— Habeas requiem aeternam [], — прошептал Веласко, взяв испачканную кровью и грязью руку индейца. В эту минуту он не был неистовым проповедником, страстно желавшим распространения веры в Японии, он был обыкновенный священник, исполняющий свой долг.
— Requiescant in pace [].
Словно закрывая последние врата жизни, Веласко закрыл остекленевшие, широко раскрытые глаза покойного. Глядя на жалкое лицо умершего, он вспомнил японского христианина, которому он отпускал грехи за грудой бревен в Огацу, — оборванного, обсыпанного опилками японца.
Ветер гулял по Веракрусу, швырял в стены оштукатуренных домов клубками жухлой травы, гонял их по улицам; в облаках пыли штормящее море казалось пепельно-серым.
Уже дули муссоны. Обессилевшие от бесконечного ветра японцы, с трудом передвигая ноги, вступили в город. У городских ворот, точно так же как в Мехико и Пуэбле, их ожидали, скрестив руки на груди, неподвижные, как каменные изваяния, монахи в нахлобученных капюшонах. Один из посланников сломал ногу и едва держался в седле, а один из слуг лежал в повозке, которую тащил осел. По пути в Веракрус на них напали индейцы.
Из окон их комнаты, отведенной им в монастыре, было видно бурное, оскалившееся белыми клыками море.
Самурай задумчиво смотрел на него. Как крохотны владения Его светлости по сравнению с этим бескрайним миром. А Ято или Курокава — просто песчинки. Но все равно, его предки отдавали жизнь ради таких песчинок.
В день отплытия из Цукиноуры Самурай, слушая скрип мачт, громкие крики птиц, чувствовал, что ему уготована новая судьба, чувствовал, что и в этом море, и в Новой Испании в нем произойдут невидимые глазу перемены. Что это за перемены? Словами этого не выразить, но для него было ясно одно: он станет другим человеком, не похожим на того, который жил в Ято. Куда поведет его судьба, как он изменится? — думал он со страхом.
Ветер завывал всю ночь. А к утру пошел дождь.

Мы прибыли в Веракрус, когда уже дули муссоны. Сейчас живем в монастыре францисканцев. Я думаю, что нам удалось благополучно избежать опасности только милостью Божьей, ибо сам Господь возжелал, чтобы я нес Слово Божие в Японию, куда я стремлюсь всей душой.
В день, когда мы выехали из Кордовы, я недалеко от одной усадьбы проводил в последний путь местного пеона-индейца. Этот юноша умер на моих руках. Я молился о его спасении. Я выполнил долг священника.
Остальные пеоны в благодарность проводили нас почти до самого Веракруса. Так мы обрели охрану и только благодаря этому избежали смертельной опасности.
Несчастье случилось за день до прибытия в Веракрус. Мы старались обходить стороной разоренные гасиенды.
Солнце палило нещадно, все были измучены до предела. Неожиданно возникавшие перед нами заросли кактусов казались нам индейцами.
Мы устроили привал. Я лениво наблюдал за полетом кондора, кружившего в вышине. В долине царила такая мертвая тишина, что мне стало как-то не по себе.
Вдруг из-за скалы в нашу сторону полетело что-то черное. Я подумал сначала, что это птица. Но это оказалась не птица. На вершине скалы появилось индейцев десять, державших в руках нечто похожее на пращи. Они еще издали заметили нас и, устроив засаду, теперь осыпали камнями.
Я не раз слышал, что таким способом индейцы могут далеко бросать камни. Когда наши предки покоряли Новую Испанию, индейцы сражались с ними точно таким же оружием. Я изо всех сил пытался удержать вставшую на дыбы лошадь, а японцы по приказу Танаки попрятались за кактусами.
Но один из них, менее проворный, упал. Это был слуга Танаки. Танака выскочил из-за кактуса, чтобы помочь ему. В ослепительных лучах солнца я увидел, как высокий широкоплечий индеец, целясь в него, крутит над головой свою пращу. Были отчетливо видны его белые зубы и длинная коса. Потом в Танаку полетел огромный, величиной с голову, камень.
Наши провожатые выскочили вслед за Танакой. Следующий камень упал рядом с ними. Они что-то кричали индейцам, стоявшим на скале. Может быть, объясняли, что это посланники — японцы, а не испанцы. И тут произошло чудо: индейцы исчезли со скалы, точно испарились.
Все было словно во сне. В долину вновь вернулись тишина и покой, по-прежнему нещадно палило белое солнце. Мы с японцами выскочили из-за кактусов и окружили раненого. У Танаки оказалась сломана нога, а у слуги — раздроблена коленная чашечка, она стала похожа на разломанный гранат, из раны струилась кровь. Он пытался подняться, но не смог, пришлось уложить его на повозку, он все время стонал и умолял хозяина:
— Простите меня… Прошу вас, не бросайте. А то как же я вернусь на родину?..
С трудом превозмогая боль, Танака успокаивал его:
— Не бросим мы тебя, не бросим. Отношения между японским самураем и слугой напоминают отношения между патрицием и рабом в Древнем Риме, но в одном они отличаются: между самураем и его слугой существует некая нерасторжимая связь, выходящая за пределы, определяемые стремлением извлекать выгоду, отношения их напоминают родственные узы. Живя в Японии, я часто думал, что должен служить Господу, как японский слуга служит своему господину.
В общем, благодаря пеонам мы отделались этими двумя жертвами и избежали гораздо большей беды. Я не перестаю думать, что на то была воля Божья. Являя собой жалкое зрелище, мы вступили в Веракрус, но мои волнения на этом не кончились.
Веракрус — порт, в это время года насквозь продуваемый муссонами. Через два дня мы с Хасэкурой и Ниси, борясь с ветром, направились к коменданту форта Сан-Хуан-де-Улуа, расположенного за городской стеной. Мы просили разрешить взять нас на борт испанского военного корабля — в это время в порту несколько кораблей готовилось к отплытию, — а также чтобы нам прислали хорошего лекаря — осмотреть Танаку и его слугу. Я был уверен, что наша просьба будет немедленно удовлетворена, поскольку у меня имелось письменное распоряжение вице-короля.
В Сан-Хуан-де-Улуа дул такой неистовый ветер, что невозможно было дышать, море приобрело неопределенно-грязный цвет, корабли робко прятались за молом. Форт, напоминавший Акапулько, окружала серая крепостная стена; толстый комендант встретил нас приветливо. Он уже получил распоряжение вице-короля и поэтому, едва взглянув на предписание, спрятал его в стол.
— Падре, сюда пришло письмо от вашего дяди… — Он тут же вынул из ящика это письмо. — Я знаком с вашим дядюшкой.
Я даже не надеялся, что мой дорогой дядя дон Диего Кабальеро Молина так быстро ответит на письмо, которое я отправил ему, как только прибыл в Акапулько. Я бережно спрятал в карман письмо, завернутое в вощеную бумагу.
Комендант точно ребенок обрадовался мечу — подарку японцев — и тут же разрешил нам сесть на корабль «Санта-Вероника», который готов был отплыть, как только немного утихнет ветер. Затем он извинился перед Хасэкурой и Ниси за то, что им пришлось пережить нападение индейцев.
Только поздно вечером, в монастыре, я смог прочитать письмо от дяди. Он писал, что получил мое письмо и что наша семья сделает все, чтобы помочь мне.
«Но ты, — писал далее дядя, — должен быть готов к тому, что тебе придется столкнуться с серьезным противником. Я понял это из послания японских иезуитов королю. Вместе с письмом я направляю тебе копию послания, и ты сам убедишься, сколь серьезны те обвинения, которые они выдвигают против тебя.
Даже до нас дошли слухи, что иезуиты намереваются после вашего прибытия в Мадрид созвать Собор епископов, дабы миссия японцев окончилась провалом. На Соборе будет устроен диспут между тобой и знаменитым отцом Валенте, который прожил в Японии тридцать лет. Я думаю, тебе не нужно напоминать, что отец Валенте — сподвижник и ближайший помощник Его высокопреосвященства архиепископа Валиньяно, что он весьма сведущ в истории и снискал большое уважение высшего духовенства и знати, потому к диспуту с ним ты должен подготовиться с большим тщанием».
Сильные порывы ветра непрерывно били в мое окно. Я встал и, прижавшись лбом к стеклу, смотрел на площадь у монастыря. Там не было ни единой живой души. Лишь кое-где виднелись кучи согнанных ветром сухих листьев. Жалоба иезуитов, которую дядя приложил к письму, гласила:
«Мы уже сообщали, что в Новую Испанию направляется японская миссия, и если Вашему величеству будет угодно разрешить нам начать с конца, то мы хотели бы предостеречь: к попыткам японцев установить торговые связи нужно отнестись с большой осмотрительностью. Принадлежащий к ордену святого Франциска отец Веласко, который, по-видимому, будет сопровождать миссию, представляется нам, по донесениям находящихся в Японии отцов ордена Иисуса, человеком недостаточно рассудительным и часто предпринимает действия, выходящие за рамки разумного. Король Японии продолжает преследование христиан, и мы, принадлежащие к ордену Иисуса, считаем, что возможность свободно распространять веру в этой стране, на чем настаивает отец Веласко, крайне незначительна. Мы должны присовокупить к этому, что посулы японцев всего лишь приманка, на самом деле они стремятся лишь к получению торговой выгоды. Далее отец Веласко, не прибегнув к совету ни одного из находящихся в Японии наших миссионеров, по собственному почину побудил одного японского князя построить корабль и отправить вышеупоминавшуюся миссию — с просьбой направить в его владения новых миссионеров, а если это случится, результат окажется самым плачевным: на небольшое число миссионеров и христиан, которые все еще существуют в Японии, обрушатся неисчислимые бедствия. Все его планы порочны, а речи полны преувеличения и лжи, и мы осмеливаемся просить Ваше величество отнестись к ним с величайшей осторожностью».
Ветер, ворвавшийся сквозь щель в раме, задул свечу, вернее, огарок. Но мне не хотелось снова зажигать его, и я в темноте, сжав ладонями лицо, старался припомнить лицо отца Валенте, с которым мне предстоит сразиться. Это имя знакомо каждому миссионеру, хотя бы однажды побывавшему в Японии, он автор «Истории евангелизации Японии», он обошел остров Кюсю и край Камигата, неся Слово Божье, ему отдали дань уважения сам Хидэёси и его вассалы, Юкинага Кониси и Укон Такаяма. Но только это не заставило бы меня задуматься так глубоко. Я был наслышан, что он весьма умен и изощрен в искусстве спора. Да, нужно последовать совету дяди и как можно лучше подготовиться к диспуту. Подобно солдату, который должен быть всегда готов к нападению врага, откуда и в какой бы форме оно ни последовало, я должен уметь доказать свою правоту, ответить на любые его вопросы, а своими привести его в замешательство. Я опустил голову на стол и так проспал до утра…
Глава VI
Мы поднимаемся вверх по Гвадалквивиру.
Плавание по Атлантическому океану заняло много времени, потому что наш корабль «Санта-Вероника» попал в жестокий шторм, сильно пострадал и в течение полугода ремонтировался в Гаване. Там, как это ни прискорбно, умер слуга Тародзаэмона Танаки. Тот самый, которого тяжело ранили в колено. После его смерти Танака впал в такое уныние, что на него жалко было смотреть. Словно потеряв родного сына, этот суровый, мужественный человек буквально почернел, я часто видел, как он отрешенно, неотрывно смотрит на море. Пережив еще две тяжелейшие бури, мы в конце концов, спустя десять месяцев после отплытия из Веракруса, прибыли на мою желанную родину, в Испанию, и вошли в порт Санлукар-де-Баррамеда.
Во время плавания у меня не выходило из головы предостережение дяди. Перед глазами неотступно стоял отец Валенте, с которым мне придется вести диспут на Соборе епископов.
Я представлял себе аскета — высокого худого человека со впалыми щеками. Его ум, острый как меч, мне сразу же удастся увидеть в его сверкающих глазах. Мне казалось, что он тихим голосом станет задавать свои изощренные вопросы, чтобы найти мои уязвимые места, а найдя, выставит напоказ.
Я пытался представить себе те вопросы, которыми он будет атаковать меня. Наверняка спросит, каковы полномочия посланников. Усмотрит, конечно, противоречие в том, что найфу, преследуя христиан, в то же время отправляет миссию. Будет порицать за то, что я скрываю истинное положение с распространением веры в Японии, и не только скрываю, но и рисую радужные перспективы.
Перебирая в уме все мыслимые вопросы, которые он может задать, я, точно семинарист перед экзаменом, пробовал ответить на них. Но вдруг меня охватили возмущение и печаль. Почему они, служа Всевышнему, как и я, пытаются сломить мое стремление сделать Японию страной Господа? Почему они мешают мне?
И тогда я вспомнил о святом Павле, который вернулся в Иерусалим, и о его спорах с апостолами, порицавшими его за то, что он обращал в веру язычников. Павла тоже поносили, злословили за его спиной, мешали ему те же единоверцы. Христиане из Иерусалима злобно утверждали, что Павел — самозваный апостол, поносили его за то, что он нес Слово Божье в другие страны, другим народам. Таковы же и иезуиты: они считают, что я не способен принести пользу в распространении веры в Японии.
Поднявшееся во мне возмущение еще можно было одолеть, но печаль разрывала сердце. Веря в одного Бога, молясь одному Господу нашему Иисусу, стараясь нести в Японию Слово Бога, мы враждуем, боремся друг с другом. Почему люди всегда столь безнравственны и своекорыстны? Почему даже мы, священнослужители, не только не становимся чище и лучше, но, наоборот, безнравственнее простых мирян? Я почувствовал, что еще очень далек от покорности и терпения, от бесконечной доброты, которыми отличались святые праведники.

Прошлой ночью дождь колотил по палубе корабля, поднимавшегося вверх по реке. От шума дождя я проснулся. К моему великому позору, со мной случился мерзкий грех… Упав на колени, я стал молиться. Жалкая моя плоть! Я вдруг испытал страшное отчаяние — будто увидел свое отвратительное отражение в зеркале — и почувствовал, сколько яда скопилось в моем сердце. Плотское вожделение, возмущение иезуитами, непреклонная убежденность в возможности распространять веру в Японии — все это смешалось в моей душе, и на мгновение я даже утратил надежду, что Господь внемлет моим молитвам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39