Фактически на всем протяжении процесса зачатия и беременности Кэролайн была под присмотром нашего домашнего доктора, который на протяжении тридцати лет заботился о моем здоровье и о здоровье всех моих близких. Он внимательно наблюдал за состоянием Кэролайн и проводил те же исследования, которые проводил бы по отношению к моей супруге, если бы она забеременела.
Ага, еще один преданный вассал! Преданный или просто лояльный и, вследствие этого, очень богатый.
— Но как в таком случае вы объяснили восьмимесячный выкидыш? Или договорились с доктором, чтобы он просто забыл об этом?
— В том не было необходимости. Через неделю после смерти Кэролайн мы дали знать, что выкидыш у Матильды случился еще четыре месяца назад, но мы умалчивали об этом, пока она не оправилась от пережитого потрясения. Что до нашего доктора, то вам, бесспорно, не надо объяснять, что отношения пациента с врачом не подлежат огласке.
Как, разумеется, и последнее поступление на его банковский счет. Я подумала о тонкогубой домоправительнице и о бдительном страже Морисе, который умудрился потерять гусыню с ее золотым яйцом. Видимо, и их кошельки за последнее время сильно распухли. А бедняжка Матильда тем временем стала козлом отпущения, рядилась в мнимую истеричность, как в новое платье. Не видно ее нигде, так это потому, что она постоянно болеет. Это уже попахивало не участием в игре, а чем-то подневольным, но у нее, как видно, успел выработаться рефлекс безусловного послушания. Роль мадам Бельмон во всей этой истории, в сущности, довольно жалка, но никакие блага не сваливаются тебе на голову просто так, за все приходится платить. Не исключено, что ее послушание было включено в брачный контракт. Или она любила его больше, чем мое воображение (тупое и упрямое) могло признать, или просто выжидала, когда придет ее время. Ведь после смерти мужа она может делать все, что ей взбредет в голову. Может, к примеру, подобно какой-нибудь Жозефине Бэкер наших дней, усыновить целый выводок ребятишек, рожденных кем-то не от его семени, заселив ими весь дом. Мне представилась весьма приятная картинка: этот огромный мавзолей изысканного вкуса теряет свое великолепие, покрываясь отпечатками липких пальчиков и каркулями шариковых ручек. Но надо вернуться к тому, на чем я остановилась, и выяснить, насколько возможно, как там обстояло с доктором и его готовностью вечно хранить тайну семейства Бельмон.
— Да, врачебная тайна, я понимаю. Но ведь существовали медицинские записи о состоянии вашей жены…— Он, как бы извиняясь, пожал плечами. Похоже на кокетливое умолчание, подумала я. — Стойте, мсье, молчите, я сама попробую угадать. Все бумаги необъяснимым образом исчезли, не правда ли? Вместе с контрактом, заключенным с будущей суррогатной матерью, который, естественно, никогда не был официальным документом.
Он слегка улыбнулся. Еще бы… Тут сказывался опыт такой большой, такой долгой жизни. Бизнесмен его ранга прекрасно умеет заметать следы.
В старые времена, правда, подобные вещи делались проще, взять хоть Генриха VIII[Генрих VIII —английский король (1509—1547), имевший привычку казнить надоевших жен.
]. Сруби ей голову и женись себе на очередной возлюбленной. Может, и Бельмон с удовольствием поступил бы так же, но, в отличие от Генриха, который делал это открыто, на площади, нашему герою пришлось бы действовать конспиративно. Для человека, ведущего столь закрытый образ жизни, он и так уже сказал слишком много. Интересно, какие у него гарантии, что я завтра же не пойду в полицию и не донесу на него? В Англии про него вряд ли кто слышал, а вот во Франции его имя известно каждой собаке. Но здесь, в окрестностях Вилльметри, даже полицейских постов нигде поблизости не видать. Впрочем, то, что не заинтересует французскую полицию, наверняка заинтересует французскую прессу. Он не мог не думать об этом и понимал, что в какой-то степени идет на риск. Но на то он и герой войны, чтобы риск стал чуть ли не его профессией. Что ему, выжившему в оккупированной Франции участнику Сопротивления, которому не раз и не два улыбнулась фортуна, нынешние превратности судьбы? Возможно, если ты способен рисковать, то и с судьбой сумеешь поладить, начав выписывать самому себе выигрышные лотерейные билетики. Я бы удивилась, узнав, что он боится смерти. Нет, с этой бледной дамочкой он тягаться не будет, ведь с ней, как говорится, сделки не совершишь и контракта не составишь. Ему вообще теперь осталось только одно: просить всех, кто вовлечен в это дело, позволить ему уйти из этого мира с незапятнанной репутацией.
— Думаю, мне нет нужды продолжать, усугубляя и без того немалый риск, ведь я и так уже сказал вам больше, чем достаточно. Полагаю, вам прекрасно известно, что такой человек, как я, не может не иметь недоброжелателей, и что есть масса людей, готовых дорого заплатить за те сведения, которые я вам доверил. Все это вынуждает меня обратиться к вам с просьбой. С последней просьбой. Даниель, в общем-то, был прав, не советуя мне говорить всего. Но я предпочел сказать все и теперь, не зная, как вы поступите дальше, вынужден просить вас, если вы намерены действовать в отношении меня резко, принять достаточно крупную сумму денег, которую я с удовольствием перечислю на ваш счет, дабы защитить себя и свое семейство от бесчестия.
Это был не самый тактичный способ выпустить меня из тюрьмы, но тем не менее искренний. Что он там говорил насчет упования исключительно на мое милосердие? Видно, он не такой уж плохой психолог. Если я и заставила его малость попотеть, то испарины на его челе видно не было.
— Ну, мистер Бельмон, не знаю, что вам и ответить. Меня наняли для выяснения определенных обстоятельств. Вы рассказали мне то, что знали. Теперь я обязана посвятить в это своих клиентов. Как они поступят с полученной информацией — их дело. Ваш племянник был прав. Но я не золотоискатель, мистер Бельмон, и денег ваших не возьму, а потому и гарантий никаких дать не могу.
— Благодарю за честность, мисс Вульф. Я ценю такие вещи. И приношу свои извинения за те передряги, волнения и страхи, которые вам пришлось пережить за последние два дня. — Если это и было сказано иронически, то я этого не заметила. — Вы, конечно, совершенно свободны и можете оставить нас в любое время. Я бы посоветовал вам не возвращаться в пансион в Санлисе. Боюсь, ту комнату, что вы снимали, не сразу удастся привести в порядок. Понесенный вами ущерб будет, бесспорно, возмещен в полной мере. Если желаете, мы немедленно отвезем вас в ближайший отель, а можете остаться на ночь здесь, и утром мы доставим вас туда, куда вы захотите. Ну а теперь вы, надеюсь, простите меня, время уже позднее, и я думаю, что мы все заслужили право на небольшой отдых и сон.
Глава 14
Я решила переночевать здесь, потому что дико устала и к тому же не верила, что в чьих-то интересах зарезать меня в постели. В летний домик проводил меня Морис, а вовсе не Даниель. Золотой мальчик «Авиации Бельмона» наверняка уже видел десятый сон. Поедет ли он отвозить меня туда, куда я захочу, или вынужден будет, после моего отъезда, остаться на семейный совет, меня не особо заботило. Собственно говоря, сейчас я вообще ни о чем не могла думать, изнуренный мозг отказывался мне служить. Все надо оставить как есть, хотя бы до завтра. Дверь на этот раз Морис не запер, просто проводил меня, и вскоре я услышала звук его удаляющихся в ночь шагов.
На столике возле кровати стоял термос с горячим шоколадом, тонкая фарфоровая чашка и восхитительный хрустальный бокал, наполовину заполненный превосходнейшим коньяком. Я представила себе комикс, изображающий французского трактирщика, изо рта которого вылетают слова: «Здесь его пил сам Людовик XV». Шоколад против коньяка. Чашку горячего шоколада я, конечно, могла бы выпить, но только не на ночь. Подняв бокал, я разглядывала его на свет, любуясь чистыми кристальными гранями, в которых играл живой теплый цвет напитка. На вкус он оказался хуже, чем я ожидала, принимая во внимание его стоимость. Впрочем, что мы, английское простонародье, понимаем во французских коньяках? Так или иначе, горячий ручеек согрел мою гортань и приятно отозвался в желудке. Стало хорошо. Я забралась в постель, застеленную чистым похрустывающим бельем, и закрыла глаза. Лежала я там же, где многие месяцы спала Кэролайн Гамильтон с подрастающим в ее чреве ребенком. Отсюда, из этой комнаты, она ушла, чтобы выполнить свое страшное решение. Если бы не крайняя усталость, это подействовало бы на меня удручающе. Хотя весь этот ужас не поздно пережить и утром, проснувшись.
Сон — это как репетиция смерти, но даже в самых глубоких его потоках что-то не позволяет тебе забыть, что это всего лишь сон. Проще простого убить человека во сне. Но, согласившись заночевать здесь, я с самого начала была почему-то уверена, что убивать меня во сне они не станут. Что, впрочем, не помешало мне, услышав спросонья громкий стук в дверь, первым делом подумать о смерти. Открыв глаза, я увидела заостренное как тесак лицо женщины, несущей к моей кровати поднос с завтраком. Шумела она, как видно, потому, что сочла это единственно возможным способом приглашения к завтраку. Поставив поднос на столик, она убрала термос и бокал из-под коньяка. Я приподнялась, опершись на подушки, и посмотрела на часы. Девять утра. Интересно, теперь, когда я посвящена в семейные тайны, не согласится ли эта особа поговорить со мной? Всего несколько вопросов о той, другой англичанке, которая столько времени ночевала в этой спальне. Но когда я спросила домоправительницу, часто ли она виделась с Кэролайн, та наградила меня взглядом Горгоны Медузы, и, стукнув дверью, вышла, не дав мне времени окаменеть. Немного, пожалуй, слишком для старой, преданной своим господам домоправительницы.
Я быстро поела и через двадцать минут была готова к отъезду. Но никто не шел за мной. Тогда, открыв жалюзи, я принялась рассматривать в окно частный мирок Жюля Бельмона. Подернутое дымкой зимнее солнце просвечивало между деревьями. Слева можно было различить мерцающую поверхность озера. Меня охватило чувство безвременья и покоя. Она, должно быть, не раз смотрела из этого окна, с грустью отмечая, как необратимо лето переходит в осень, а осень, в свою очередь, уступает место зиме. Безмятежное и ласковое лето теряет свой наряд и, темнея голыми ветвями, постепенно растворяется в зиме. Лето и вместе с ним она. Действительно ли она была так уж счастлива здесь первое время, как уверял меня Бельмон? В деньгах она, конечно, нуждалась. Но счет в банке вряд ли помог бы ей вновь встать на пуанты. Да и продолжала ли молодая женщина лелеять эту, давно потерявшую привлекательность мечту? Возможно, тяжкие воспоминания о несостоявшейся карьере как раз и заставили ее избрать другой, свой собственный путь, свободный от чужих надежд и упований. В конце концов любая женщина может стать матерью. Я спросила себя, когда она впервые поняла, — цитирую Матильду— что все то, что прежде казалось возможным, больше не могло продолжаться? Вероятно, это было ужасным моментом. И она не на шутку, должно быть, испугалась, предвидя реакцию Бельмонов. Осознание того, как сильно, оказывается, вы любите и ждете свое будущее дитя, способно напугать вас не менее сильно, чем пробудить радость жизненных сил. Я поводила рукой по своему плоскому животу, пытаясь вообразить это ощущение, но ничего, кроме съеденного и перевариваемого завтрака, представить себе не смогла. Есть вещи, которых даже и женщина не сможет понять, пока не переживет сама.
Закрыв жалюзи, я попыталась собраться с мыслями. Вот я нахожусь здесь, в комнате, где она провела столько времени… Но мне вдруг захотелось поскорее уйти отсюда, оказаться в машине, в самолете, где угодно, лишь бы подальше отсюда, чтобы можно было спокойно все обдумать и чтобы ее незримое присутствие не смущало мой разум.
Мир снаружи был чист и спокоен, задняя сторона особняка все еще расплывалась в утреннем тумане. Я подумала, что если бы это здание принадлежало мне, я бы наверняка металась каждый вечер от окна к окну, проверяя, все ли они хорошо заперты на ночь и не забыла ли я какую-нибудь комнату. Ох, вечная наша бедняцкая суматошность. А богачу, скорее всего, даже и неизвестно, сколько, вообще говоря, у него в доме комнат.
Я миновала веранду, вышла в сад с укутанными на зиму кустами роз и обошла особняк. Приблизившись к парадному подъезду, я тотчас наткнулась на Даниеля, стоявшего на ступенях крыльца и обозревавшего окружающее в предвкушении того момента, когда все это будет принадлежать ему. Он был одет в тот мешковатый костюм, который некогда привлек мое внимание. Вдруг до меня дошло, что я впервые вижу его при свете дня. Он показался мне немного старше, чем прежде, и, пожалуй, не таким интересным. Но и сама я днем вряд ли выглядела эффектно. Честно говоря, я думала, что один его вид вновь распалит мое негодование. Но все оказалось гораздо обыденнее. Даже магнетизм куда-то исчез. Как это он говорил? Мы оба делаем свою работу. Только и всего.
— Доброе утро, Ханна. Надеюсь, вы хорошо отдохнули? А я уже хотел идти за вами.
На обочине подъездной аллеи стоял блистающий самодовольный лимузин. К нему дневной свет был милостивее, чем к людям. Морис копался под капотом машины.
— Жюль и Матильда просят прощения, но Жюль с утра не очень хорошо себя чувствует. Они ожидают доктора.
— Увы, доктора я не успела перехватить, — вдруг прозвучал голос Матильды. — Его жена говорит, что он будет лишь к ланчу.
Мадам Бельмон появилась из дома так неожиданно, будто специально поджидала в холле момента, когда можно будет присоединиться к нашей беседе.
Она была в бледно-голубой плиссированной юбке и кашемировом свитере, на вид весьма скромном, но явно очень дорогом. Голову ее украшала искусно повязанная цветная косынка. Но и она что-то теряла в свете утреннего солнца, ее совершенная кожа казалась не столь упругой и светящейся.
Она спустилась по лестнице и подала мне руку. Рукопожатие ее было недолгим, но взгляд на какое-то время задержался на мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38