Неужели украинский народ вечно будет умирать по воле польских шляхтичей? Колы, четвертование! Даже мороз по коже пошел у Богдана от таких страшных мыслей.Но за что же? Неужели только за то, что украинцы противятся католицизму, хотят сами управлять своим государством? Своим, освященным традициями отцов и дедов православным украинским государством!..И тяжело вздохнул, словно отгонял от себя эти берущие за душу мысли.— А какие это традиции отцов и дедов? — вслух спрашивал себя он, посмотрев на своих казаков. — Нет у нас традиций, хотя мы на словах и гордимся ими! Наливайко только начинал борьбу за них, выискивал и… погиб, едва провозгласив лишь пламенные призывы…Глядя на широкую степь, девственный лес и безграничное небо, он старался отвлечься от назойливых мыслей, от тяжелых воспоминаний и раздумий.Богдан спешил, подгоняя своих казаков, меньше отдыхая ночами. Иван Сулима! Так и не нашел он с ним общего пути. Слишком узкими становятся эти общие пути и продолжают суживаться так, что и одному трудно пройти… Надо искать других путей! Только застать бы Ивана Сулиму на Днепре и спасти его! Пускай снова отправляется хоть к самому Люциферу на шабаш или…На Дон! Сулиме под стать эти прославленные русские донцы! Непременно надо отправить его на Дон, и немедленно!На третий день к вечеру они добрались в Белую Церковь. Никого не расспрашивая, поехал по знакомой улице вдоль Роси к старому казаку Митрофану. Как давно он не был у него. Даже вздрогнул, вспомнив, что к человеку неизбежно приходят и старость и смерть.Во дворе казака Митрофана вокруг плетеных яслей стояло шестеро оседланных коней. Кони были взмылены, ноги и хвосты их забрызганы грязью. Даже коновязь показалась знакомой, вроде как в Чигирине.Кони приподняли головы, заржали, увидев лошадей Богдана.— Хорошая примета! — промолвил Богдан, соскакивая с седла и передавая поводья казаку. — Как своих встретили. 19 Хата Митрофана стояла фронтоном во двор. Богдан обогнул пристройку и вошел в хату. Иван Золотаренко, сидевший в красном углу, сразу увидел его.— Хлопцы, смотрите, Богдан! — будто испугавшись, воскликнул Золотаренко, поднимаясь из-за стола.Богдан удивился: пятеро оседланных, взмыленных коней, а в хате — целый десяток казаков! И будто растерялся от такой неожиданной встречи. В то же время и радовался и смущался. Когда поднял руку, чтобы снять шапку с головы, больно ударился о потолок низенькой хаты, словно впервые был здесь, и шапку снял уже левой, предусмотрительно нагнувшись.— Дай бог здоровья братьям казакам, благополучно вернувшимся из похода! — произнес Богдан, присматриваясь к ним.Казаки обступили его. Здоровались, обнимались. Богдан расцеловался с Золотаренко. Больше двух лет не виделись они, после того как на Новый год распрощались в Субботове.Потом Богдана усадили в красном углу рядом с их старшим, подали ему ложку и заостренную палочку для галушек. Все это растрогало Богдана. Он искренне обрадовался встрече с казацким командиром, который был в том походе вместе с… Иваном Сулимой.— Печально у нас, брат Богдан, как на кладбище.— Пропади они пропадом, проклятые ляхи… — отозвался с другого конца стола Карпо Полторалиха.Только по голосу узнал его Богдан в полумраке. Карпо отвернулся, произнося последние слова, чтобы скрыть свое волнение. Богдан понял: в Белой Церкви уже все известно. А сам вел себя так, словно ничего и не понимал.— Полковника нашего, Ивана Сулиму, рассказывают казаки, присланные из Запорожья…— Что с Иваном? — торопил Богдан. — Неужели уже схватили?— В беду попал наш полковник, — поднялся Золотаренко, сидевший рядом с Богданом. — Он согласился возглавить запорожцев и реестровых казаков… Напал на эту проклятую крепость, что построили французы для Польши у нас. Ни пройти, ни проехать запорожцам по родной земле, говорят вот хлопцы. Стали ловить казаков возле порогов, издеваться над ними, морить голодом в казематах крепости. Несколько человек до смерти замучили и выбросили, как падаль, на посмешище. Голодных волков собирают возле крепости, подкармливая их трупами наших людей… Да пускай они сами расскажут.Поднялся моложавый, но с длинными запорожскими усами статный казак, сидевший рядом с Полторалиха. Бросил на стол ложку и повернулся лицом к окнам. Богдан вскочил как ужаленный и тут же сел. Он узнал Романа Харченко из Голтвы. «Смутится ли казак, увидев меня?» — подумал Богдан.— Да что тут говорить, — услышал Богдан знакомый, будто родной голос, как тогда, возле скованного льдом Днепра… — Вот и построили ляхи возле Кодака чертов перелаз! Ни в Сечь, ни с Сечи нельзя выйти казакам. Французы оттуда видят все, что делается в степи, и каждого казака задерживают их головорезы. Беги что есть мочи в степь или же… рубись с ними, как с турками! Потому что договориться с ними нельзя. У них есть скорострельные ружья-мушкеты. Сами они откормленные, свежие, на хороших конях, — разве удерешь от них? Да вроде и неудобно казакам на родной земле воевать с французами! А они не стыдятся. Ловят, проклятые, пытают в подземельях крепости наших людей, глумятся над ними. Ну, и подговорили наши кошевые атаманы полковника Сулиму. Целый полк набрался добровольцев среди нашего брата запорожца под началом Сулимы. Даже некоторые реестровые казаки пристали к ним!..Казак умолк и сел, вытерев слезы. Богдан снова порывался заговорить с Романом, поздороваться с ним. Пусть бы уж и не вспоминал об этом проклятом коне, пропади он пропадом. Но Золотаренко продолжил печальный рассказ Романа:— Разве мы не знаем нашего Сулиму! Полковник не терпит несправедливости, полон гнева к тем, кто издевается над людьми. Особенно ненавидит зазнавшуюся польскую шляхту. И он согласился повести отчаянных казаков. Однажды ночью и… напал. Да как напал! До основания, рассказывают хлопцы, разнес это гнездо, позорящее казаков… Французы начали было стрелять из своего нового оружия, обливать казаков кипящей смолой. Почему это им так приспичило?— Потому, что в крепостных казематах умирали наши несчастные казаки, пан Иван, — снова вставил Роман Гейчура.— Вот я и говорю — умирали наши мученики казаки. А полковник Сулима узнал о пытках в подземелье. «Спасем вас, братья казаки!» — кричал он, говорят, в бою. А это уже был клич для воинов! Вот и ринулись они. Когда казак знает, за что рискует головой, так сначала голову врага снесет… Ночью ворвались наши с Сулимой в крепость и уничтожили всех до одного. Их полковника Мариони поймали возле подземелья, где пытали наших горемычных казаков. Спешил, проклятый, умертвить всех закованных в кандалы, чтобы избавиться от живых свидетелей своих зверств!..— Убили его? — спросил Богдан, хотя и узнал об этом еще в Бродах.— Посекли на капусту и выбросили за стены крепости. Так он поступал с казаками.— А где же теперь полковник Сулима и его казаки? — поторапливал Богдан.За столом все умолкли. Не находилось смельчака, чтобы сказать самое страшное.— Сулима замешкался в крепости, его перехватили реестровые казаки и окружили. А нас он уже отправил на Сечь. Сказал, догоню… Мы, ясно, пробились. Многие ушли на Запорожье. Разъехались и мы. А он…— Да на воле Иван или… — вскочил потерявший терпение Богдан.— Где там на воле, брат, если его окружили, — ответил Золотаренко. — Около трех десятков храбрецов было с ним. А полк чигиринских реестровых казаков сам знаешь какой! Уговаривают сдаться, Адам Кисель в своем письме помилование обещает… А из Черкасс шляхтичи подбросили на помощь чигиринцам реестровцев.— Из Бродов сам полковник Потоцкий ведет полки, — добавил Богдан, безнадежно махнув рукой.— Потоцкий, этот палач украинского народа? Живут далеко, а к нашим Порогам… по нужде ходят, проклятые! Может, выкрасть Сулиму в этой суматохе? Я беру это на себя! — воскликнул Карпо.— Вот и приехали к белоцерковским казакам, — перебил Карпа Гейчура. — К черкассцам тоже поскакали несколько наших запорожцев.— Так, может, и мне поднять черниговцев? — воскликнул Золотаренко.— На Дон, на Дон надо бы отправить Сулиму!.. — крикнул и Богдан. Рукой он усиленно тер лоб. Словно хотел сосредоточиться на одной очень важной мысли. Белоцерковцы, черкассцы, черниговцы… Почему же позорно ведут себя чигиринцы, заманивают казака в западню по наущению хитрого лиса Адама Киселя? Неужели ничего не осталось от тех традиций, идей, на которых воспитался и сам Иван Сулима? Замучили Бородавку, умер Жмайло, убили Нечая, спихнули и Острянина… А кто же остался, кто позаботится о спасении такого казака?— Э-эх, Сулима, буйная головушка! Непоправимая беда нависла над тобой! Проклятия турок, благословение папы и песни кобзарей славят твою казацкую удаль! Только на Дон, только на Дон надо отправить его, чтобы спасти эту голову от секиры палача!.. 20 Грозное известие о вступлении Франции в войну с иезуитской венской коалицией не обрадовало вольных казаков, воевавших на Рейне. Встревожились и местные народные партизаны, среди которых было немало беглецов из южных европейских стран. Уже на нижнем Рейне узнали они об объявлении графом Ришелье войны католическому союзу. Партизанам теперь нечего было и думать о мелких стычках с противником.— Снова меняй хозяина, как хамелеон кожу! За кого же теперь, за чьи интересы будем сражаться мы, братья лисовчики? — обратился Максим Кривонос к лисовчикам, итальянским и французским гверильерос партизанам (исп.)

. — Что и говорить, разросся наш отряд! Но на этом и закончилась громкая военная слава гвериллас партизанщины (исп.)

. К партизанам прислали еще полковника Жетье с большим отрядом правительственных французских войск. Настоящую большую войну затеял пан Ришелье.— Что же делать нам, лисовчикам? Всего четырнадцать человек осталось нас в этом европейском отряде добровольцев. Вон куда, на Нижний Рейн забрались… — услышал Максим Кривонос как упрек себе. Ведь свыше двадцати лет шли за ним эти «смертники» с украинских и польских земель!— Твоя правда, брат. Подсчитал ты правильно, из нескольких сотен — остались единицы! Только четырнадцать: девять казаков и пять поляков… — вздохнув, печально произнес Кривонос. — Но во всем нашем отряде сейчас свыше четырехсот человек! Не последнее место среди победителей у Ньердлинзи принадлежит и нам! Но вихрь войны, кажется мне, только поднимается. Погиб в бою шведский король Густав-Адольф, на искренность и благоразумие которого и мы возлагали надежды. А после его смерти иными становятся и шведы с их королевой. Они снова заключили союз с иезуитской Польшей, множат силы Христового воинства. Ах, как бы хотелось, чтобы это воинство поскорее нашло себе успокоение в могилах на степных просторах… А полковник Жетье не пожелал даже и поговорить с нами, с командирами отряда. Только Дарена пригласил для разговора. И, кажется, не советовался, а приказывал.— Он по-дружески советовал всем нам объединиться в полку под его командованием, — оправдывался Дарен.— А мы, итальянцы и испанцы, не согласны с этим высокомерным предложением Жетье. Давай, брат Перебейнос, снова вернемся в Лигурийские леса! — решительно произнес Сардоньо.Кривонос не ожидал такой поддержки со стороны итальянцев. Теперь он воспрянул духом и радостно посмотрел на друзей. Он давно уже подумывал о том, как мало осталось в отряде лисовчиков. Обрывались его последние связи с родной землей. «Девять казаков и только пять поляков!..» — молниеносно мелькнула мысль. Но от природы суровое лицо его не выдало печали.— Доконд пуйдземи? Куда же идти? (польск.)

— как-то панически спросил поляк Якуб Ожешко.— Кво вадис, доконд? [Куда, куда? (лат., польск.) — повторил и Максим. — Мир велик, друзья мои. Вместе сражались, сколько могли. Воинами… да что воинами! Рыцарями, кабальерос всей Европы стали мы, изгнанные из своей отчизны! Опозоренную шляхтой любовь к родине мы растратили в этой грызне европейских монархов… Во имя чего, ради чего мы должны воевать? Вон Голландия вырвалась из-под испанского ига, строит свою, свободную жизнь. Нет там ни королей, ни иезуитов!.. Осточертела война, ведущаяся неизвестно из-за чего. Граф Ришелье не скрывает намерений расширить границы своего государства, присоединив к себе Эльзас. Чего же хотят паны государственные деятели? На наших костях пробиться на Рейн, чтобы захватить земли так называемой Римской империи и на Верхнем Рейне. Думаю, хватит, братья! Душа жаждет мирного труда, настоящей человеческой свободы.Повернулся и ушел. Не оглядывался, не выслушал, что скажут товарищи. Много лет странствуя по чужим землям, и каждый раз по новым, где люди боролись с неравенством, Максим Кривонос никогда не забывал о своем родном доме. Была у пего обсаженная вербами усадьба в селе Подгорцы. Была и девушка, уведенная шляхтичем в свою спальню…«Вот так вся жизнь загублена шляхтичем!» — все чаще думал Максим в минуту отдыха. Поделился своими мыслями с друзьями, и легче стало на душе. Более двадцати лет терпит он лишения в изгнании, на чужбине, мечтая о возвращении в родное село. Хотя бы раз взглянуть на родную землю, услышать лепет ребенка и материнское слово — сынок…А когда он выходил уже из леса на берегу Рейна, его нагнали трое. Двое из них были поляки и один казак. Что они, собираются уговаривать, убеждать его? Не поверили или, может, он сам не все продумал как следует? Оба поляка, как и он, изгнанники из родной страны. Только один свободный казак с беспокойной душой, со злой ненавистью к панам, Юрко Лысенко, идет вместе с ним!— Ты, Юрко? — удивленно спросил Кривонос.— И нас двоих принимай к себе, пан Максим! — сказал Себастьян Стенпчанский.— И вас… всего трое!.. Взгляните, братья, на реку, — с грустью сказал Максим. — Только трое!.. Какая свобода ей! Никому не кланяясь, не сдерживая своего течения, вращает колеса мельниц, уносит челны, несется вперед!..…Занималась заря, играя золотистыми лучами на гребнях волн Рейна. Где-то, удирая подальше от этой реки, отступали шведские войска, пробиваясь на север. Вдруг утреннюю тишину прорезал первый пушечный выстрел в верховьях Рейна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58