал юрисдикцией разбирать такие преступления, нашел случай столь серьезным, что отказался разбирать его. Так это дело попало в Лейпцигский уголовный суд, и судьба Филиппа была предрешена. Три недели спустя он умер на виселице.
— Разве он не защищался? Разве он не объяснил суду, зачем он это сделал?
Фальк пожал плечами.
— Вы верите в привидения?
— Нет.
— Видите ли, и я не верю тоже. Но Филипп в них верил. Он везде видел заговоры. Он считал Максимилиана главой некоего тайного братства, которое скрывало страшную тайну, угрожавшую миру. По его мнению, это братство было настолько сильным, что контролировало все и вся. Естественно, и Лейпцигский уголовный суд. Было совершеннейшей бессмыслицей защищаться в таком суде. Филипп принес себя в жертву. Он воспринимал себя как мученика, пострадавшего в борьбе против тьмы. Как светоносный.
— Светоносный?
— Да, так он сам себя называл. Он рассматривал себя как просветителя, как светоносца. Мир — это борьба света и тьмы. В любом случае Люцифер был для него настоящим героем мировой истории. Он похитил с неба свет и дал людям разум. За это он был изгнан в ад. Потому что Бог и церковь не желают, чтобы человек был свободен. Они хотят низвести его на ступень низшего животного. Приблизительно так он смотрел на вещи.
— Это взгляды иллюминатов?
— Нет. Иллюминаты — это эстеты, у которых вообще нет никакой религии. У них здесь мало сторонников. Насколько я слышал, они не склонны к колдовству и заклинаниям. Они сторонники просвещенного государства и поэтому стараются проникать на государственные должности. Здесь, на севере, в этом нет необходимости, ибо более безбожное правительство, чем в Пруссии, трудно себе вообразить. Но на юге у них много последователей.
Николай задумался. Постепенно начала вырисовываться какая-то, пусть пока внешняя, связь. Не вытекает ли все это дело из того, что здесь враждуют между собой два или, быть может, больше тайных союза?
— А Максимилиан? Вы что-нибудь знаете о его ордене?
— Максимилиан был розенкрейцер.
— Розенкрейцер?
— Розенкрейцерам ненавистно все, что хотя бы отдаленно напоминает разум и просвещение. Систему организации они, как и иллюминаты, позаимствовали у вольных каменщиков. Они заманивают к себе сторонников надеждами на тайное, в их случае, естественно, божественное — или выдаваемое за таковое — откровение. Розенкрейцеры убеждены, что принадлежат к ордену избранных, одаренных смертных, коим откроется тайна мироздания. Здесь они очень активны.
Он указал рукой на письмо ди Тасси и добавил:
— В этом, пожалуй, заключается ошибка вашего советника юстиции. Он исходил из ложной посылки, думая, что Альдорф — иллюминат. Но теперь он заметил свою ошибку. Деньги графа Альдорфа, очевидно, нашли применение в Берлине, где они пошли на нужды розенкрейцеров.
— На основании чего вы пришли к такому выводу? — удивленно спросил Николай.
— Инициалы Б. и В….
— Так вы знаете, кто скрывается за ними?
Фальк кивнул.
— И кто же?
— Я очень голоден, а вы?
7
Гостиница, по счастью, находилась неподалеку. Только что наступил вечер, и народа было немного. Они поднялись по винтовой лестнице и вошли в амбар, который при малых затратах, но зато с большой выдумкой был перестроен в обеденный зал. Столы были на цепях подвешены к потолочным балкам. Стульями служили деревянные ящики. Над головой посетителей нависала кровельная черепица. Фальк целенаправленно устремился в самый конец зала. Воздух помещения был наполнен восхитительным ароматом жареной баранины. Теперь и Николай ощутил голод. Как давно он ел горячую пищу? Им принесли заказанную пузатую бутылку красного вина и поставили ее на середину стола. Хлеб был просто великолепен, и Николай съел три куска, не в силах дождаться, когда принесут мясо.
Вино развязало язык собеседнику Николая. Прошло не так много времени, и Николай узнал, что его новый знакомый родом из Пфальца, а в Лейпциге должен был выучиться на пастора. Отец сделал все, чтобы передать сыну свой приход, но Фальку это было уже не по вкусу. Его заветной мечтой было писать пьесы для театра, но сейчас состояние театра таково, что дело это представлялось ему совершенно безнадежным.
— Почему же безнадежным?
— Вы в последнее время бывали в немецких театрах? — спросил Фальк.
Николай ответил, что нет.
— Так вот ни один директор театра не возьмет вашу пьесу, если вы не напишете в ней об убийце-поджигателе, меланхолическом самоубийце или сумасшедшем чудаке. Правила в Германии таковы, что главный герой должен по ходу пьесы убить двенадцать — пятнадцать других персонажей, а потом, в конце череды этих похвальных деяний, вонзить кинжал себе в грудь.
— Люди ищут именно такого разговора на равных, а не поучений, — развеселившись, ответил на это Николай.
— Вам легко говорить. Даже актеры уже жалуются, что им приходится постоянно учиться умирать на разный манер, когда люди, что-то выкрикивая и дергаясь в конвульсиях, должны по полчаса лежать при последнем издыхании. Они валяются на сцене вчетвером или впятером, вцепившись друг в друга в смертных судорогах, и околевают, продолжая свои бесконечные декламации. Партер аплодирует каждому новому содроганию их членов. Вкус публики просто ужасен.
— И чем это можно объяснить?
— Этого я не знаю. Может быть, прежде всего тем, что в театр повалила толпа черни. Известно, что чернь обожает глазеть на казни и трупы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52