лучшие душевые кабины 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Конунг помолчал, а потом сказал:
— Я советую тебе, Оттар, в награду за эту драпу попросить жизнь.
— Спасибо за совет, — ответил Оттар. — Это хорошее вознаграждение, хотя моя голова и не очень красива.
Тогда Олав снял с руки обручье и подал его скальду.
Но я страшно рассердилась, потому что конунг хотел унизить меня. Я хотела отомстить, сняла золотое кольцо с руки и подарила его Оттару.
Как я и предполагала, Олав рассердился.
— Неужели у тебя совсем нет стыда? — спросил он. — Или ты не собираешься скрывать своей дружбы с Оттаром?
— Ты не прав, — ответила я. — Я одарила скальда за его хвалебные стихи обо мне. Ты и сам сделал только что то же самое.
Тогда конунг ответил, что сделано, то сделано.
После этого случая Оттар остался в дружине Олава. И конунг часто подстраивал так, что мы с Оттаром оставались наедине. Но мы мало разговаривали, потому что боялись ловушки. И однажды наши опасения подтвердились. Когда Оттар на цыпочках подобрался к двери и резко открыл ее, он сбил с ног дружинника конунга, который подслушивал нашу беседу.
Я рассказала об этом Олаву и спросила, почему он не доверяет своей жене. Он разозлился, но ничего не ответил. А потом зло сказал:
— Ты больше не дочь шведского короля!
Он протянул ко мне руки, и впервые за многие месяцы я увидела в его глазах желание.
Но мне это было неприятно, хотя я действительно хотела подарить ему сына. Я уже хорошо знала его и решила отомстить:
— Я больше не дочь шведского короля, но зато теперь я сама королева Норвегии, а конунг Швеции — мой брат. Эмунд из Скары, мой приемный отец, поговорит о моем деле со шведским королем, и мне странно, почему ты не хочешь дружить с конунгом Энундом.
Он повернулся и вышел из палат.


IV ante Cal. Jan.
Много событий произошло с того дня, когда я в последний раз держал в руках перо: Рождество Христово, служба в честь Иоанна Богослова, служба за невинно убиенных младенцев в Вифлееме. И конечно, сочельник… Поэтому у меня не было времени заниматься записями. Я надеюсь сейчас только на память.
Начался новый год — тысяча шестьдесят первый от Рождества Христова.
Последний раз я писал X ante Cal. Jan. и только сегодня могу наконец вновь вернуться к записям, не нарушая никаких заповедей Божьих.
Встреча с рабом Кефсе была для меня неожиданной. Я стал относиться к нему, как к постороннему человеку. Хотя все его мысли и желания были мне хорошо известны.
Вся его жизнь представляла собой искупление вины. Он жил по правилам, установленным святым Коломбой для своих монахов. Монах «никогда не должен думать, как ему того хочется, и никогда не должен уступать своим желаниям. Если его используют и причиняют страдания, он должен молчать и терпеть».
И Кефсе пытался жить, как подобает одинокому монаху:

Один,
Без помощи людской,
Иду к желанной смерти.
Ничтожен я и мал,
И путь мой грешен,
Но мысли все устремлены
К Нему.
Так жил Кефсе. Сам себя обрек он на нужду и голод, думая, что делает это во имя Иисуса Христа.
И тем не менее не нашел он в страданиях утешения, как предсказывал святой Коломба. Он уподобился маленьким детям, которые «сидели на площади и кричали своим товарищам по играм: Мы играли для вас на флейте, а вы не хотели танцевать; мы пели для вас печальные песни, а вы не хотели плакать».
Ниал не хотел ни плясать под дудку Кефсе, ни плакать над его печальными песнями.
Десять лет пытался я усмирить свою гордыню — и не смог.
Я успел переписать только несколько листов, когда в дверь постучали. Я крикнул, что дверь не заперта, и в трапезную вошел Бьёрн, раб. Он остановился перед столом.
— Тебе надо отдышаться, Бьёрн, — сказал я. — присядь.
— Ты действительно так считаешь?
— Я тебя не понимаю. Почему ты думаешь, что я не могу пригласить тебя за стол?
— А если кто-нибудь войдет? — спросил Бьёрн, нерешительно усаживаясь за стол.
Я понял, что он не хотел доставлять мне лишних неприятностей.
— Я сам выбираю себе друзей, — мягко сказал я. — И если кому-то они не нравятся, это их дело.
Он внимательно посмотрел мне в лицо.
— Кем ты был, пока не очутился в рабстве? — спросил Бьёрн. — Ведь ты был не просто хёвдинг, а очень важный хёвдинг. Это видно по твоим действиям.
— Все может быть, — медленно ответил я, — но вот ты, Бьёрн, ты же ведь родился здесь?
Мне было очень стыдно, но я почти ничего не знал о своих товарищах по несчастью.
— Да, я родился рабом, — ответил Бьёрн, — и на моем веку тут, в Хюсабю, сменилось четыре конунга и пять епископов.
— Каких конунгов и каких епископов? — тут же заинтересовался я.
— Олав Шведский бывал здесь довольно часто. А потом, после его смерти, сюда частенько наведывался конунг Энунд. А с ним королева Гуннхильд. Свейн сын Ульва, король данов, жил здесь, когда ему пришлось покинуть свою страну. И конунг Энунд, что правит сейчас в Свитьоде, тоже был в Хюсабю частым гостем.
Я задумался. Свейн сын Ульва был вторым мужем Гуннхильд. Церковь признала их брак незаконным и заставила Свейна отослать жену.
Так значит, Гуннхильд с Энундом жили в Хюсабю, а Свейн приезжал к ним в гости. А о том, как велика была любовь между Гуннхильд и Свейном, рассказала мне сама королева. Свейн женился на дочери Энунда еще при жизни последнего. Одна из наложниц Свейна убила соперницу и даже не была за это наказана. Я задумался, когда была убита жена Свейна — до или после смерти Энунда. И сколько времени прошло до его нового брака с Гуннхильд.
— О чем ты думаешь? — просил Бьёрн.
— Свейн сын Ульва был женат на королеве Гуннхильд. После смерти короля Энунда.
— Да. Хотя даже при жизни Энунда все замечали, что они неравнодушны друг к другу, — Бьёрн помолчал и нерешительно добавил:— А сейчас они сплетничают о тебе и королеве Гуннхильд.
Я это подозревал.
— А что они говорят? — поинтересовался я.
— Что королеве нужен мужчина в той же степени, что и тебе — женщина. Все заключают пари, сколько времени пройдет до того дня, как вы окажетесь в супружеской постели.
— А у нее было много мужчин? — против своей воли спросил я.
— Насколько я знаю, нет. Только конунги Энунд и Свейн. — Он помолчал и осторожно спросил:— Ты на меня не сердишься, что я тебе это рассказываю?
— Нет-нет, что ты. Но ведь ты не сказал, каких епископов ты видел на этом дворе.
— Во времена Олава Шведского первым епископ был Сигурд.
Поговаривают, что он был святым. Но лично мне больше нравился Торгаут, который сменил Сигурда. А после Торгаута у нас долго не было нового епископа. Зато потом появился Осмунд, но он жил не здесь, а в Скаре. А затем Адальвард. А сейчас вот Эгин, что живет в Далбю.
— О Торгауте я никогда раньше не слышал, — ответил я. — Но я знаю, что Осмунд сейчас живет у конунга Энунда в Свитьоде. Он считает себя и епископом Скары, но архиепископ придерживается другого мнения. А епископ Эгин по праву считается человеком архиепископа.
— Ты хочешь сказать, что епископы Эгин и Осмунд враждовали? — поинтересовался Бьёрн.
— Думаю, да.
— Я не совсем понимаю…— с удивлением сказал Бьёрн. — Но это, наверное, потому, что я простой раб.
Я понял, что Бьёрн сразу сдавался, когда оказывался перед какой-нибудь загадкой.
— Что ты не понимаешь?
— Епископ Торгаут называл Христа господином мира и покоя. Так как же он сам может враждовать с другим епископом?
— Это действительно сложный вопрос.
Бьерн с облегчением вздохнул.
Но я уже начинал понимать, как мне следует ответить Бьерну.
— А какой был епископ Торгаут? — спросил я.
— Святой человек.
— Что ты имеешь в виду?
— Он одинаково хорошо относился ко всем прихожанам и не делал различия между богатым и бедным, свободным и рабом. Олаву Шведскому это не нравилось, и он отослал епископа.
— В Саксонию?
— Да, если это его родная страна.
Я не спрашивал, как долго Торгаут пробыл епископом в Хюсабю. Рабам трудно вести отсчет времени. Дни и годы сливаются для них в один долгий кошмар. Годы считает только свободный человек.
— Ты многому научился у епископа Торгаута, — заметил я.
— Да, — оживился Бьёрн. — Торгаут называл всех рабов своими братьями и сестрами. У него всегда было для нас время. И когда мы задавали ему вопросы, он понятно отвечал на них.
— Тора тоже знала епископа Торгаута?
Он кивнул:
— Да, осталось только двое — она да я, кто помнит епископа Торгаута. А другие не могут в это поверить. Я думал…— он помолчал, а затем решительно продолжал, — Ведь ты священник. Я подумал, что ты бы мог поговорить с людьми, ответить на их вопросы, и тогда, быть может, они станут больше понимать. Говорить же со священником Рудольфом совершенно бесполезно. Когда его о чем-то спрашивают, он считает, что мы либо ведем себя дерзко, либо задаем глупые вопросы.
— А как, ты думаешь, что скажет священник Рудольф, если я займу его место? И епископ Эгин…
— Рудольф страшно разозлится. Но ведь ты сам сегодня сказал, что не обращаешь внимания на слова других.
Он загнал меня в угол. Я улыбнулся.
— Ты прав, — ответил я. — Когда ты хочешь, чтобы я пришел к вам?
— Посмотрим. Может быть, мы сами придем к тебе, а может, попросим прийти к нам.


В тот же вечер, во время ужина, королева Астрид попросила меня рассказать о короле Карле Магнусе. Я спросил, что именно ее интересует.
Она ответила, что все.
— Но прежде всего, мне бы хотелось узнать, по праву ли он назывался королем. И был ли он королевского происхождения?
— Нет, — ответил я. — Его родичи всегда были конюшими при короле. Но ведь это тоже высокое происхождение, не так ли?
— Да, — кивнула Астрид.
— Отец Карла Магнуса, Пипин, не считал для себя большой честью служить конюшим при дворе франкского короля. Кроме того, король этот был слаб душой и телом. Так говорили все. Но Пипин не решался свергнуть короля и занять его трон, не заручившись заранее поддержкой священников.
Поэтому он направил к папе гонца с письмом, где был всего лишь один вопрос: «Нужен ли король, у которого нет власти?» И папа, которому в тот момент была нужна поддержка франкского короля, ответил: «Лучше иметь сильного короля. Я благословляю тебя на престол». Так все и произошло.
А истинного короля франков отправили в монастырь. Папа помазал на престол и самого Пипина, и двух его сыновей. Одним из них был Карл Магнус.
Все произошло по народной пословице:
«Если ты почешешь мне спину, то и я тебе почешу».
— Ты говоришь о папе без всякого почтения, — заметила Гуннхильд.
— Я преклоняюсь перед папой как последователем апостола Петра. Но папа папе рознь. Ведь все они люди. И не все святые. У нас есть в Ирландии поговорка: «Паломничество в Рим не принесет тебе удовлетворения, если только ты не захватишь с собой того короля, которого стремишься там обрести».
— А что случилось после смерти Пипина? — спросила Астрид. — Ведь у него было двое сыновей.
— Они унаследовали королевство. На смертном одре Пипин разделил им свои владения пополам. Карл Магнус не относился к тому типу людей, которые ищут поддержки у священников. Он всегда предпочитал наводить порядок в своих делах сам. У него была королева, которая ему надоела, он отослал ее и женился на другой. Говорят, что его брата настигла внезапная смерть, а племянники бесследно исчезли, когда он стал их опекуном.
Затем его войска окружили Павию и находящегося в ней короля лонгобардов, злейшего врага папы. Карл Магнус тем временем отправился в Рим на переговоры с папой. У Его Святейшества не было другого выхода, как принять условия нахального короля. Карл Магнус после этого взял Павию, и в монастырь на этот раз отправился лонгобардский король.
Карл Магнус никого не стеснялся и воспринял договор с папой как согласие признать его главой не только собственной империи, но и Рима. А империя его действительно была необыкновенных размеров — она простиралась от Дании на севере до Рима на юге, от моря на западе до страны аваров на востоке. И двести шестьдесят лет назад на Рождество в Риме в соборе Святого Петра папа провозгласил Карла Магнуса римским императором. Карл Магнус говорил, что ничего не знал о планах папы и что никогда не пришел бы на эту церемонию, но никто ему не верил. Многие утверждали, что по этому поводу шли переговоры, и мне кажется, это правда. Во всяком случае, и император, и папа были заинтересованы в церемонии.
Я остановился и немного отдышался. Кроме того, я проголодался. Ведь другие во время моего рассказа ели.
Но моим слушателям не терпелось услышать продолжение истории.
— Ты сказал вчера, что Карл Магнус издал законы, — напомнила Астрид. — Может быть, ты расскажешь нам об этом?
— Я помню лишь некоторые из этих законов, — сказал я, проглотив кусок. — Его свод законов для саксов, где он предписывает казнить всех язычников, отказывающихся принять христианство. Карл Магнус всегда делал то, что говорил, и однажды он отрубил головы четырем с половиной тысячам саксов. И тем не менее саксы не сдавались. Карлу Магнусу потребовалось тридцать лет, чтобы окрестить их. И многие, даже его придворные, осуждали короля за жестокость. Они говорили, что подобное жестокосердие не пристало христианскому королю.
Со временем он смягчил многие законы, но они по-прежнему оставались очень жестокими.
— Ты со мной согласен, Рудольф? — неожиданно обратился я к священнику. А сам тем временем положил кусок мяса в рот.
— Да, — неохотно ответил Рудольф. — Но ты не рассказал ничего о добрых делах императора. Он основал епископство в Гамбурге. Строил церкви и обучал священников. И он заставлял всех жить по заповедям Божьим. Особенно он следил за тем, чтобы священники, монахи и монахини жили чистой и непорочной жизнью.
Рудольф бросил на меня многозначительный взгляд. Но поскольку я был занят едой и все равно бы никогда не смог убедить его в чистоте собственных помыслов, то предпочел промолчать.
А Рудольф продолжил:
— Король действительно был суров с моими предками, но ведь он пытался обратить их в истинную веру. Отвратить от язычества. Он принес больше добра, чем причинил зла. И уже в следующем поколении после принятия христианства мои предки стали добрыми прихожанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29


А-П

П-Я