Впрочем, лучшего нельзя было и пожелать — курение табака избавило Мюллера от вечных запоров. Городской врач попрощался с Николаем кивком головы и втянул дым из вонючей трубки, в которой уже начали потрескивать раскаленные листья табака.
Николай направился к больным, которых должен был посетить в пятницу и субботу. Стоял страшный холод, и Николай шел по улице, низко опустив голову, чтобы ледяной ветер не дул в лицо. Собственно, после такого обеда он должен был чувствовать вялость, но вместо этого Николаем овладело большое беспокойство. Обед с Мюллером еще раз показал ему, какое жалкое существование влачит он здесь, в этом медвежьем углу, отсталом настолько, что благородный картофель скармливают здесь безмозглой скотине, не понимая, насколько благотворен этот овощ. Множатся сообщения о чудесных свойствах картофеля, но кто читает здесь медицинские газеты?
Николай снова вспомнил о болезни Альдорфа, точнее, о гнойнике, расположенном ниже сердца. О яде, который принял граф. О странных намеках в письме Максимилиана. О чем там шла речь? Николай наизусть помнил чеканные латинские формулировки. Они располагают ядом ядов, чтобы уничтожить нас. От этого яда не существует никакого противоядия. Этот яд легко приготовить и еще легче спрятать.
Зараженный этим ядом, поскольку он не умирает сразу, носит в себе эту заразу, которая постепенно подтачивает и убивает жертву, оказывая свое разрушительное и вредоносное действие…
О чем говорил Максимилиан? И кто такие ОНИ?
Вероятно, надо заглянуть в библиотеку сиротского приюта и посмотреть, что пишут Галлер или Ван Свитен о гнилостном распаде легких.
Ветер усилился, и, поскольку Николай как раз проходил мимо станции имперской почты, он решил воспользоваться этой возможностью и бросить взгляд на вывешенные там газеты. Шестистраничное издание висело на стене рядом с маршрутами почтовых карет. Новости были малоинтересными. В некоторых соседних землях подняли монетный курс, очень изящный способ воровства, при котором не надо физически залезать в чужой карман. Общество поощрений в Базеле присудило две премии — одну за средство истребления волков, а вторую за изобретение греющего переносного сосуда, которым могли бы пользоваться бедняки. В разделе всякой всячины сообщалось о французских дамах, которые за год используют два миллиона pots de rouge, и автор заметки делал вывод о том, насколько счастливы люди, живущие в стране, где для поддержания превосходного румянца женщины и девушки не пользуются ничем, кроме колодезной воды. С конца ноября участились нападения на почтовые кареты, но злодеи, совершавшие их, либо пьяны, либо лишены разума, ибо они не грабят, а только поджигают экипажи, о чем автор сообщает с полным недоумением. Очень своеобразные люди эти поджигатели карет. Только через некоторое время до Николая дошло, что самое интересное в этой газете было то, чего в ней не было. Половина Нюрнберга говорит о деле графа Альдорфа, но именно об этом в газете не было ни одного слова.
Большинство пациентов, которых посетил Николай, жаловались на кашель и боль в руках, а также на колотье в боку.
У одной молоденькой девушки ему пришлось задержаться, ибо она кашляла кровью, а отхаркивающая микстура из кислого меда и купоросного камня, которую он назначил ей несколько дней назад, оказалась столь же бесполезной, как и зедлицевская соль, тамаринд и рвотный камень, которыми он пытался лечить больную вчера. Девушку рвало густой желчью, другие вредные вещества удалось вывести с помощью частого стула, но кровохарканье и колотье в боку только усилились. Женщина начала жаловаться на сильную головную боль. Так как, кроме того, у больной участился пульс, Николай решил прибегнуть к кровопусканию, положив предварительно пузырный пластырь на шею больной. Когда он уходил, девушка бредила и металась на подушках.
У Николая было отвратительнейшее настроение, когда он пришел в библиотеку сиротского приюта. Он почти физически чувствовал, как бессилие и невежество давят ему на плечи. Насколько же безнадежно и бесполезно все его так называемое искусство! Он скользнул взглядом по корешкам переплетенных в кожу медицинских трактатов, но долго не мог решить, какой том взять с полки. Все это он уже читал. Он знал рецептуру и лечебные методы, предложенные Ван Свитеном. Но больные Николая реагировали на предписания не так, как это было описано в книгах. Но даже если такое и случалось, Николай не мог отделаться от впечатления, что и все иные средства привели бы в этих случаях к такому же результату.
Николаю потребовалось некоторое время, чтобы взять себя в руки, и он принялся читать о гнилостных поражениях. Ван Свитен посвятил много страниц этим разрастаниям, приписывая их образование запорам и воспалению. Дальше Николай натолкнулся на описание различий между гнилостным и гнойным распадом. Но что пользы было в этих описаниях, если никто не знал их причин и происхождения?
Может быть, ему поможет Ауэнбруггер. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как он последний раз читал книгу великого врача. «Inventum novum ex percussione thoracis humani ut signo abstrasos interni pectoris morbos detegendi» значилось на корешке, то есть «Учение, обещавшее выявить скрытые в грудной клетке болезни путем выстукивания».
Николай пропустил введение и начал читать первую главу специальной части. «О хронических болезнях, при которых над грудной клеткой выслушиваются противоестественные звуки». Но и здесь Николай нашел мало конкретного. В параграфе 27 он прочел:
«Болезни, которые с помощью неведомой силы поражают внутренность груди, суть следующие:
1. таковые, связанные с врожденной предрасположенностью к легочным страданиям;
2. болезни, происходящие от смятения души и главным образом от неутоленных желаний, среди которых в первую очередь надо упомянуть ностальгию;
3. болезни некоторых ремесленников, у которых к тому же от природы слабые легкие».
Николай откинулся на спинку стула и принялся размышлять. Наследственная отягощенность, конечно, могла играть свою роль. Как Максимилиан, так и дочь Альдорфа София отличались слабым сложением. Разве не говорил Циннлехнер, что Софию убило медленно нараставшее удушье? Третью причину можно с уверенностью исключить. Альдорф был аристократом и не мог страдать профессиональной болезнью ремесленников. Оставались, однако, «болезни, происходящие от смятения души и главным образом от неутоленных желаний». Николай вспомнил, какие теории развивали врачи, занимавшиеся душевными болезнями. Уже давно были написаны книги об этих страданиях. Он помнил названия такого рода: «Мысли слез и плача» или «Трактат о вздохах». Правда, сам Николай очень скептически относился к авторам таких сочинений. Он так и не смог понять, каким образом можно отличать слезы души от слез тела. И какую пользу медицинской науке может принести теория о плаче? Каково же было его удивление, когда в сочинении Ауэнбруггера он нашел следы воззрений этих докторов из Галле. Сможет ли помочь ему то, что он сейчас прочел?
«К приглушению нормального перкуторного звука, по моим наблюдениям, из всех душевных страданий чаще всего приводит рухнувшая надежда достичь желаемого. Поэтому, так как первенство здесь держит ностальгия (сиречь, тоска по родине), я приведу краткое описание ее. Когда молодых, растущих еще людей, против их воли берут в солдаты и заставляют лишаться всякой надежды на благополучное возвращение домой, их охватывает особого рода печаль; они становятся молчаливыми и, что особенно сильно бросается в глаза, ищущими одиночества, задумчивыми, погруженными в себя. Они постоянно охают и вздыхают. Под конец их охватывает оцепенение и равнодушие к серьезным вещам, которых требует от них жизнь. Это страдание называется ностальгией или тоской по родине. При этой болезни не в состоянии помочь ни лекарства, ни взывание к разуму, ни уговоры, ни угрозы наказанием. Тело же чахнет тем временем, когда все помыслы больного заняты напрасными желаниями.
Между тем, пока страшная тоска охватывает и подчиняет себе дух страдальца, тело продолжает чахнуть, и на одной из сторон его начинает выявляться глухой перкуторный звук».
Ну-ну, подумалось Николаю. Это тоже не подходит к нашему случаю. Граф Альдорф не был молод и не находился в процессе роста, к тому же никто не забирал его на военную службу. Напротив, это сам граф Альдорф взял в солдаты множество своих подданных и продал их своим соседям для военных походов. Однако следующий абзац Ауэнбруггера привел Николая в изумление.
«Мне приходилось вскрывать множество трупов людей, умерших от этой болезни, и постоянно случалось мне видеть, что легкие срастались с плеврой, при этом доля легкого на стороне притупления звука оказывалась огрубевшей, уплотненной и — в большей или меньшей степени — нагноившейся».
Это описание полностью соответствовало диагнозу, поставленному Николаем графу Альдорфу. Они с Циннлехнером обсуждали диагноз той достопамятной ночью, тот приглушенный звук над нижней долей левого легкого покойника, распространявшийся вплоть до паховой области. Это можно было объяснить только болезненным разрастанием. Но как мог Альдорф умереть от ностальгии? Он находился дома, в собственной библиотеке. Ди Тасси поднял бы Николая на смех, вздумай он предложить советнику такой диагноз. Ничего не понимая, Николай прочел еще один абзац.
«Эта некогда весьма распространенная болезнь ныне встречается очень редко, а именно с тех пор, как с солдатами стали заключать договоры на определенный срок, по истечении которого у них появлялась надежда вернуться с войны домой и наслаждаться всеми благодеяниями их земли».
С недовольным видом Николай захлопнул книгу и уставил в стол неподвижный взгляд. Ко всем неприятностям он вспомнил замечание Мюллера, слышанное им за обедом: «Рёшлауб, вам надо еще многому научиться».
Он хотел учиться. Но вот только у кого?
12
Девушка спала, когда Николай вечером еще раз зашел в больницу, и он решил, что будет лучше, если он не станет сейчас ее тревожить. Он придет к ней завтра утром.
Однако когда Рёшлауб некоторое время спустя раздевался в спальне, собираясь спать, его вдруг неудержимо потянуло к ней. Он сел на край кровати, подпер голову руками и принялся смотреть в окно, в сгустившийся ночной мрак. Но даже холод нетопленной комнаты не смог унять беспокойства и какого-то лихорадочного возбуждения. Ему не стоило в ту ночь поддаваться безнравственному вожделению и распутно ее ласкать. Эти картины неотступно мучили его, и он не знал, сможет ли уснуть в эту ночь.
Холод взял свое, и Николай все же нырнул под одеяло и изо всех сил попытался подумать о чем-нибудь другом. Он вызвал в памяти изуродованное тело Зеллинга, припомнив его во всех подробностях, но и это переживание было неразрывно связано с восхитительным искушением, которое упрямо продолжало преследовать его. Какие бы картины ни пытался он вызвать в своем воображении, он все равно продолжал видеть сквозь них образ спящей девушки. Он явственно видел себя в больнице, наедине с девушкой, раздевал ее и ложился к ней в кровать. От его ласк она приходит в себя и требует, чтобы он продолжал свои нежные ухаживания, она хочет, чтобы его ласки стали более дерзкими… но в этот момент он вскакивает и усилием воли прогоняет соблазнительные образы. Такие мысли и желания никогда не являлись ему в такой форме. Потея и кашляя, он садится в кровати и смотрит в ночь за окном. Так он никогда не обретет покой. Что с ним происходит? Что есть в этой девушке такого, что она так сильно околдовала его? Что-то в ней было не так. Почему она выкрасила волосы? Что искала она в том месте, где убили Зеллинга?
Внезапно в ушах его раздался стук. Он схватился за лоб, стараясь унять этот звук, но громкий стук покинул его голову и превратился в громкие удары в дверь дома. Николай широко открыл глаза. Яркий солнечный свет заливал комнату. Николай выпрыгнул из кровати и бросился на лестницу.
— Лиценциат, — раздался за дверью голос ди Тасси еще до того, как Николай успел отодвинуть засов.
Советник стоял на пороге и неодобрительно смотрел на врача.
— Вы все еще в постели? Вы знаете, который теперь час? Заспанный Николай отрицательно покачал головой. Он ничего не понимал и не помнил, как заснул. И вот, пожалуйте, уже наступил ясный день.
— Быстро собирайтесь. Мы должны ехать. По дороге я вам все объясню. Возьмите свою сумку. Я заеду за вами через четверть часа.
— Но… куда мы поедем?
— Мы напали на один след. Мне нужна ваша помощь.
— Но… я не могу просто так взять и поехать с вами.
Ди Тасси посмотрел на него так, словно Николай произнес какую-то непристойность.
— Вы работаете на меня. Об этом мы договорились с вами в субботу. Или вы забыли?
— Нет, но мы не говорили о деньгах, а ведь у меня договор с городским врачом Мюллером.
— Сколько он вам платит?
— Триста талеров в год.
— Я заплачу вам четыреста, а теперь собирайтесь.
Ди Тасси резко повернулся на каблуках и сбежал с лестницы к сопровождавшему его человека.
Четыреста талеров? Николаю показалось, что он грезит. За что этот человек предлагает ему такие большие деньги? Но в следующий момент ему в голову пришла иная мысль.
— Пятьсот, — крикнул он в спину ди Тасси.
Ди Тасси обернулся, хмуро посмотрел на Николая и сказал:
— У меня нет времени на мелочную торговлю. Но ладно, пятьсот. И закончим на этом. Что с девушкой? Она заговорила?
Николай уже окончательно проснулся. Сумма потрясла его воображение. Он отрицательно покачал головой.
— Она должна заговорить. Нам нужно описание преступников. Постарайтесь что-нибудь придумать. И поторопитесь, мы не можем терять ни минуты.
Час спустя Нюрнберг остался далеко позади. Они скакали по дороге на север в направлении Эшенау. Вопреки своему обещанию объяснить по пути причины столь неожиданной вылазки ди Тасси молча сидел в седле и о чем-то напряженно размышлял. Трое людей ди Тасси тоже скакали молча и в разговоры не вступали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52