— И что же помешало свершению этого богоугодного дела, Ваше величество?
Филипп присел на корточки и потрепал пальцем только что посаженый росток.
— Мечта моя была похожа на это растение. И Ангерран де Мариньи, впрочем тогда еще не обладавший в своем имени дворянской приставкой, отсоветовал мне.
— Понятно.
— Вы знаете, святой отец, какие советы действеннее всего?
— Не думал об этом, Ваше величество.
— Те, которых вы не просите. Мариньи как-то в разговоре, в моем присутствии, но не обращенном ко мне, сказал, что для своего времени уже походы Ричарда Львиное Сердце были явлением устаревшим. Он разорил страну дабы прославиться лично. Это не дело государей.
— Возможно, он был прав, — осторожно сказал монах.
— Возможно. Но времена меняются. Никогда нельзя сказать заранее, время ли сейчас идти на восток или не время. Есть ли страшнее прегрешение, чем упущенная возможность? Я имею в виду королевские прегрешения. А Ангерран… — король слегка искривил в улыбке губы — когда-нибудь о нем скажут, что он опередил свое время. Не обо мне, заметьте, о нем. И мне его жаль. Что-то есть невыразимо жалкое в этом стремлении опередить время, подтолкнуть его. Насколько величественнее выглядят те, кто от времени отставал. Тот же Ричард.
Анри Контский молчал, понимая, что король не нуждается в его комментариях к своим речам.
— Но со временем понимаешь, что не во времени суть. Простите мне этот каламбур, святой отец. Отставание от него, и опережение, одинаково неважно. Как Вам кажется, вы понимаете о чем я говорю?
— Мне кажется, да.
Филипп встал с корточек и помассировал затекшие ноги.
— Тогда, вместе с китайским несторианином прибыл к нам и какой-то монах, учитель их веры. Не несторианский проповедник, а китаец с бритой головой. Он неплохо говорил по-французски. Мне довелось побеседовать с ним. Юношеское любопытство.
— Как же он смог выучить наш язык в тех краях?
— Этого я не знаю, но помню, что он рассказывал поразительные вещи. Не только о своей вере, но и о востоке вообще. Поразительные по своей глупости. Так, по крайней мере, мне тогда показалось.
— Вы не могли бы что-нибудь вспомнить из его речений, Ваше величество.
— Очень много лет прошло, но главная мысль довольно проста. Аргументы забылись, а она сама вот — душа человеческая не умирает.
— То же глаголет и Святая Церковь.
Король поморщился.
— Не спешите, святой отец. То, да не то. Причем, что интересно, китаец этот рассказывал сие не о своей, желтой, как он сказал вере, она сама меня нисколько не заинтересовала, а о вере какого-то большого соседнего народа. Так вот мысль эта вот в чем. Души не просто бессмертны. Они переселяются из одного тела в другое и так множество раз. Моя душа может влететь после моей смерти в тело какого-нибудь вора, или шлюхи. А ваша вселиться в собаку или в константинопольского патриарха. Разве не чушь?
— Чушь, ваше величество, — убежденно сказал монах.
— Более того, он утверждал, что моя душа где-то блуждала, в ком-то жила до вселения в мое тело. И мне не дано постигнуть, где именно она шлялась. Какая дикая идей!
Анри Контский истово перекрестился, чем побудил Его величество к такому же действию.
— Еретическая, безбожная и нелепая мысль. Она известна церковным мыслителям издавна, приписывается она одному старинному греку по имени Пифагор и даже его современникам была высмеиваема. Так что ваш монах не сказал вам ничего нового, а просто повторил старинную глупость.
— Пифагор, — задумчиво произнес король.
— Наши математики и геометры используют его некоторые практические мысли при возведении зданий и мостов, но , в целом, Святая Церковь отвергает и осуждает его нелепое учение.
— Ну и отлично! — сказал резко король и не попрощавшись пошел вон из оранжереи.
ГЛАВЫ ШЕСТНАДЦАТАЯ. РАС АЛЬХАГ
Арман Ги в бешенстве носился по келье, сотрясая воздух самыми непристойными ругательствами на которые только был способен его язык. Его можно было понять, вряд ли бы отыскался на всем белом свете мужчина, способный воодушевится тем, что только что было ему обещано Черным Магистром.
Лако сидел в углу и тоже, кажется, не блаженствовал. Он выглядел оцепеневшим. Глаза его были закрыты, в то время как ноздри, особенно, как-то отверсты.
— Лако, а Лако, разрази тебя дьявол, ты что спишь?!
— Нет, мессир.
— Надо бежать отсюда Лако. Немедленно!
— Посмотрите в окно, мессир.
Арман Ги взобрался на каменный выступ и заглянул в оконный проем.
— Да, дьявол мне в глотку и печень, высоко. Слишком высоко!
— А теперь попробуйте дверь, мессир, — сказал слуга все также не открывая глаз.
Дверь была обита железом и выглядела настолько внушительно, что бывший комтур не стал приставать к ней с испытаниями, а обратил бессильный свой гнев против слуги.
— И это все, что ты мне можешь предложить?!
Лако, не открывая глаз, развел руками.
Арман Ги зарычал от злости и снова стал кружить по келье, пиная время от времени стоптанными сапогами каменные стены.
— Ты напрасно надеешься, что тебя эта чаша минует, напрасно, Лако.
— Отчего вы решили, мессир, что оскопление производится чашей?
— Ты еще смеешь шутить?!
— Что же мне еще остается?
Этот впечатляющий обмен репликами был прерван скрипом открывающейся двери. Из темноты коридора в узилище бывшего комтура и его слуги были впихнуты их старые друзья, Симон и Наваз. Проскрипев в обратном направлении, дверь закрылась. Персияне, причитая что-то по-своему и отряхивая изрядно обтрепавшиеся халаты, поднялись с пола.
Увидев своих недавних спутников по горной прогулке, они повели себя по-разному. Наваз закручинился, предвкушая, видимо, новые издевательства. Симон, наоборот, почти обрадовался. По крайней мере за издевательскую ухмылку на его устах можно было ручаться.
— Что ты смеешься, негодяй?! — подступил к нему Арман Ги с занесенными кулаками.
— Я и не думал смеяться, господин! — быстренько совершил крестное знамение зороастрийский выкрест.
— Ты радуешься тому, что оказался прав? Ты слишком торопишься. Прежде чем над нами произведут то, что… прежде чем… короче говоря у меня еще будет время вытрясти из тебя душу.
Симон прижался спиной к стене и опять истово перекрестился.
— Я это знаю, господин. Кроме того, у меня нет особого повода для радости.
— Не лги! — крикнул бывший комтур и его кулак снова угрожающе замаячил над головой евнуха. — Чего вам быть в печали, вы тут среди своих, хуже вам уже не будет. Эта безногая туша мне рассказала, что еды и прочего здесь вдоволь. Будете сыты и пьяны. Только подштанники свои будете сами стирать и вывешивать на стенах, — сказав это Арман Ги вдруг бешено захохотал, колотя себя кулаками в грудь, как бабуин. Необъяснимая уверенность в благоприятном исходе дела, оставившая его сразу после разговора с Черным Магистром, никак не желала возвращаться.
— Успокойтесь, мессир, — негромко предложил Лако.
— Что? — взревел рыцарь. — Что?! Ты смеешь давать мне такие советы! Ты, кусок навоза из-под паршивой коровы!
И Арман Ги с размаху пнул сапогом своего слугу в бедро. Тот сильно качнулся, но не открыл глаз. Это еще больше разозлило бывшего комтура, он отошел на два шага и решил нанести следующий удар с разбега. Но тут его ждала неудача. В последний перед ударом миг, слуга, все так же продолжая притворяться дремлющим, качнулся в сторону, и сапог Армана Ги пришелся в стену. Рыцарь громко застонал от боли и повалился на солому.
Евнухи забились в дальний угол. Они опасались самого худшего.
Лако встал и наклонившись над хозяином негромко произнес.
— Мессир, очнитесь, вспомните о своем великом предназначении.
Валяясь туда-сюда по усыпанному соломой полу и скрипя зубами, бывший комтур прорычал.
— Я начинаю сомневаться, Лако, что тайна тамплиерства стоит той цены, которую я должен буду за нее заплатить.
— Тише, мессир, тише.
Бывший комтур уже стал приходить в себя, рыцарская истерика заканчивалась.
Лако посмотрел в сторону соседей по заключению. Они демонстративно взирали в другую сторону, будто бы их заинтересовали разводы сырости на стене.
Наконец Арман Ги полностью овладел собой, лицо его сделалось хмурым и сосредоточенным. Он встал с пола и принялся снова расхаживать по каменной пещере от окна к двери и обратно, заметно припадая на правую ногу.
В келье сохранялось напряженно-обреченное молчание. Нарушил его Симон.
— Господин, — мягко и осторожно обратился он к рыцарю прижимая руки к груди.
Бывший комтур остановился над своим бывшим пленником.
— Чего тебе?
— Позвольте мне сказать несколько слов. Надеюсь, разумных.
— Говори свои слова.
— Я знаю каким образом мы все могли бы выбраться отсюда. Вы могли бы не подвергаться ужасной операции. Ужасной, я знаю что говорю.
— Это и без твоих заверений понятно. Излагай, что у тебя за план. И почему ты говоришь «мы все». Вам зачем бежать отсюда?
— Извините, господин, я потом это объясню. Но сначала я хотел бы поговорить о другим, о вашем предназначении.
— Что-о, — Арман Ги выпучил глаза, а Лако даже открыл.
— Нет-нет, не думайте, я не подслушивал, но слышал то, о чем вы говорили с вашим благородным слугой. Но не в этом дело. Главное, о вас мне рассказывал еще мой хозяин, Нарзес.
Арман Ги неуверенно потрогал свой ус.
— Что именно он тебе рассказал?
— Немного, но достаточно для того, чтобы сделать вам сейчас хорошее предложение.
Бывший комтур, молча разъедая взглядом перса, продолжал теребить растительность на верхней губе.
— Нарзес сказал мне, что Вы странствующий рыцарь-тамплиер. Странствуете вы не в поисках денег или славы. Это было бы заметно сразу.
— В поисках чего же странствую?
Симон неуверенно улыбнулся.
— Хозяин мой, Нарзес, говорил мне, что некогда, и не очень давно, в этих местах, или поблизости от них, были большие христианские царства и Орден Тамплиеров имел в их величии свою блестящую долю.
— Рассказывай, рассказывай.
— Более того, есть поверье, говорил Нарзес, где-то в здешних замках остались их главнейшие святыни. Наподобие Гроба Господня, только в состоянии скрытом, неявном. Мыслю себе, что крепость эта, служащая нам горестным приютом, одно из таких святилищ, ибо почему бы вам с таким необъяснимым упорством было стремиться сюда, отказываясь от денег и рискуя жизнью и не только ею одной.
— Положим это так. Но пока я не вижу никакого разумного предложения в твоих словах.
Перс сделал суетливое движение рукой, мол, сейчас все будет.
— Сейчас оно прозвучит, господин.
— Опять ты начнешь о своем тайнике с цехинами. Но даже если бы я согласился — как мы выберемся отсюда!
— Выбраться отсюда очень трудно. Очень, очень, — захлюпал носом Наваз. Симон положил ему руку на голову и тот стих, как попугай на клетку которого набросили покрывало.
— Некоторое время назад я беседовал с Черным Магистром.
— Мы тоже, — фыркнул бывший комтур.
— Я евнух, господин.
— Не может быть! — не удержался от банального ехидства рыцарь.
— Каждый евнух немного врач, а я, более того, в юности учился этому искусству.
— Ну так и что, какое ты хочешь найти здесь применение своим знаниям. Нога моя почти не болит.
— По моему мнению, Черный Магистр не проживет более суток. Я вообще удивляюсь, как жизнь ухитряется теплиться в этой насквозь прогнившей туше.
— Поня-ятно, — протянул тамплиер, в глазах его появились маленькие огоньки.
Симон, между тем, продолжал.
— Можете себе представить, что начнется в крепости.
Это был не вопрос, но бывший комтур счел нужным на него ответить.
— Представляю.
— Паника, развал, разброд. Здесь все держится железной волей Черного Магистра. Когда она исчезнет. ..
— Так, так, чем же это выгодно нам? Мы ведь так или иначе под замком. Мне лично все равно, по чьему приказу меня оскопят. Самого Черного Магистра, или его преемника.
— Мы можем выбраться наружу.
— Как?
— Мы можем подкупить того, кто стоит за дверью и сторожит нас.
— Чем?
Симон замялся.
— Извините, господин, за дерзость, а ваш крест если конечно, он золотой.
— Я свой крест, понимаешь ли…
— Прошу вас еще раз извинить меня, но другого выхода у нас нет. Ваш Бог простил бы вам это прегрешение.
— А ваши кресты?
— Мой брат мусульманин, а я, хотя и крещен, но ношу простой кипарисовый крест.
Бывший комтур потер глаза, потом сказал проникновенно:
— Я тамплиер.
Это прозвучало почти так же странно, как недавнее заявление Симона «я евнух».
— Я знаю, господин.
— Я настоящий тамплиер.
Персиянин промолчал, не зная что ответить.
— У меня нет креста, — пояснил бывший комтур. С этими словами Арман Ги развязал ворот своей рубахи, на волосатой груди имелась только кожаная ладанка и это было все.
Симон тяжело вздохнул, помолчал, потом поднял полу своего халата и начал рвать зубами угол.
— Что ты делаешь? — в ужасе спросил Наваз.
— Что надо, — прорычал Симон, плюясь нитками.
Наконец была извлечена на свет небольшая золотая монетка, лишенная изображения.
— Почему ты сразу ее не достал, негодяй, зачем завел речь о крестах?
— Это не деньги, как вы, наверное, подумали.
— Что же это? — Арман Ги повертел в руках монету, — да, на деньги не слишком похоже. Отвечай же, что это?
— Это горсть родной земли, как сказал бы христианский паладин.
— Не понимаю.
Симон снова вздохнул, еще тяжелее прежнего.
— Я такой же христианин, как и вы. Крестился лишь для виду, потому что попал на службу к купцу греку. Местные власти гонят и ненавидят последователей Зороастра.
Бывший комтур усмехнулся.
— Забавно. Доминиканцы, стало быть, правы. Надобно проверять истинность крещения.
Рыцарь подбросил на ладони монету.
— Хорошо выглядит твоя родная земля.
— Истинной родиной почитателя Зороастра является огонь. Золото лишь олицетворяет его.
— Ценю твою жертву, хотя и не понимаю, зачем ты ее принес. Ведь после смерти Черного Магистра вы бы с братом могли спокойно покинуть крепость и вернуться по своим гаремам, а то и отправиться на все четыре стороны.
Симон отрицательно и угрюмо помотал головой.
— После смерти Черного Магистра власть здесь захватит безносые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29