От напряжения он хмурился: понял, что они могут погибнуть до конца утра. Тем не менее неожиданно развеселился.— Ясно, командир.— Но если это будет похоже на глупое самоубийство без нужных результатов — не нападаем, выжидаем.К ней со своего седла обернулся Антонио Анжелотти и указал на что-то в утреннем тумане:— Вон они.Зазвенел долгий призыв горна: сигнал перемирия. Впереди, в пяти сотнях ярдов, взметнулись белые штандарты.— Вперед, — сказала Аш.Рочестер и эскорт сгруппировались и двинулись вперед.Аш обратила внимание, как они окружили ее, всадники и пехота; не для защиты, а надменно, как бы демонстрируя, какой они умелый эскорт. Люди, не позволяющие себе проявить страх.Она слегка покачивалась в седле в такт шагам мерина, проезжая между палатками, глядя сверху на визиготских солдат; теперь она была не та босая женщина, которую они держали в плену в Карфагене; не одиночка, бродившая по их лагерю; но капитан, в окружении отлично вооруженных бойцов, которая — худо ли, хорошо — несет ответственность за отправление их в бой на жизнь или на смерть.Освещаемая лимонно-желтым светом ранней зари, Фарнс вышла на утоптанную землю. На ней был доспех, но не было шлема. С расстояния в пятьдесят ярдов выражение лица было не разобрать.«Я могла бы ее убить. Если бы добралась до нее».С обеих сторон проезда по лагерю выстроились отряды Легиона XIV Утики; солдаты в кольчугах и белых мантиях, влажных от утренней росы, в свете утра вспыхивали наконечники их копий, имеющие форму листа. Она прикинула: от двух до двух с половиной тысяч. Все глаз не спускают с нее и ее эскорта.— Провались ты, — тихо сказала Аш. — Пусть провалится Карфаген!И в голове тут же заговорил голос — одновременно и военной машины, и Годфри Максимилиана:— Прежде чем совершать акт мщения, пойди и выкопай себе могилу. Ее губы тронула улыбка. Но только внешне — внутри осталась напряженная, регулируемая ярость, которую проявлять нельзя.— Да… Я никогда не могла понять, что ты хочешь этим сказать.— Так и понимай — что никакое мщение не стоит такой злобы, такой ненависти. Пытаясь отомстить, сама можешь лишиться жизни. Сидя в седле, она чувствовала, как раскачиваются ее бедра; одна ее рука — на створке доспеха, другая на животе. Ее всю трясет от холода, но она держит себя в руках. Вспомнился запах крови в холодной камере, такой же холодной, как сегодняшнее утро. Внезапно она ощутила, что в ножнах у нее острый как бритва клинок меча, ощутила его тяжесть своим бедром.— Есть еще вариант твоей поговорки, — пробормотала она, — и смысл ее такой: только тогда можешь быть уверен, что осуществишь мщение, — когда уже считаешь себя трупом. Потому что побеждает тот нападающий, который не боится смерти. «Прежде чем мстить, пойди и выкопай свою могилу».— Надо быть очень уверенным в своей правоте, дитя. — О-о, я ни в чем не уверена. Поэтому мне и надо поговорить с этой женщиной.Рядом с ней Анжелотти тихо проговорил:— Ты им простила ребенка господина Фернандо? Караччи, Джон; те, кто умер в доме Леофрика, — да, они — жертвы войны, но ребенка-то можно ли простить?— У него еще не было души. Изобель, с которой я жила в обозе, теряла двух из каждых трех, причем каждый год, как часы, — Аш огляделась, сощурившись: становилось все светлее, туман поднимался в небо. — Интересно, погиб ли Фернандо?— Кто знает?— А вот чего не прощу… — ей давно пора была задуматься. Она давно знала, что слышит машину. Христос Зеленый! Она просто слепо слушалась приказов, ни разу не задумалась, почему идет эта война?Анжелотти улыбнулся загадочной спокойной улыбкой:— Мадонна, когда ты отвязала меня от пушечной каретки под Миланом и сказала: «Вступай в мой отряд, я слышу, Лев предсказывает мне победы в войнах», я мог бы сказать ровно то же самое. Ты-то спросила ли когда-нибудь Льва, почему ведется та или иная война?— Никогда я не спрашивала Льва, в каких сражениях мне участвовать, — прорычала Аш. — Я только спрашивала, как выиграть их, когда мы уже на поле. Это не его дело — находить мне работу!Под шлемом виднелось бледное горло Анжелотти: он снял наустник; при ее словах он запрокинул голову назад и захохотал. Стоявшие вдоль их пути визиготы с любопытством уставились на них. На лицах эскорта Рочестера было написано: «Что с него взять, — пушкарь!»— Мадонна Аш, ты самая лучшая женщина в мире! — Анжелотти посерьезнел, но глаза его светились искренней любовью. — И самая опасная. Слава Господу, что ты наш командир, Я вздрагиваю от мысли, что могло быть наоборот.— Ну, прежде всего, ты так бы и остался привязанным жопой кверху на пушечной каретке, а в мире было бы одним сумасшедшим пушечным капитаном меньше…— Посмотрим, с кем из визиготских пушкарей можно будет поговорить за время этого перемирия. А пока, мадонна… — золотые кудри Анжелотти, примятые шлемом, потускнели от влажного утреннего воздухе. Он указал рукой в стальном наручнике: — Вот там, мадонна. Видишь? Вон она тебя ждет.Они скакали вперед, ножны бряцали, ударяясь о доспехи, Аш увидела, что визиготка отошла от своих командиров и вошла под небольшой навес, сооруженный в середине лагеря. На площадке, в середине расстояния в тридцать ярдов голой земли, под простым холщовым навесом стояли стол и два изысканных резных кресла. Никакого закрытого помещения, где можно было бы что-то спрятать, и все будет происходить на публике.На глазах у всех, но недоступно для чужих ушей, поняла она, судя по расстоянию до стоящей вокруг толпы арифов, назиров и солдат.Как она и ожидала, из группы солдат вышел вперед ариф Альдерик.Официально он обратился к ней:— Прошу вас встретиться с генерал-капитаном.Аш спешилась, передала поводья пажу Рочестера. Машинально одну руку положила на эфес меча, ладонью ощутив холодный металл креста.— Я принимаю перемирие, — ответила она так же официально. И прикинула: расстояние в тридцать ярдов свободной утоптанной земли, в центре стоит стол. Она подумала: «Какая цель для стрелков!»— Прошу сдать оружие, девчонка Аш.С сожалением она отстегнула пояс, вручила ему, вместе с кожаными ремнями, и меч, и ножны, и кинжал. Кивнув ему, шагнула вперед.У нее вспотела спина между лопатками под металлическими пластинами брони ее доспехов, под перфорированным шелковым воинским камзолом, пока она пересекала эти ярды открытого пространства.Фарис ожидала ее, сидя за столиком под навесом, и встала, когда Аш оказалась от нее в десяти ярдах, протянула вперед обнаженные пустые руки. Под ее белой мантией, скрывающей воинский доспех и кольчугу, вполне мог прятаться кинжал. Аш обошлась тем, что подняла наустник и сдвинула забрало, чтобы лучше видеть визиготку; предполагая, что в случае гипотетического стилета ее защитят стальной доспех и заклепанная кольчуга.— Я заказала бы вина, — сказала Фарис, когда Аш настолько приблизилась, что могла ее слышать, — но боюсь, ты пить не станешь.— И ты чертовски права, — Аш на минуту остановилась, оперлась руками в рукавицах на спинку резного кресла из белого дуба. Через ткань рукавиц она ощущала форму орнамента — резные гранаты. Она посмотрела сверху вниз на Фарис, уже снова усевшуюся в свое кресло напротив. Это замечательное лицо — знакомое ей только по отражению в исцарапанных зеркалах из полированного металла и в темных, как стекло, прудах речных заводей — все еще поражало Аш: у нее внутри что-то начинало переворачиваться. И она прагматично добавила: — Но пока мы тут прозаседаем и жопы себе отморозим, нам пить захочется.Ей удалось выдавить из себя самоуверенный смешок; она обошла стол и, откинув заднюю пластину и створку набедренника, уселась в резное кресло. Сидящая напротив нее визиготка не глядя сделала рукой знак, и через несколько секунд ребенок-раб принес им кувшин вина.Леденящий ветер разогнал утренний туман и сдул на лицо Фарис прядку серебряных волос. Лицо Фарис осунулось, щеки побледнели; под глазами — слабые лиловые тени. «От голода? — подумала Аш. — Нет. Тут что-то посерьезнее».— Ты вчера была на стенах, в первых рядах обороны, — вдруг сказала Фарис. — Мне донесли.Аш отстегнула пружину наустника, сдвинула вниз слоистую пластину и протянула руку к серебряному кубку с вином, предложенным рабом. Замерзшим носом унюхала обычный запах вина. Приложила к губам краешек кубка, взболтнула его, по давней привычке создавая видимость, что выпивает залпом; поставила кубок на стол и утерла губы тыльной стороной рукавицы. В рот не попало ни капли.— Ты этот город атакой не возьмешь, — с равнины она смотрела на Дижон. Отсюда серо-белые стены и башни казались убедительно прочными и обескураживающе высокими. Она отметила, что место для собеседования выбрано достаточно далеко от сохранившихся траншей, теперь продвинувшихся еще ближе к городу. — Черт побери. Отсюда и вправду зрелище малоприятное. Рада, что я не снаружи! Даже несмотря на твои башни-големы…Фарис, как будто не слыша ее слов, настаивала:— Но ведь ты вчера участвовала в обороне…Аш многое поняла из тона визиготки. Сохраняя спокойное выражение лица, дружеское и доверчивое, Аш услышала, что голос собеседницы был крайне напряженным.— Естественно, я участвовала.— Но ты молчала! Ты ни о чем не спрашивала каменного голема! Я знаю, что ты не обращалась за советом ни о тактике, ни о чем; я его спросила!Лимонно-желтый цвет восхода перешел в белый. Поскольку туман рассеялся, Аш рискнула быстро оглядеть ближайшую часть визиготского лагеря. Увидела глубокие, полные грязи колеи; какие-то палатки рваные; коней меньше, чем она ожидала. За войсками, выстроенными рядами — явно отборными, для показухи — она сумела разглядеть, что много народу улеглось на морозной мокрой земле перед кое-как сделанными шалашами из мха. С такого расстояния было не разобрать — может, это раненые; но, скорее всего, здоровые, просто зимой не хватает места в палатках. Лица у выстроившихся шеренгами солдат были изголодавшиеся; худые — но пока не истощенные. Ближе к мосту через реку Сюзон она увидела большую группу припаркованных каменных самоходных осадных машин, или в ожидании атаки, или разбиты…Фарис взорвалась: — Как ты можешь рисковать сражаться, не спросив голоса машины?— Да нет, я его слышу, — доспех не позволял Аш откинуться на спинку кресла, но она аккуратно расположила руки на подлокотниках кресла, создав впечатление расслабленности. — Давай-ка, Фарис, я тебе кое-что расскажу.Жадно обегая взглядом и фиксируя в памяти число луков и копий, количество загруженных бочками повозок на заднем плане, Аш громко проговорила:— Я с пяти лет воюю. Нас, ребят из обоза, тренировали. Я уже тогда могла убить человека камнем из рогатки. А к десяти годам я могла пользоваться половинной пикой. В обозе у нас женщины были не для украшения. Бабка Изобель научила меня обращаться с легким арбалетом.Аш метнула взгляд на Фарис. Та слушала, раскрыв рот, хотела прервать.— Нет, — не позволила ей Аш. — Ты задала мне вопрос. Выслушай ответ. Я в восемь лет убила двоих. Они меня изнасиловали. Я училась обращаться с мечом вместе с другими пажами, и к тому времени, как мне исполнилось девять, кто-то дал мне сломанный затупившийся клинок. Я была не очень-то сильной, меня лагерная собака могла сбить с ног, но это была тренировка, ты понимаешь?Визиготка молча кивнула, не спуская с Аш своих темных глаз.— Они меня все сбивали с ног, а я все поднималась. Мне было лет десять или одиннадцать, и я уже была женщиной, когда стала слышать голос Льва. То есть это был каменный голем, — поправила себя Аш. Лагерь насквозь продувался сухим ветром. Холодными иголочками кололо небольшие непокрытые участки ее тела; снежинки обжигали ее покрытые шрамами щеки. — И примерно за год до того, как я вернулась в наш отряд, я приняла твердое решение: никогда не позволять себе полагаться на кого бы то ни было: ни на святого, ни на Господа Бога, ни на Льва; ни на что и ни на кого. И так я научилась сражаться как с помощью моих Голосов, так и без них.— А мне отец сказал, — заговорила Фарис, — что у тебя это началось со времени первой менструации. А у меня — я не помню времени, когда бы я его не слышала. И еще ребенком, помню, все мои игры с отцом заключались в этом — как разговаривать с военной машиной. Я не могла бы выигрывать бои в Иберии без него.Голос и лицо ее были спокойными. Но Аш все же заметила, что она с такой силой сжала в кулаки свои обнаженные кисти, лежавшие на коленях, почти не заметные за краем стола, что у нее побелели костяшки пальцев.— Давай-ка закончим прошлый разговор, — грубо проговорила Аш. — Две ночи назад, когда я пришла к тебе в лагерь, ты меня спрашивала о моем священнике, Годфри Максимилиане. Ты тогда его слушала, да? Он говорит с тобой таким же образом, как машина.— Нет! Есть только один голос, и это — каменный голем…— Нет.Нетерпеливое возражение Аш прозвучало довольно громко, и его услышали через открытое пространство. Вперед двинулся один из визиготских командиров. Фарис знаком отослала его назад, не сводя глаз с лица Аш.— Да брось болтать, женщина, — мягко сказала Аш. — Ты знаешь, что другие Голоса существуют. Иначе ты не прекратила бы свои беседы с каменным големом. Ты боишься, что тебя слушают они! Последние двадцать лет ты слушаешь их голоса. Тебе никуда не уйти от этого.Визиготка разжала кулаки, потерла руки, потянулась за кубком и выпила.— Почему не могу? Вполне могла, — ответила она. — Но не сейчас. Каждый раз, как начинаю засыпать, вижу кошмары. Они разговаривают со мной прямо на грани засыпания. Каменный голем, Дикие Машины, твой отец Годфри, он говорит со мной таким же манером, как машина обычно говорила. И как может быть такое?Кираса и наплечники мешали Аш пожать плечами, так что она ими только немного пошевелила.— Он священник. Когда он умирал, я как раз слышала Голоса машины. Я могу только предположить, что его чудом спасла милость Господня и вложила его душу в машину. А, может, был не Господь, может, Дьявол. Для Годфри время течет не так, как для нас. Это больше похоже на Ад, чем на Небеса!— Странно. Слышать, как говорит человек, вот в этом месте, — Фарис прикоснулась к своему открытому виску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102