Баронам, поддерживающим Конрада, в отсутствии Раймунда и его людей, их общее дело не казалось столь безусловно выигрышным. Присутствовали, слава Богу, и высшие церковные чины. Они вообще явились по приказанию патриарха Иерусалимского раньше всех. Позже к ним присоединились наиболее видные рыцари из госпитальеров.
Де Сантор с застывшей на устах любезной улыбкой сновал через прохладную залу от покоев короля к веранде и обратно, держал великого провизора в курсе бытующих в зале настроений.
Король сидел у себя в полном, соответствующем важности момента, облачении. Он был бледен как смерть, тяжелая грубо сработанная корона, украшенная разномастными камнями, воплощающая в себе стиль первозданного благородного варварства времен первого крестового похода, царапала и натирала залысины. Белые доспехи с накладными золочеными вензелями были явно не по его фигуре и, чем дальше, тем больше доставляли ему неудобств.
Патриарх, напротив, был красен, как брюква. Он молча сидел в углу на деревянном табурете и вращал в пальцах свой жезл с шишаком в виде закрытого розового бутона, увенчанного небольшим золотым крестиком. Его терзали мрачные предчувствия, тем более мрачные, что его с утра донимали боли в желудке. Он молился одними губами, о том чтобы все поскорее кончилось, чтобы по городу пронеслась волна погромов и кровавых стычек — как опытный человек, он понимал, что без этого не обойтись — чтобы можно было поскорее сесть за стол переговоров с графом де Ридфором. Он очень, в глубине души, рассчитывал на то, что тамплиеры, будучи людьми реалистически мыслящими, согласятся, пусть после некоторых терзаний, признать свое поражение и перенести центр своих интересов куда-нибудь в другое место из Палестины. Истребительной, хотя бы и победоносной войны, патриарх Онорий не хотел. Война всегда разоряет воюющих. Наживается кто-то третий. «И, в любом случае, надо бы делать поскорей. Что же так тянет Д'Амьен? Ах, да высочеств нет.»
— Ее высочество принцесса Изабелла! — словно отвечая мыслям патриарха, крикнул Султье.
Д'Амьен бросился встречать красавицу. Ее, признаться, он ждал позже остальных детей короля. Он принял ее в той комнате, где вел в последние дни все государственные дела. В его планы не входила лишняя встреча Изабеллы с поддельным отцом.
Она вошла и старик невольно восхитился. Спору быть не могло — именно этой женщине пристало быть королевой. Осанка, выражение прекрасного лица, своеобразный, властный блеск глаз. И даже платье — она использовала для наряда синий цвет. В те времена культура одежды еще не успела очень разрастись и усложниться, заиметь свой язык в законченном виде, но кое-какие цвета и оттенки уже приобрели церемониальный смысл. Все знали, что синий цвет более всего пристал наследнице престола, также как, например, желтый, является признаком благородной роскоши вообще и цветом вдовствующей королевы, в частности.
Изабелла решила всем сегодня объявить, что Иерусалимской королевой будет она и только она. А кто будет королем? Невольно задал себе вопрос великий провизор. Уж не думает ли эта гордячка, что ОН: рядом с Изабеллой стоял Рено Шатильонский. В том, что он посмел явиться туда, где ему был вынесен смертный приговор, тоже заключался вызов. Или он уверен, что Изабелла уже сейчас обладает возможностью его защитить? А может до такой степени влюблен, что не может расстаться с ней ни на секунду? Ведь он не дурак, думал Д'Амьен, подходя вплотную к великолепной паре, — он не может не знать, что означает цвет ее платья, неужели они даже в постели не говорят на эту тему!
— Ваше высочество, я рад чрезвычайно, — улыбнулся великий провизор, — вы прибыли и нет никаких препятствий к тому, чтобы начинать.
Изабелла знала всю силу и значение этого сухого старика в простом костюме и небогатом плаще. Ничуть не обольщаясь его любезным обхождением, она понимала, что сейчас больше сама зависит от него, чем он от нее, но надеялась, что так будет не только не всегда, но не слишком долго. Если сегодня пошатнется могущество Храма, это, помимо всего прочего, будет означать, что и могущество госпиталя может быть подточено.
— Здесь ли уже моя сестрица? — спросила Изабелла резким тоном, будто ей не терпелось заключить последнюю в объятия.
— Нет, — со всей возможной беспечностью в голосе ответствовал верховный госпитальер, — ее задержал приступ молитвенного рвения. Будь на то ее воля принцесса Сибилла вообще не покидала бы пределов своей обители.
Изабелла с трудом скрыла свое разочарование. Она все сделала для того, чтобы приехать последней из королевских детей. В вихре взаимоисключающих интересов, взвившемся вокруг королевского указа, каждый самый небольшой шаг приобретал значение важного хода в политической партии. Услышав о том, что Сибилла молится, она понимала, что ее собственный ход оказался слишком поспешным. Правда Д'Амьен постарался сделать ей приятное, намекая на склонность Сибиллы к монашескому затворничеству, но Изабеллу по-настоящему успокоило бы лишь полное и бесповоротное превращение сердобольной сестры в монахиню.
— Могу я тогда, хотя бы обнять своего любимого брата? — в этих словах Изабеллы не было сарказма.
Она действительно испытывала приязнь к тихому ребенку, появившемуся на свет, якобы для того, чтобы стать королем Бодуэном V, но которого никто не желал признавать в этом качестве и которого не зарезали лишь только потому, что он, состоянием здоровья и неживостью ума, вселял в окружающих уверенность, что вскоре сам перестанет обременять землю своим присутствием.
— Вчера Его высочество был очень плох, — нашелся Д'Амьен, — опять этот непонятный припадок. Его снова зашивали в тушу только что убитого быка и прикладывали к голове разрезанный свежеиспеченный хлеб, чтобы притянуть кровь.
— Это варварский северный метод лечения.
— По крови отцов Его высочество северянин. А сарацинские лекари хоть по слухам и искусны, но вряд ли им можно доверить здоровье христианского принца.
Во время этого малообязательного разговора Изабелла лихорадочно пыталась сообразить, что же все-таки происходит. Или у госпитальеров не складываются детали замысла и шахматные фигуры разбегаются с их доски, или отсутствие Сибиллы и Бодуэна лишь случайность. По лицу и поведению опытного старик понять что-либо трудно. Не сделала ли она вообще ошибки, приехав сюда? И она задала вопрос, в зависимости от ответа на который, решила строить свое поведение в дальнейшем.
— А мой батюшка? Я не виделась с ним уже больше года. Согласитесь, что его отношение ко мне вообще мало напоминает отцовское. Так вот, хочет ли видеть ту, что все еще считается его дочерью?
Д'Амьен знал наверняка, что Изабелла ничего не знает об истории с двойником, но этот вопрос привел его в содрогание. Что он мог сказать? Улыбаться, произнося очередную изобретательную ложь о том, почему король не может увидеться со своей дочерью? Но судя по тону девушки, она может вспылить, может выкинуть такое… Но в любом случае впускать ее к королю нельзя, сейчас это перепуганное, простудившееся накануне ничтожество, при свете дня меньше всего походит на настоящего Бодуэна.
— Вы молчите, граф, — голос Изабеллы выгнулся, как пантера перед прыжком. Рено Шатильонский, успевший хорошо изучить свою возлюбленную, также напрягся, готовый по ее требованию сделать все что угодно.
И тут объявляют:
— Его высочество принц Бодуэн.
Гнусавое блеяние Султье показалось Д'Амьену райской музыкой, он сделал торопливый знак, чтобы мальчишку побыстрее ввели. Так и не успевшая утвердиться ни в каком определенном мнении, Изабелла бросилась к невысокому узкоплечему ребенку, бессмысленно и обременительно разодетому. У него застыло на сером, худеньком личике привычное выражение брезгливого испуга. Ребенок, почти не запомнивший мать и почти забывший отца, измученный лечебными процедурами, неуклонно вгонявшими его в детский гроб, осторожно улыбнулся роскошной красавице в синем одеянии.
Д'Амьен вздохнул спокойнее, в глазах заблестела влага. Это были отнюдь не слезы умиления, просто скопившийся в бровях пот попал на слизистую оболочку. Смахнув его, граф отдал секретарю приказ к началу церемонии.
Гюи Лузиньянский снял с головы шлем, украшенный продолговатыми накладками из червленого серебра. Служитель принял его с почтительным поклоном. Далее последовал батват, небольшая шапочка на плотной подкладке, надеваемая под шлем, для уменьшения давления металла на волосы. Рыцарь остался в длинном, широком опелянде с нарезными мешковидными рукавами, отделанными полосками из златотканой тесьмы. Эта одежда еще и при дворе Филиппа-Августа только-только входила в моду, поэтому для тех к постоянно жил в отрыве от столиц, молодой граф должен был, наверное, казаться пришельцем из другого высшего мира. Борода его также была, в угоду самым новым правилам, разделена на четыре пряди и переплетена тонкими шнурами свитыми из золотых нитей.
Два рыцаря в белых плащах с красными крестами на плече внимательно и спокойно следили за всеми манипуляциями Гюи. Им слишком хорошо была известна подоплека происходящего, и они, меньше, чем кто-либо другой, могли поверить в страстную влюбленность графа Лузиньянского, о которой должны были свидетельствовать тщательные приготовления к первой встрече со своей возлюбленной. Именно первой, Гюи и Сибилла никогда прежде не имели возможности видеть друг друга. Отчасти этим и объяснялась забота графа о своей внешности. И это даже притом, что решение вступить в брак с принцессой было для него всего лишь политическим расчетом.
Что же говорить о принцессе. Она чуть не сошла с ума, узнав, что день встречи назначен. И, в первый момент, хотела даже отказаться от нее и все это лишь из боязни, что она будет выглядеть бледно, невпечатляюще, и ее куртуазный возлюбленный отшатнется от нее. Проще говоря, она считала, что ей нечего одеть. Но рядом оказались люди, предусмотревшие все. Как только Сибилла заикнулась о своих опасениях, перед нею распахнули десяток сундуков с такими нарядами о которых она, ввиду монашеского устремления своих помыслов, даже не имела представления. Можно было одеться монахиней, можно было одеться одалиской. Проведя несколько мучительных дней над этими сундуками она решила так: раз Гюи наслышан о ее замкнутости и набожности, она решила остановить свой выбор на критском пилосе. Какая связь между ее славой монахини и именно этим фасоном, она бы объяснить не смогла.
Прямоугольные куски шерстяного сукна тончайшей выделки крепились специальными булавками на плечах. Поскольку Сибилла была невестой, то есть девицей, ей разрешалось по обычаям страны, носить распущенные по плечам волосы, символизирующие чистоту и невинность. Но она сочла такую прическу излишне простой. Она велела заплести волосы в височные косы и убрать их тонкими лентами из крашеного льна, надела на голову специальную сетку из золотых нитей. Она решила, что изысканного мужчину вернее пленить прямым натиском красоты, чем туманным намеком на некую невинность.
— Ее высочество в саду, — сказал один из тамплиеров, когда Гюи Лузиньянский был полностью готов к встрече со своей возлюбленной. Граф кивнул и медленно пошел по галерее к тому месту, где с нее ниспадала широкая лестница прямо в середину пышных цветников. Он увидел свою суженую не сразу. Сибилла, стояла спиной к нему и все ее внимание, казалось, было поглощено большим многолепестковым цветком, внутри которого самозабвенно возилась пчела, даже не заметившая, что цветок сорван. Сибилла знала, что Гюи уже приехал, что он вот-вот появится здесь, может быть уже движется по галерее. Вот эти шаги, скорее всего это шаги Гюи. Перебивая друг друга, радость и ужас заставляли колотиться ее сердце. Легкое позванивание шпор по стертому камню галереи стихло, превратившись во вкрадчивое шуршание песка. Неужели он уже настолько близок!
— Ваше высочество!
Будь ее воля, принцесса навсегда бы осталась в состоянии сладкого неведения: кому принадлежит этот голос. Но не обернуться было нельзя.
— Ваше высочество, — голос Гюи был, и на самом деле, очень музыкален, а для ушей влюбленной девушки он не мог не показаться чем-то сверхнеобыкновенным. Сотни страниц благоговейно-усладительных посланий, одновременно ожили в ее душе наполненной медовым дыханием этого певучего баритона.
Она обернулась. Секунду они смотрели друг на друга, потом принцесса болезненно вскрикнула и потеряла сознание.
Сжатая в цветке пчела внезапно ужалила ее в палец.
Взметая полы своей сутаны, де Сантор помчался в сторону веранды, нужно было сообщить народу, что с таким нетерпением ожидаемый монарх, приближается.
Следом в залу, где собрались почти все высокопоставленные люди государства, вышел сам Его величество Бодуэн IV. Следом, по традиции, следовал патриарх Иерусалимский, затем сын Бодуэна, дочь Изабелла и Конрад Монферратский. Бароны, епископы, госпитальерские генералы.
Граф Д'Амьен стоял несколько в стороне, во-первых, напряженная, нервная беседа с Изабеллой отняла у него много сил, а, во-вторых, его роль организатора еще не была завершена. До оглашения исторического указа оставалось всего несколько мгновений, но все же, все же… Больше всего беспокоило Д'Амьена то, что он не получил от Гуле сообщения о смерти прокаженного короля. Докладывают, правда, что в районе тамплиерских сооружений в городе незаметно никаких подозрительных движений. Непохоже, что эти извращенцы готовят какие-то ответные действия. Сегодняшний день не нравился Д'Амьену. Может быть следовало начать вчера, сразу после того, как отбыл Гуле. Или наоборот завтра, после того, как он прибыл бы с известием, что все в порядке. Да бог, с ним, с этим сумасшедшим, кто станет, после всего, слушать его болтовню.
Король дошел уже до середины зала, раскланиваясь со своими высокородными подданными.
Великий провизор внимательно следил за этим неумолимым, но очень медленным движением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78