И прево тут же приступил к своим обязанностям. Раздалась громкая его команда и на высокий, в два человеческих роста костер возвели Великого Магистра Ордена тамплиеров Жака де Молэ и командора Нормандии Жоффруа де Шарне. Возвели и привязали к столбам.
Выражение лица Его величества оставалось почти равнодушным, ни раздражения, ни удовлетворения не просматривалось на нем. Но настроение толпы начало меняться, как будто только при виде осужденных на казнь, собравшиеся во множестве парижане осознали, что именно сейчас произойдет. Жителей средневековых городов трудно было испугать или поразить видом публичной казни. С детства им приходилось видеть как сдирают кожу с живого человека, измалывают деревянными молотами суставы, разрывают на части лошадьми и колесуют. Так что мрачная туча, опустившаяся вдруг на толпу и охватившая всех, от проституток, сбежавшихся из узких улочек вокруг Собора Парижской Богоматери, до евреев, одежда которых была украшена желтыми кругами, так вот, эта мрачная туча, переменившая резко настроение толпы, питалась не страхом перед тем, что предстоит увидеть, важно было то, кого сейчас будут убивать.
Жак де Молэ, даже стоя у позорного столба, как оказалось, не утратил своей старческой величественности, гигантская седая грива, патриаршая борода, пылающий осмысленной яростью взор, произвели на присутствующих очень сильное впечатление. Командор Нормандии выглядел значительно менее колоритно, но тоже достойно. Годы одиночного заключения не сломили стариков. И даже стоя на приготовленном для них костре, они не были похожи на преступников, скорее они напоминали (особенно Жак де Молэ) ветхозаветных пророков, готовых произнести сакраментальные, убийственные для их палачей, слова.
Парижский прево замер в позе человека ожидающего команды, пожирая взглядом фигуру короля.
Палач уже поджег кусок пакли и держал ее в вытянутой руке.
Монах, назначенный для принятия исповеди казнимых, попробовал было взобраться по хрустящему хворосту, но наткнулся на обжигающий взгляд Великого Магистра и ретировался.
Процедура казни замерла, кто-то должен был подтолкнуть ее вперед. Не кто-то, конечно, а король.
Де Мариньи наклонился к уху его величества и прошептал:
— Они отказались от исповеди.
— Что? — будто очнувшись, переспросил Филипп.
— Они отказались от исповеди, Ваше величество.
— Король ничего не успел сказать в ответ на эти слова, кто-то прикоснулся к его правому плечу.
— Ногаре?!
— Я, Ваше величество, — задыхаясь, слегка отвечал хранитель печати.
— Что с вами?
Этот вопрос был весьма уместен, лицо канцлера было вполне безумным.
— Есть сообщение государственной важности.
— Но, — король кивнул в сторону кострища, — вы ведь видите — идет казнь.
— Может быть, ее придется остановить.
— Ну уж нет, я не могу лишить моих милых парижан такого развлечения, — когда король произносил эту игривую фразу, глаза его были более чем серьезны.
— Но, Ваше величество, — Ногаре задыхался, — Жак де Молэ не Великий Магистр Ордена тамплиеров.
Брови короля поползли вверх.
— Ладно, идемте.
Повернувшись к распорядителю казни, Филипп махнул рукой, на которой блеснул огромный изумруд.
Парижский прево тут же повторил этот жест, и палач решительно направился к куче хвороста, увенчанной двумя связанными стариками.
Его величество не увидел, как пламя охватывает кострище, и никто не обратил внимание на отсутствие Филиппа, слишком все были заняты зрелищем разгорающегося костра.
В одной из беседок, в полусотне шагов от садовой галереи, Филиппу был предъявлен Арман Ги, он же Арман де Пейн.
— Кто это? — спросил король.
— Он очень изменился, — начал объяснять Ногаре.
— Кем он был до того как изменился? — нервно прервал его Филипп.
— Вы знали его как Армана Ги, тамплиерского комтура в Байе, в Нормандии.
Король слегка прищурился.
— Да, я вспомнил его.
— Его не было здесь семь лет.
— Он что, сам не в состоянии говорить, Ногаре?
— Он может говорить, сейчас он все расскажет.
Со стороны Еврейского острова донесся мощный гул, толпа сопереживала тому, что перед ней происходило.
— Так где же вы были все это время, господин комтур?
— Я искал.
— Не надо мне рассказывать, как вы искали, скажите лучше сразу, что вы нашли.
— Ваше величество, — посмел вмешаться Ногаре, — я слышал эту историю по пути из Марселя, и не один раз. Она в высшей степени стоит того…
Донесся новый порыв взбудораженного шума от места казни. Король недовольно посмотрел в том направлении, где происходило аутодафе, но не все недовольство относилось к шуму вокруг костра.
— За эти семь лет, Ногаре, я ни разу не выразил вам своего раздражения в связи с тем, как вы исполняете свои обязанности.
Ногаре побледнел и поклонился.
— Итак, говорите, комтур. Коротко и правду.
Надо заметить, что с момента беседы с царем Заххаком в крепости Сках в поведении, в манере говорить, в выражении глаз Армана Ги появилась трудноуловимая ненормальность. Ее почувствовал и отметил про себя еще кардинал Де Прато, но известные обстоятельства помешали ему выяснить этот вопрос до конца. Ногаре, во время совместного с Арманом Ги путешествия в Париж, иногда ловил себя на том, что бывший комтур кажется ему слегка безумным. Не часто это бывало, но и не редко. Он относил это на счет событий кровавой драмы, среди развалин которой он застал рыцаря.
— Я жду, комтур.
— Я истинный Великий Магистр Ордена рыцарей Храма Соломонова.
— Что?!
— Я, Арман де Пейн, прямой потомок основателя ордена Гуго де Пейна.
Сказано это было настолько серьезно и твердо, что Филипп не вспылил и не захохотал, как должен был бы сделать по здравому рассуждению. К тому же рядом с этим безумцем стоял совершенно преображенный де Ногаре. Человек — цинизм, человек — недоверие, цепной пес своего хозяина короля. Он не посмел бы оторвать его от величайшего государственного дела ради беседы со свихнувшимся в восточных странах тамплиером.
— Как вы выяснили это? Насколько я помню, семь лет назад вы не претендовали на сие звание.
— Мне сказал об этом царь езидов по имени Заххак. Его дворец находится в горе. Царь этот верховный служитель бога истинного и Орден тамплиеров лишь малая часть его тайной империи. Удалившись на запад, Орден утратил живое содержание, оторвался от истинных своих корней. Захватив Тампль, Ваше величество, вы лишь раздавили пустую скорлупу.
Ночь стояла над Парижем, и только пламя костра на Еврейском острове силилось разорвать мрак. И оттуда накатывали новые волны народного шума. И вдруг шум стих. И вот почему. Жак де Молэ, повернув лицо в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться король и его свита, произнес громовым голосом:
— Папа Климент, рыцарь Гийом де Ногаре, король Филипп… — вой пламени пытался перекрыть слова, но не мог, — не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий и воздастся вам справедливая кара. Проклятие! Проклятие на ваш род до тринадцатого колена.
Его величество слышал в этот момент другие слова, может быть не менее поразительные. Арман де Пейн торопливо, но вполне связно излагал свою историю. В антураже кромешной ночи, сотрясаемой сполохами гигантского костра, фантастические подробности его рассказа не казались столь уж фантастическими. По крайней мере канцлер государства, только что проклятый Гийом де Ногаре, почему-то не мог избавиться от ощущения, что полубезумный прямой наследник первого Великого Магистра говорит сущую правду.
— И там, судя по всему, Ваше величество… по крайней мере кардинал де Прато был уверен, что в ларце были указания на то, где искать тамплиерское золото. Семнадцать галер, семнадцать галер.
Арман де Пейн остановился, судорожно сглатывая слюну и шумно дыша.
Король медленно облизнул верхнюю губу.
— Ну так где же он, этот ларец?
— Я, — прижал к груди руки бывший комтур, — я же рассказал.
— Ногаре!
— Да, Ваше величество.
— Вы видели этот ларец?
— Сам ларец нет… но я видел трупы, видел мертвого кардинала де Прато.
— Ларец утащил Лако, мой слуга. Деревенского вида малый, с дырками вместо ноздрей. Я думал, что он погиб, но он видимо крался за мной. Я убежден, что он найдется и принесет ларец. Зачем он ему, ведь он неграмотен и дик.
Филипп еще раз внимательно оглядел прямого потомка Гуго де Пейна. Потное, расплывшееся лицо, слишком широко открытые глаза, нижняя губа блестит от непроизвольной слюны. Так, значит маркиз де Верни оказывается простой морской разбойник, графа д'Олорона носят как тесто в квашне по гарему набитому безносыми евнухами, а всем этим миром правит чучело, по имени Заххак!!!
— Повесить!
Король развернулся и быстро пошел в сторону галереи. Ногаре на цыпочках догнал его.
— Кого повесить, Ваше величество?
— Пока не вас.
— Но, Ваше величество… семнадцать галер.
— И немедленно. Я хочу, чтобы этот сумасшедший самозванец испустил дух одновременно с сумасшедшим стариком там, на острове.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. ПОНТ-СЕНТ-МАКСАНС
Утром пятого ноября выпал снег. Первым это обнаружил Юг де Бувиль, выглянув из окна королевских покоев в замке Клермон. Видение преображенной природы так поразило его заскорузлое воображение, что он бросился обратно в королевские покои с криком:
— Ваше величество, Ваше величество!
Король уже заканчивал свой туалет. Филипп приехал в эти места поохотиться и теперь был почти во всеоружии. До его слуха доносился лай борзых и гончих, которых уже держали на сворах во дворце замка псари. В былые времена этот звук бодрил и окрылял короля. Отступали на задний план все заботы и государственные, и личные, жизнь приобретала простой и возвышенный смысл. Но то случалось во времена, как уже сказано, былые, а они давно изволили миновать. В глазах человека, обернувшегося на восторженный крик де Бувиля, не было ни намека на чувства прежних дней.
Взгляд короля был холоден, мрачен. Можно сказать, безжизнен.
Первый камергер замер.
— Что с вами, де Бувиль?
— Снег, Ваше величество.
— Снег?
— Да.
— И что?
Вестник замялся.
— Вообще-то… говорят это хорошая примета. И потом — красиво.
— Красиво?
— Именно, Ваше величество.
— У вас жар, де Бувиль?
— Не сказал бы.
— Тогда пойдем, посмотрим.
Не торопясь подошел король к окну, у которого только что стоял де Бувиль. Зрелище, открывшееся ему, стоило восторгов им вызванных. Буковые и дубовые рощи, начинавшиеся почти сразу же под стенами замка, стали загадочнее, их и без того таинственный осенний смысл еще больше затуманился. С самим воздухом произошли неуловимые для невнимательного глаза изменения. Он словно вступил в особые отношения с солнечным светом, он стал как бы драгоценнее и звонче. Он предоставил звукам большие возможности для осуществления своего эха. Вещь небесполезная на охоте.
Все эти прихотливые детали не были доступны чувствам де Бувиля, он воспринимал торжественно-таинственную красоту утра целиком, в неразложимом виде и просто, натурально восторгался ею.
Что чувствовал король стоя перед окном, сказать было невозможно. Одно было ясно — глубинная его мрачность не была поколеблена. Он воспринял преображение природной картины как дополнительное доказательство уже состоявшихся в душе выводов. И сейчас душа его, может быть, вынеслась куда-то вперед и парила не только над заснеженным пространством предстоящей охоты, не только над Арденнским бором, начинающимся где-то на северо-востоке от замка Клермон, но и в мирах иных и неведомых.
— Вы правы де Бувиль, красиво.
— Собаки готовы, сир.
— Я слышу.
Подбежавший камердинер с поклоном передал королю охотничий рог.
Все, экипировка была закончена.
Внизу Его величество встретил егермейстер и поспешил доложить, что еще со вчерашнего дня его люди рыщут по окружающим лесам. Буквально только что прискакал один — есть три хорошо сослеженных оленя. Не молодняк, не перестарки. Все одиночки.
— Как вы любите, сир.
Было видно, что старик-егермейстер волнуется, он знал, что Филиппу, большому мастеру и знатоку охотничьего дела угодить чрезвычайно трудно. Как все знатоки и мастера, он был капризен. Но как известно, каприз есть требование высшей справедливости.
Рядом с егермейстером стоял молодой белозубый егерь, видимо тот, что примчался только что с известием. От него валил пар, словно он не на коне прискакал, а прибежал.
— Коня, — негромко проговорил Филипп.
Через несколько минут шумная яркая толпа охотников, сопровождаемая собачьим лаем и громом охотничьих рогов, вылилась из ворот замка на нежно присыпанную мелким снегом луговину.
Собаки рвались, им передалось всеобщее возбуждение.
На опушке букового леса егермейстер спросил осторожно, наклонившись к королю:
— Рассворить, сир?
Филипп еще раз внимательно посмотрел в сторону леса и кивнул старику.
Всем известно, что иногда на охоте происходят удивительные вещи. Вот и в этот раз.
Филипп одновременно углубился в лес вместе со всеми остальными. Некоторое время впереди скакал егерь в красном кафтане, один из тех, кто со вчерашнего вечера сослеживал оленя. Он таким образом указывал направление. Потом, когда понял, что высокородный охотник движется туда куда нужно, егерь отвернул в сторону, чтобы не мешать королевской охоте.
Король несся вперед в окружении полудюжины собак. Они не уходили вперед, видимо еще не учуяли оленя. Филипп все пришпоривал коня. Слева и справа за стволами мелькали какие-то всадники, но уже нельзя было определить, кто именно это скачет. Так продолжалось довольно долго. Около часа. Может меньше, а может и не меньше. Внезапно его величество почувствовал какое-то изменение в ритме охоты. Что-то случилось. Что?
Он не мог ответить и решил остановиться, ибо скачка не способствовала ясности мысли.
Остановился посреди довольно большой поляны. Огляделся, прислушался. И обнаружил, к немалому своему удивлению, что находится в полнейшем одиночестве.
Еще несколько мгновений тому назад ему казалось, что вокруг его коня вьются собаки, а за деревьями мелькают яркие кафтаны егерей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29