Впрочем, истины ради я должен отметить, что один из клиентов-шутников вставил мелом между буквами "и" и "р" ее имени букву "е", которая хоть и является гласной, но устанавливает согласие между именем девицы и ее профессией.
Мы делаем три легких прерывистых удара в дверь, чтобы вызвать доверие у скромницы. Нам отвечает полная тишина, я повторяю удар еще один раз, второй, третий, никто не торгуется, и я отдаю дверь по первоначальной цене своему сезаму.
Для инструмента, запатентованного БПГ, это пустяк.
Вот мы и в вестибюле, украшенном пикантными фотографиями.
– Есть кто-нибудь? – выясняет Берю, которого обстановка возбуждает.
Опять никого. Осмотр местности совершается быстро. Квартира состоит из кухни-ванной (раковина и фаянсовый стульчак, который при необходимости может выполнять и функции стульчика) и одной комнаты, набитой картинками. Кровать, видно, испытала много тяжестей (как юных, так и более зрелого возраста), она прогнулась в середине, как если бы Берю провел в ней три года постельного режима.
Несколько любимых книг лежат стопкой на камине (название гарантирует их психологическую глубину: «Предисловие к моему благочестивому жизнеопусканию», с цветными иллюстрациями и приложениями, выполненными из каучука, «Влюбленный сельский полицейский», «Послюнявь палец, прежде чем перелистать страницу» и др.).
Я обращаю внимание, что в комнате царит порядок и чистота как раз с таким слоем пыли, чтобы можно было рисовать сердечки на мебели.
– Настоящее любовное гнездышко! – воркует старый ворон Берю с наслаждением. – Я бы с удовольствием провел здесь викенд, слово!
Он помещает свой Тюфяк между ручками кресла, стоящего лицом к зеркальному шкафу, и рассматривает в нем свое апоплексическое лицо с видимым удовольствием, дойдя в своем нарциссизме до того, что закручивает липкий локон, украшающий лоб, придавая ему форму завитка.
– Ты не находишь, – мурлычет он, – что я похож на Наполеона?
– По крайней мере на его задницу, – соглашаюсь я. Я открываю шкаф, срывая таким образом милое отражение Берю. В этом кресле Толстый напоминает императора бездельников (самого ленивого из них). В шкафу, превращенном в гардероб, я откапываю несколько платьев, жалкое манто, а также мужской костюм и непромокаемый плащ. Легкое профессиональное движение: я шарю по карманам, отданным моей полицейской жадности. В кармане костюма нахожу платок, которым пользовался простуженный человек, мелочь, две американские сигареты и самописку. В карманах плаща нет ничего, кроме кожаной перчатки. Я внимательно всматриваюсь в нее и для очистки совести ищу сестренку, но безуспешно. Толстый, который следит за моими движениями и жестами, вмешивается:
– Ты узнаешь эту перчатку, Сан-А? Это для меня луч света.
– Черт возьми! Это близняшка той, которую мы нашли на шпалах в день убийства?
– Которую я нашел! – уточняет Берю. Я сую чехол для пальцев в карман. Вот что может стать главной уликой, чтобы обвинить Меариста в убийстве.
– Что мы будем делать дальше? – спрашивает мой коллега, грациозным жестом ковыряясь спичкой в ухе.
В ожидании моего ответа он рассматривает на свет результаты своих раскопок и аккуратно помещает их за отворот своей куртки.
Я не спускаю глаз с камина. Он нагружен семейными фотографиями. Родственники малышки Вирджинии в полном составе собрались здесь, чтобы утешить в трудную минуту ее страдающее человеческое достоинство. Здесь бабушка-дедушка, родители, военный, должно быть, ее брат, старушка в окулярах, по всей видимости, ее тетушка Евлали, и сама Вирджиния в разные периоды своей д... жизни. Она после школы. Оная рядом с немецкой овчаркой, потом в объятиях немца (хотите позировать с немецким унтер-офицером, пожалуйста!), Вирджиния в форме жандарма (фото с карнавала), Вирджиния на бульварах в Париже. Вся ее семья со счастливым видом собралась здесь, чтобы следить, как малышка шагает по жизни. И месье, сменявшие друг друга, были очень рады получить одобрение ее родителей. Что может быть лучше семейной любви! Им становилось спокойнее, когда они видели этот алтарь Вирджинии.
Они испытывали тонкое чувство приобщения к семейному коллективу. Эти мнимые зятья почтенной четы, доверчиво глядящей в объектив в ожидании птички.
– Ты, – говорит восхищенный Толстый, – ты о чем-то думаешь.
– Я да! – говорю, засовывая в карман одну из фотографий малышки Недотрог.
– Она скорее уродливая, а? – говорит Берю, подходя ближе. – Похоже, что она косит, или это отсвет в очках?
– От этого она становится еще обаятельней, – говорю я. – Это льстит тем, кто поднимается сюда, они относят ее косоглазие на счет экстаза. Ладно, пошли!
– Куда?
Я не успеваю ему ответить. С лестницы слышен характерный звук ключа, ковыряющегося в замке. Толстый собирается обратить на это мое внимание, но я останавливаю его, приложив палец к губам.
Я указываю ему закоулок между шкафом и стеной, он съеживается там. Сам я прижимаюсь к перегородке. И вовремя: в прихожей раздается стук шагов. Дверь комнаты открывается, появляется силуэт. Я узнаю Меариста, хоть и вижу его только в профиль. В руках у него чемодан, который он бросает на кровать. Эту секунду я и выбираю, чтобы вмешаться. Самое время, так как мерзавец чует присутствие чужого и поворачивается. Он принимает мой орешек number one в подбородок. Я вам рекомендую его в качестве овсяных хлопков когда-у-вас-гости. Чистая работа, без сучка и без задоринки. Ноги мсье складываются в коленях, как щипцы, голова покачивается. Толстый, у которого всегда есть что сказать в серьезной ситуации, пользуется тем, что наш приятель оказывается в пределах досягаемости, чтобы поднести ему дополнительную плюху прямо в пасть.
На этот раз Меарист отправляется на пол.
Я сгребаю его и раскладываю на кровати рядом с чемоданом. Сначала наручники! Пока он старается всплыть, я шмонаю по карманам. Вместо наплечной повязки он таскает с собой «беретту» для взрослых, от вида которой можно заболеть желтухой.
Я присваиваю ее. Мои поиски продолжаются. Но я и не обнаруживаю ничего интересного, если не считать толстенный пресс (больше четырех сотен косых!). Открываю чемодан: он пуст. Очевидно, мусье явился за своими манатками.
– Его забираем? – спрашивает Толстый.
– Не сразу, мне кажется очень удачным, что мы встретились и можем поговорить, эта квартира располагает к откровенности...
– А если появится девица?
– Не волнуйся! Наручники при тебе?
Он протягивает мне свои хромированные браслеты.
Я приступаю к приятной работенке. Снимаю туфли и носки Меариста, просовываю его ноги сквозь решетку кровати. И защелкиваю их наручниками Берю. Сдергиваю шнур от занавесок и привязываю жертву к матрацу. Теперь он не может даже двинуться. Глубокий вздох вырывается из его груди, он начинает выплывать из тумана.
– Колоссально, – бурчит Берю.
– Что?
– Ты видишь, преступный мир уже не такой, каким он был раньше. Современные блатные не гнушаются ничем: посмотри хотя бы на этого. Ну! У него чистые ноги! Двадцать лет назад ты бы такого не увидел!
Ресницы Меариста вздрагивают, он открывает свои чудные глаза, и в них блестит фальшивый свет.
– Ну и в чем дело, выкладывайте, – злобно бросает он. Я показываю удостоверение, сознавая, что ни одно слово не может заменить дело.
– Ну и что! – бормочет он воинственно. – Я в порядке!
– С твоей совестью, может быть, потому что она сговорчива; но не со мной, дружок. И позволь мне эту смелую метафору: сейчас, когда ты распростерт, тебя следует положить на лопатки!
– Что?
– Я обвиняю тебя персонально в убийстве и попытке убийства. С твоим послужным списком, который бы обесчестил и общественный сортир, тебе грозит вышка, это точно!
– Что за кривлянье? Я ничего не знаю!
– Однако с твоими способностями гонщика ты бы мог участвовать в соревнованиях, дружок!
– Но...
Он затыкается, так как Берю выписывает ему пилюлю по рецепту врача. Нижняя губа уголовника лопается.
– Это научит тебя держать пасть закрытой! – ворчит Толстый.
– Позволь, – говорю я своему приятелю, – я как раз наоборот хочу, чтобы он ее открыл...
– Мне нечего сказать! – говорит Меарист с суровой убежденностью.
Я подмигиваю службе сервиса Мишлин. Берю, который умеет читать сквозь полузакрытые веки, достает зажигалку и проводит пламенем по подошве ног парня. Тот испускает пронзительное си бемоль, эхо которого прокатывается по квартире.
– Давай включим радио, – говорю я
На этот раз Меарист смекает, что попал, как кур в ощип.
Пока Филип греет, я объясняю ему
– Ты пойми, парень Мы здесь не в Конторе, можем себе позволить любые фантазии Мы будем работать с тобой, пока ты не расколешься. После чего смотаемся, а за тобой приедут жандармы. Они напишут рапорт, что ты стал жертвой сведения счетов, а обвинения, которые ты, возможно, выдвинешь против нас, обернутся против тебя, это понятно и ребенку.
– Я ничего не знаю!
Я показываю ему перчатку
– Вот перчатка, которая принадлежит тебе. Это легко проверить. Так вот, она составляет чудесную пару с той, которую ты обронил на железнодорожные пути в день убийства!
Меарист слегка зеленеет Он начинает думать, что в его гороскопе есть пробелы!
– Ты все еще ничего не знаешь?
– Нет, честное слово! Это не моя перчатка!
– 0'кей! Ты можешь продолжать, Берю!
Толстый только этого и ждал! К счастью, по радио в это время исполняют Вагнера Прекрасная музыка, это я вам говорю. Лучшего аккомпанемента и не придумаешь. Заметим, чтобы быть справедливыми: поет не Вагнер, а Меарист. Это настоящий Войгнер! У него бас, который вогнал бы в тоску Арманда Местраля. Когда он хорошо распелся, я делаю знак моему Регенту-Повару прервать партию гриль-грума. Я не люблю запаха паленого поросенка; вашего славного Сан-Антонио воротит от этого!
– Послушай, Меарист, – нашептываю, – я не хочу утомлять тебя лишними вопросами; мне достаточно ответа на один: где скрываются остальные члены банды летучих мышей?
Но он не отвечает Он бледно-зеленый, сводник мисс Недотрог
И обливается потом, как камамбер Берюрье.
– Мне плохо – задыхается он – О! Мне плохо... Мне больно!
Он корчится
– Не будь тряпкой, маленький ожог, мужчины от этого не умирают!
Во всяком случае, не похоже, чтобы он притворялся. Он задыхается. Я замечаю, что его лицо посерело.
Боже праведный! Нет, не баловство Берюрье привело его в такое состояние, а может, этот хрен сердечник!
– Ну хватит, ты прекратишь ломать камедь? – заявляю я. Он вызывает жалость. Я поднимаю его веко и рассматриваю роговицу
– Боже мой! – восклицаю я. – Они тебя отравили, твои приятели! Когда ты разделался с моим инспектором, они решили, что дело может принять плохой оборот для тебя, они приняли меры предосторожности!
– В животе! Царапает... Когти!
Толстый в нерешительности от всего этого.
– Он разыгрывает Даму с бегониями, что ли? – говорит он.
Я указываю на изможденное лицо Меариста, капельки пота, усыпавшие его свинцовую кожу.
– Во всяком случае это хорошо разыграно! А тот агонизирует по-настоящему:
– Пить! Пить! – стонет он.
– Подай ему воды! – приказываю я Берю. Сочувствуя, несмотря ни на что, он повинуется и в своей заботливости доходит до того, что поит умирающего. Меня охватывает тоска.
– Слушай меня, Меарист, эти подонки опаснее, чем все убийцы твоего калибра. Мы должны их достать. Это главное. Скажи, где они, и мы отомстим за тебя!
Рот его стал впалым. Он закрывает глаза.
– Отель...
– Отель какой? Говори быстрее, парень, быстрее!
– Цветов... в Сен...
Он замолчит сейчас...
Я тру ему виски мокрой тряпкой.
Тогда он снова открывает глаза и смотрит на меня (прошу вас верить, впрочем, если вы не верите, мне на это наплевать) трогательным взглядом.
– Сен-Жермон...
– Де-Пре...?
– Нет! ан... ан...
– Ан-Ле?
Вздрагивание век – весь ответ.
Он еще произносит:
– Осторожно, хозяин – их приятель! На этот раз он теряет сознание.
– Вызови врача, – говорю я Берю. – мы не можем оставлять человека подыхать так.
– Ты что? Псих, что ли? – непочтительно отзывается Толстый. – Я не успею даже добежать до угла штрассе, как он отправится к высшим людям. Братишка в состоянии комы!
Он прав, мы уже ничего не можем сделать для Меариста. Решительно, банда летучих мышей расположена к яду.
– Сматываемся! – говорит Берю, забирая обе пары наручников.
– Меня смущает, что мы оставляем его одного
Опухоль сморкается в ладонь. Он вытирает пальцы о покрывало и взрывается:
– Надеюсь, ты не будешь рыдать над ним, а? Ты забыл, что он хотел хлопнуть Пино и что наш бедный растяпа в больнице из-за него? Они бы помогли Пинюшу, а? Ну ладно, хватит!
Хотя я – шеф Берю, но уступаю его требованию.
Жиртрест прав: есть дела поважнее, чем возносить молитвы за агонизирующих у изголовья подобной сволочи.
Трудно быть безжалостным, тем не менее надо уметь преодолевать себя. Жить – это значит проходить мимо!
Судьба простит нас! Меариста и меня! Так как мой уголовник отдаст Богу душу такую же черную, как антрацит из Рура.
Перед тем как смотаться, я закрываю его гляделки, потому что, видите ли, всегда имел хорошие манеры. Так уж воспитан, Фелиси подтвердит вам это!
Глава XVII,
Что называется, взять реванш
Берю, который сидит, глубоко задумавшись, рядом со мной, удается отчеканить одну красивую фразу.
– К кому мы едем? – спрашивает он.
Я остановил свой танк перед кокетливым особнячком, соседствующим с сен-жерменским лесом, где, как поется в песне, от обиды повесился юный влюбленный с натянутым носом.
– К одному моему знакомому, – информирую я его.
– И что мы у него будем делать вместо того, чтобы сразу отправиться и собрать букет этих ублюдков в Отеле Цветов, о котором нам наболтал Меарист?
Я поднимаю бровь.
– Видишь ли, Толстый шпик, эти ребята пугливее тигров. А доказательством служит то, что во время нашего десанта к Кайюку в Рамбуйе им удалось смыться. Кроме того, ты ведь слышал, что сказал Меарист: хозяин Отеля Цветов их дружок. Уверяю тебя, что при малейшей опасности в этом борделе опять начнется спасайся-кто-может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16