Женщина добрую минуту смотрела на нее, прежде чем неуклюже протянуть навстречу сразу две скованные руки.— А герцогине, твоей женщине-мужчине, — добавила Фарис, — теперь следовало бы убить тебя.Аш сказала:— Я знаю.Почему-то ее встревожила необходимость вести себя так, словно Флориан все еще в городе.Огарок замигал и выпустил густую струйку черного дыма. Аш, не желая звать пажа, поднялась, морщась от боли в затекших ногах, и, прихрамывая, потащилась через комнату искать новую свечу-маканку и обратно — зажигать ее от огня в камине. Всего в ярде от огня стоял стылый холод.От красного пламени волосы Фарис казались не серебряными, а красновато-золотистыми. «И мои, должно быть, мои тоже», — сообразила Аш. Грязь на лице в этом освещении казалась выпуклой. «Войди сейчас кто-нибудь, сумел бы он разобрать, где она, а где я?»— Слишком уж много времени мы потратили, спасая друг другу жизни, когда обстоятельства этого не требовали, — усмехнулась Аш. — Флориан, ты, да и я… Хотела бы я знать, зачем?Фарис ответила, словно давно обдумала этот вопрос: — Потому что у моего квахида Лебрии один брат погиб на войне, а другой живет в Александрии, и еще сестра замужем за кузеном амира Чильдерика. Потому что бургундский лорд де Ла Марш через браки породнился с половиной Франции. А у меня только ты, а у тебя, Джунд Аш, только я. — Она помедлила и невыразительно договорила: — Аделиза, и Виоланта.«Это и есть семья?» — спросила себя Аш.— Я так и не смогла решиться убить тебя. Хотя должна была, — Аш вставила свечу в подсвечник и снова уставилась в огонь камина. — А Флориан… не смогла убить меня. Она рискнула тысячами жизней, чтобы спасти одну. Тысячами тысяч.— Плохо. — Фарис быстро вскинула взгляд. — Я была не права. Когда ты во время охоты оказалась среди моих людей, я не хотела смириться с тем, что должен умереть один человек. Мой отец Леофрик, machina rei militaris — они могли бы сказать мне, насколько это неправильно, — и были бы правы.— Ты это говоришь, но сама себе не веришь, верно?— Верю. Иначе разве я могла бы посылать людей в бой? Даже если я побеждаю, люди-то умирают.У Аш выступили слезы на глазах. Она закашлялась, отмахиваясь руками от тонкой струйки свечной копоти, подняла чашку, отхлебнула. Кисловатая вода смыла комок в горле.«Люди-то умрут…»— Как ты с этим живешь? — спросила Аш и вдруг тряхнув головой, рассмеялась. — Господи! Вальзачи спрашивал меня тогда в Карфагене: «Как ты живешь со своим ремеслом?», а я ответила: «Меня это не беспокоит». Меня это не беспокоит!— Аш…— Ты здесь, — резко проговорила Аш, — потому что я не могу спать. И напиться не могу — вина не осталось. Так что можешь, черт тебя возьми, посидеть здесь и ответить в конце концов: как я живу со своим ремеслом?Она ожидала задумчивого молчания, но голос Фарис без промедления отозвался из тени:— Если Господь будет к нам милостив, то жить с этим нам осталось недолго. Гелимер казнит тебя завтра утром, едва ты сложишь оружие. Я только молю бога успеть добраться до него раньше — или чтоб успел мой отец, лорд-амир Леофрик, — и убедить подождать с казнью герцогини Флоры, пока ты не будешь мертва.Фарис склонилась вперед, в освященный пламенем круг; ее глаза спокойно смотрели на Аш.— Ты могла бы, по крайней мере, послать меня к нему завтра рано утром. И молиться, чтоб он выслушал меня, прежде чем казнить.У Аш вырвался короткий смешок. Она вытерла рукавом лицо и снова присела на корточки, покачивая в ладонях пустую чашку.— Ты, стало быть, слышала, что мы сдаемся. Что с осадой покончено.— Люди разговорчивы. И священники тоже люди. Фер… брат Фернандо говорил с монахами.Аш, уловив запинку в голосе собеседницы, пробормотала себе под нос:— Можно было ожидать! — И добавила вслух, не дожидаясь вопроса: — Плевать мне, что будет завтра! Пока еще не кончилось сегодня. И я хочу понять, как я живу, когда люди, которых я знаю… друзья… умирают.— А что, — встрепенулась Фарис, — ты не собираешься сдаваться без боя?Холод кусал за пальцы, колол иглами ступни, и Аш обрадовалась предлогу хоть ненадолго уклониться от пристального невеселого взгляда Фарис, скорчившись, чтобы снова натянуть скукоженные холодные сапоги. На мгновенье она словно в первый раз ощутила все это: слабое тепло нагретых огнем подошв, боль в сведенных мышцах, тупое сосание голода под ложечкой…— Может, и не собираюсь, — отозвалась она, чувствуя, что ей не хочется лгать, пусть даже молчанием. «Да и все равно: все будет кончено раньше, чем ты успеешь проговориться кому-нибудь».— Может быть, — повторила она.Фарис аккуратно сложила скованные руки на коленях. Не отводя глаз от бледного подобия пламени, сказала:— Ты ведь живешь, зная, что будешь убита на войне. — Это другое дело!— И в мирное время многое могло бы убить их: пьянство, чума, лихорадка, тяжелая работа…— Я знаю этих людей… — Аш запнулась, начала сначала: — Я знаю этих людей. Многих знаю долгие годы. Я знала Герена аб Моргана совсем сопливым. Я знала Томаса Рочестера, когда он не понимал ни одного языка, кроме английского, и парни убедили его, что его имя по-фламандски значит «задница». Я встречала в Англии двух внебрачных сыновей Роберта — хрен знает, живы ли они теперь и вспоминает ли он о них! Он ничего не говорит, просто держится, и все. И эти парни на лестнице и внизу — чуть ли не всех я помню еще с Англии, с поля под Туксборо. Если я отдам приказ атаковать, они умрут.Хладнокровно, словно и не была она пленницей, Фарис посоветовала:— Не думай об этом.— Интересно, каким образом?Неуверенно, после секундной паузы, Фарис прошептала:— Может быть, это не для нас. Брат Фернандо сказал…— Что? Что он сказал?— Он сказал женщине намного труднее быть воином, чем мужчине: женщина дает жизнь, и потому ей много труднее отнимать ее.Аш схватилась за живот, поймала взгляд Фарис и закашлялась в приступе сухого пронзительного смеха. Визиготка прижала ладонь к губам, широко распахнула темные глаза и вдруг откинула голову и тоже взвизгнула.— Он с-сказал…—…да…— Сказал…— Да! — Во дает! Ты сказала ему, какое дерьмо?..— Нет. — Фарис утерла глаза краешком ладони. Брякнула цепь. Она не могла скрыть просветлевшего лица. Высморкавшись, она пояснила: — Не сказала. Я подумала пусть поговорит с моими квахидами, если я выживу. Они сумеют объяснить этому франкскому рыцарю, насколько легче мужчине, когда по нему стекает кровь и мозги лучшего друга…Смех замер, не оборвался, но стих постепенно, когда две женщины задохнулись, глядя друг на друга.— В том-то и дело, — сказала Аш. — В том-то и дело.Визиготка вытерла лицо, ее пальцы скользнули по грязной, но гладкой коже.— Со мной всегда был отец, или квахиды, или machina rei militaris — тебе было труднее, Аш. И все равно я видела, что война творит с людьми, с их сердцами, с их телами. Ты видела больше меня. Странно, что тебе все еще так больно.— Но и для тебя они были не просто пешками на шахматной доске?— Конечно, нет! — обиделась Фарис.— А, ясное дело. Потому что если ты не видишь в них людей со всеми их слабостями, как ты решишь, на что они годны в бою? Ага, в том-то и дело. А мы что такое? Мы вроде каменного голема. Хуже. У него-то нет выбора.Она откинулась, сцепив руки на коленях.— Никак не могу привыкнуть, — сказала она. — Если задуматься, Фарис, ты, быть может, обязана жизнью тому, что я никак не могу привыкнуть. Может быть, я спасла тебе жизнь из обычной сентиментальности.— А твоя герцогиня, она не убила тебя тоже из сентиментальности?— Возможно. Откуда мне знать, в чем разница между сентиментальностью и… — Аш не договорила. Слово тяжело засело в ее мозгу. Даже про себя она не могла выговорить:«…любовью».— Проклятье, терпеть не могу осады! — воскликнула она, обводя глазами темный холодный зал. — В Нейсе под конец было достаточно паршиво, они там ели собственных младенцев. Знать бы тогда, в июне, что шесть месяцев спустя я окажусь по другую сторону стены…Стальные звенья зазвенели, словно пролилась вода, когда Фарис соскользнула с сундука, чтобы усесться на пол и устало опереться на него плечами. Аш инстинктивно напружинилась, хоть и видела, что цепи — по ее же приказу — были укорочены настолько, что ими нечего было и думать задушить кого-нибудь.Она машинально подобрала под себя ноги, и рукоять кинжала снова легла в ладонь; приподнялась на корточки, краем зрения удерживая сидящую рядом женщину — в том состоянии духа, когда малейшее движение служит сигналом обнажить оружие.— Никогда не забуду, как увидела тебя в первый раз, — тихо проговорила Фарис. — Мне говорили — двойник, и все равно это было так странно. Среди франков… как вышло, что ты не знала, где родилась?Аш дернула плечом.Женщина продолжала:— Я видела тебя в броне, среди верных тебе людей — тебе, а не твоему амиру или королю-калифу. Как я завидовала твоей свободе.— Свободе? — фыркнула Аш. — Свободе! Господи помилуй!.. И зависть не помешала тебе отправить меня багажом в Карфаген, верно? Хоть ты и знала, что сделает со мной Леофрик.— Вот. — Фарис нацелила на Аш тонкий грязный палец. — Вот. Вот в чем дело.— В чем дело?— Вот как ты с этим справляешься, — пояснила женщина. — Верно, я знала… и не знала. Тебе могли найти применение, оставить в живых. Так и в сражении — люди могут остаться в живых, не всех же убивают. Кто-то наверняка останется в живых. Тут главное — не признаваться себе…— Но я признаюсь! — кулак Аш глухо ударил но тюфяку. — Теперь — признаюсь. Я не могу избавиться от этого… знания.Треск расколовшегося уголька заставил ее подскочить, и Фарис тоже. Янтарная искорка вылетела за каминную решетку, быстро поблекнув и почернев на кафтанчике Аш. Она смахнула уголек на почерневшие камни у очага, покрутила носом, чуя запах прожженного бархата.— Предположим, — заговорила она снова, — мы без боя не сдадимся. Предположим, меня гоняли в Генуе, и в Базеле, и в Карфагене, и через половину южной Европы, и, предположим, мне это надоело и я собираюсь хоть раз огрызнуться.Фарис протянула ей деревянную чашу. Аш машинально подлила ей мутной воды. Женщина опустила глаза на скованные запястья и, держа чашу обеими руками, поднесла к губам. — Понимаю. Завтра ты будешь драться, чтобы погибнуть, — сказала она холодно, с ноткой той властности, которая отличала ее, когда она, в полном вооружении, командовала своими армиями. — Так ты лишишь Ferae Natura Machinae плодов победы. Даже если у тебя есть и другая цель, я знаю тебя слишком хорошо, чтоб сомневаться, что тебе известен твой настоящий враг.Аш выпрямилась, с болью разгибая затекшие мышцы. Тепло огня растаяло, деревяшка прогорела дотла. Она лениво задумалась: подкинуть дров или оставить на завтра? и тут же опомнилась: в любом случае беречь уж нечего.— Фарис?..Холод выстудил пальцы и уши, лизал рассеченные шрамами щеки. Она еще раз потянулась, теперь разминая занемевшую шею. Стол на козлах стоял поодаль от очага, одинокий огарок не в силах был осветить наваленные грудой бумаги, списки, наброски планов и карт на его дальнем конце. Кто-то — скорее всего, Ансельм — углем начертил прямо на досках контуры стены от северо-восточных до северо-западных ворот и расположение визиготской армии против этой части города.— Самоубийство больше по твоей части: сдаться врагам в надежде, что тебя казнят. Если бы я считала это необходимым, я бы не стала сдаваться Гелимеру, а просто шагнула с вершины этой башни — четыре этажа до каменной мостовой. — Аш резко взмахнула руками.— Но ты что-то задумала, верно? Аш… сестра… скажи мне. Я была у них командующей. Я могу помочь. «Все так и рвутся помочь. Даже она…»— Я на твоей стороне, если это ради уничтожения Диких Машин. — Фарис поднялась на колени, ее чистое лицо казалось совсем юным. Она взволнованно добавила: — Король-калиф Гелимер не сможет командовать так, как я… вернее, как я, — с помощью machina rei militaris… — Имея в распоряжении пятнадцатитысячное войско, можно обойтись без особого искусства.— Но… ты могла бы выпустить меня в поле — не как командира, а в качестве твоего двойника…— Я не нуждаюсь в твоей помощи. Мы уже выкачали из тебя все, что можно. Ты не понимаешь, Фарис. — Чего?Аш подвинулась вперед, села на край сундука, на таком расстоянии, что женщина, сидевшая теперь у ее ног, вполне могла бы при желании дотянуться и ударить утяжеленными цепью руками.Глаза жгло. Она потерла их кулаками, чувствуя запах сажи на пальцах. Горячая тяжелая вода собралась на нижних веках и выплеснулась на щеки.— Не понимаешь, что мне некому больше сказать, как мне страшно. Кому еще я могу признаться, что не хочу, чтоб моих друзей убивали? Даже если нам каким-то чудом и удастся победить, сколько моих друзей умрут за это?Ее голос не дрожал, но слезы текли и текли. Другая женщина подняла взгляд и увидела в свете камина красное, залитое слезами и соплями лицо Аш.— Но ты же знаешь…— Меня уже тошнит от этого «знаю»! — Аш закрыла лицо руками и прошептала в мокрую потную тьму: — Я — не — хочу — чтоб — они — умирали! Чего тут, на хрен, не понять! Или мы завтра начинаем бой, и они умирают, или мы остаемся здесь, и они все равно умирают. Господи, чего тут не понять!Что-то коснулось ее запястья. Она инстинктивно сжала кулак и резко отмахнулась. Костяшка ударила по железу. Аш выругалась, оторвала вторую руку от лица — глаза плохо видели сквозь слезы — и увидела, что сестра протягивает к ней открытые ладони.Женщина в отчаянии пролепетала:— Я не твой исповедник…— Ты поняла. Ты это сделала — сама знаешь, что…Фарис приподнялась, скованными руками за пояс и одежду притянула Аш к себе. Аш вдруг поддалась, соскользнула с сундука, тяжело шлепнулась на каменный пол, съежилась, припав к теплому боку Фарис.— Я не…Цепь натянулась, цепляя одежду. Аш поняла, что Фарис пытается обнять ее за плечи и, не справившись, крепко стискивает левую руку повыше локтя.— Я понимаю… понимаю…Ладони Фарис сжимали плечо, Аш чувствовала теплое, ласковое прикосновение ее тела. — …He хочу, чтоб они умирали! — Аш задохнулась рыданием, замолчала, крепко зажмурив глаза. Горячие слезы пробивались из-под век. Фарис тихо приговаривала что-то на незнакомом языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102