Но покойники покойниками, а полтергейст с телекинезом — совсем другое дело!— Ого! — услышала я голос Захарова из кабинета. — Я смотрю, вы тут ведете буржуазный образ жизни и вместо нашего простого народного напитка кристальной чистоты и прозрачности употребляете презренную иностранную бурду, пахнущую клопами!Уж не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Осторожно повернув голову, я окинула взглядом кабинет.Все предметы, предназначавшиеся мной для кидания в любимого, преспокойно стояли и лежали на своих местах, словно никогда и не покидали их для того, чтобы немного покружиться по комнате и повисеть под потолком. Захаров, стоя возле журнального столика, любовно оглядывал бутылку «Мартеля», держа ее двумя руками, бережно, словно двухмесячного младенца.— Судя по твоему виду, ты бы и сам не отказался от презренной иностранной бурды, которая, кстати, клопами совершенно не пахнет, — улыбаясь, проговорил Себастьян.Блеск в захаровских глазах был лучшим подтверждением его слов.— Сам-то я потомственный пролетарий, — сказал капитан, — но к продуктам буржуйского гниения действительно питаю непростительную слабость…Сыщики с удобством расположились в креслах, а я, несмотря на протестующие взгляды Себастьяна, ушла в другой конец комнаты, плюхнулась на диван, уютно обложилась подушками, благополучно вернувшимися из путешествия к потолку, и демонстративно уткнулась в забытую Надей книгу с вдохновляющим названием «Ваш ребенок». Можно было бы и совсем уйти, но я не могла позволить Себастьяну так дешево отделаться от меня. Надя права — нельзя позволять обижать себя безнаказанно!— Эх, — сказал Захаров, с наслаждением глотая коньяк, — знаешь, Шнайдер, чего бы мне сейчас хотелось больше всего? Бросить на недельку-другую месить грязь и возиться с уголовными рожами, а отправиться куда-нибудь, где тепло, светло и где пули не летают. Пить там коньячок на солнышке и смотреть на красоток в бикини, выходящих из морской пены… А, Шнайдер? Хорошо бы было, верно?— Да… — кисло ответил Себастьян, изо всех сил стараясь не смотреть в мою сторону.Захаров махнул рукой.— Ну, ладно. Мечтать не вредно, но бесполезно. Вернемся к нашему Сальвадору Дали и Пабло Пикассо в одном пустом флаконе. Тебя ведь его вдовушка наняла, верно?— Верно. Как узнал?— Догадался. Большого ума тут не нужно. Ты бы не взялся за это дело из одной любви к искусству, правда? Только я бы на твоем месте нелегал им заниматься без предоплаты. Если окажется, что его убила вдовушка — а так и окажется, поверь моему опыту, — ни копейки ты за свои труды праведные не получишь. Так что подумай…— Уже подумал.— Только не сочти, что я тебя отговариваю. Упаси меня бог! Частных детективов, сказать по совести, я терпеть не могу. Скользкий народ, подленький. Но вы с Траумом меня пока что радуете. Хорошие вы оба ребята, не хуже нас, идейных борцов за справедливость. Надеюсь, что и дальше такими же останетесь. Поэтому, если будете работать чисто, я согласен сотрудничать. Но в данном деле столько грязи — черпать и черпать, а у нас и без того ни рук, ни ведер не хватает. Кстати, что вам напела госпожа Хромова, которая у нас, как я понимаю, имеет очень хороший мотив и никакое алиби?— Напела, что гуляла на вечеринке, вернулась в десять пьяная и упала спать. Кстати, точное время смерти Хромова установили?— Ну-у… Точное, не точное, а где-то между половиной десятого и половиной двенадцатого.— Плохо, — вздохнул Себастьян.— Пьяная, говоришь? — задумчиво произнес Захаров. — Странно. Вообще-то, мне вчера было не до того, чтобы нюхать, чем от нее пахнет. Но на ногах она держалась ровно, не шаталась, как во поле былиночка, это точно, иначе я бы заметил. Говорила тоже связно. Духами вот от нее действительно разило — я когда домой пришел, жена у меня даже спросила, не расследовал ли я убийство в парфюмерном магазине. А когда узнала, что нет, сделалась какая-то скучная, недовольная. И успокоилась только, когда я завтракать сел.— Почему? — не удержавшись, квакнула я из своего угла — уж очень меня заинтересовал ход мыслей капитанской жены.— Потому что я пачечку пельменей за один присест умял и добавки попросил! Сами понимаете, если бы я не на работе, а у любовницы был, таким голодным домой не вернулся бы — ни одна русская женщина мужика, не покормив, от себя не отпустит. Силен в наш бабах материнский инстинкт.«Поэтому у нас и мужики такие инфантильные», — недовольно подумала я, пораженная верностью последних слов Захарова.— У тебя не жена, а комиссар Мегрэ в юбке, — улыбнулся Себастьян.— И не говори! Хорошо, что она в милицию служить не пошла, а то обогнала бы меня по служебной лестнице, и пришлось бы мне дома по стойке «смирно» стоять и служебные взыскания получать, — хохотнул Захаров.— Сильный запах духов, вероятно, подтверждает ее слова о том, что она крепко напилась на той вечеринке.— Хочешь сказать, духами перебивала запах выпивки? Умно, ничего не скажешь! А не проще ли было просто жвачечку мятную пожевать?— Ты пытался когда-нибудь замаскировать таким способом перегарную вонь? — усмехнулся Себастьян.— А то!— И каков был результат? Захаров хмыкнул:— Стойкий запах мяты в сочетании со стойкой горюче-смазочной струей. Убивает все живое в радиусе двух метров.— Вот именно. Духи, как выяснилось, в этом случае все же надежнее. Ладно. Предположим — только предположим! — что у моей клиентки железобетонное алиби и нам нужно двигаться в другом направлении. У тебя есть какие-нибудь идеи?— Ну, если мы не ищем легких путей… Понимаешь, если это не она виновата, то дело обстоит совсем кисло, потому что убитый был фрукт весьма ядовитый. Думаю, на его похоронах мы увидим много счастливых и просветленных лиц. Уверен, если бы смерть нашего подопечного показывали в Кремлевском Дворце съездов, там случился бы аншлаг — народ сидел бы на ступенях, толпился в дверях, и все равно всем желающим полюбоваться кончиной заклятого приятеля места бы не хватило.— Ценю твое красноречие, но не забывай главного: желать зла, в том числе и смерти, — совсем не то же, что убить в действительности. Более того, мотив убийства, личность убитого и характер убийцы — все это должно как-то сочетаться со способом убийства.— Тебе бы, Шнайдер, книжки умные писать, а не с нами, дураками неучеными, время терять попусту! — притворно восхитился Захаров. — А покороче и попроще, специально для умственно отсталых, ты свою гениальную мысль выразить не можешь?— Могу, конечно. Зачем понадобилось убивать Хромова таким сложным, изощренным способом? Не просто устроить инсценировку картины, а по-настоящему выпустить из человека кровь, причем так аккуратно, чтобы вокруг не осталось никаких следов…— Погоди-ка… Что за картина? — перебив Себастьяна, вдруг оживился Захаров. Глаза его были устремлены на журнальный столик, где лежал альбом, принесенный черно-белой вдовой.Себастьян подвинул оставленную Катей книгу поближе к Захарову и, пока тот изучал репродукцию, чуть ли не уткнувшись в нее носом, спросил:— Послушай, а Хромову перед смертью не давали никаких препаратов? Вряд ли человека в здравом уме и твердой памяти можно уморить, не оставив на нем никаких следов насилия…— Дай эксперту денежку хорошую, может, он для тебя все и узнает вне очереди, — пробормотал Захаров. — У меня лишних конфетных оберток нет, поэтому я и жду ответа, как соловей лета. Когда придет — не знаю. Хорошо, что у нас хотя бы предварительные результаты есть… Слушай, а ты не одолжишь мне эту книжечку, а? На время…— Нет, друг мой, при всем уважении к тебе — не могу. Книга не моя, а вам, милицейским, хоть вы и служители закона, ценных вещей доверять нельзя — затреплете, а то и потеряете. Все, что могу предложить, — сделать ксерокопию этой картинки. Я смотрю, очень она тебе понравилась.— Ладно, давай ксерокопию, — вздохнув, согласился Захаров.— А ты мне за это дашь несколько фотографий с места происшествия из тех, что лежат у тебя в пакете.Захаров так и подпрыгнул:— Откуда ты знаешь?— Глаз — рентген! — самодовольно улыбаясь, ответил Себастьян. — Ну так что, по рукам?Захаров кивнул, и, прихватив с собой книгу, рюмки и коньяк, они дружно вышли в приемную, где стоял ксерокс. Там их деловой разговор и продолжился — уже без меня, потому что, во-первых, таскаться за ними я сочла ниже своего достоинства, а во-вторых, мягкий диван в сочетании с невыразимо скучной книжкой навеяли на меня дремоту. Голоса через прикрытую дверь доносились глухо, фрагменты фраз, недоступные моему пониманию, звучали таинственно и зловеще, словно заклинания из волшебных сказок. Густые сиреневые тени медленно плыли по комнате, дождь за окнами особняка монотонно шептал что-то на неизвестном науке языке, часы тихонько отстукивали время, а время между тем уходило куда-то на цыпочках, бесшумно кралось по ковру, прикладывая палец к губам… Или это было не время, а девица с красными разводами на губах и подбородке, уходящая от неподвижно сидящего бородатого мужчины с белой прядью в зачесанной назад челке?..Очнулась я от того, что кто-то сел рядом со мной на диван. Открыв глаза, я долго смотрела на Себастьяна, пытаясь провести границу между сном и реальностью. Когда мне это почти удалось, я спросила почему-то вполголоса:— Захаров ушел?— Минут десять назад. Хочешь чаю?— Хочу, — ответила я и вдруг вспомнила, что обиделась на него и почти поссорилась с ним на всю жизнь.Он принес мне чай с лимоном и сахаром в черной кружке с красным иероглифом и молча наблюдал за тем, как я медленно пью, не поднимая на него глаз. Время от времени нажимая ложкой на потемневший от чая желтый кружок лимона с крупной косточкой в одном из секторов, я хмурилась, размышляя о том, как мне быть дальше. Продолжать ругаться уже не хотелось — пропал запал. Но и вести себя как ни в чем не бывало я тоже не могла.Наверное, я допила бы свой чай и помирилась бы в конце концов с Себастьяном. Но он все испортил.— Мы с тобой едем на Рождество в Австралию, — внезапно объявил он тем торжественным и самодовольным тоном, который я терпеть не могу у мужчин вообще и у любимого мужчины — в частности.— Зачем это? — с самым невинным видом, если, конечно, не считать нехорошего блеска в глазах, осведомилась я.Себастьян занервничал. Бедняжечка! Он-то надеялся, что буря уже позади. Ну, ничего…— Я подумал… посчитал, что раз у нас ничего не получается с отпуском… я решил.И тут я взвилась.— Ах, ты решил! — взвизгнула я, взлетая с дивана. — Замечательно! А теперь послушай, что решила я! Я не хочу в Австралию на Рождество! Я хочу в Тунис! Завтра же!Себастьян застонал:— Я тебя умоляю! Давай не будем начинать все сначала!— Извини, дорогой мой, но я не начинаю все сначала. Я просто хочу довести все до конца.Я хотела сказать ему, что дело не в пропавшем отпуске. В конце концов, я не с луны свалилась и за полгода службы в сыскном агентстве успела понять, что о регулярном и предсказуемом рабочем графике тут мечтать не приходится, тем более Себастьян, принимая меня на работу, честно обрисовал мне грядущие перспективы, хотя в тот момент я еще не догадывалась, что слышу святую правду, а не художественное преувеличение. Дело-то совсем в другом! Работа — работой, а личные отношения — личными отношениями. И коль скоро таковые между нами существуют, то, принимая решения, неплохо было бы узнать и мое мнение — хотя бы для проформы! — а не ставить меня в известность задним числом.Но когда я раскрыла рот и вдохнула воздуха, чтобы выпалить все это, Себастьян сделал последнюю глупость.— Контракт с Катей подписан, и разрывать его я не намерен, — глядя на меня, как удав на кролика, сказал он.— Вот и чудно! — бодрым голосом сказала я и, гигантскими шагами подойдя к журнальному столику, с грохотом и звоном поставила на него пустую кружку. Схватила с кресла рюкзак и, улыбаясь во весь рот, добавила: — Продолжай в том же духе! Но без меня!Закинула лямку рюкзака на плечо, прощально взмахнула рукой и…— Кажется, я не вовремя?На пороге кабинета стоял новый гость.Увидев его, я невольно отпустила рюкзак. Лямка соскользнула с плеча, и рюкзак звучно шмякнулся на ковер.Невысокий худощавый мужчина. Весь в черном — черный костюм строгого покроя, черная рубашка, черный галстук. Но — плечи (а потом оказалось — и спина) пиджака расшиты золотым растительным узором. Но — ярко-красный берет на коротко стриженной голове. Но — огромный, размером с перепелиное яйцо, сверкающий камень в перстне на левой руке. Но — на черных ботинках золотые пряжки. А плюс ко всему перечисленному много всяких иных необыкновенностей отличали нашего гостя. Как то… Черная трость с круглым белым набалдашником. Черный портфель с монограммой на небольшой овальной табличке. Черные тонкие перчатки. Черные, как хороший уголь, волосы. Бледное, похожее на гипсовую маску, очень асимметричное лицо, а глаза — желтые, как у кошки, яркие, опасные. В левом ухе — золотое кольцо с маленьким белым камушком. От камушка — разноцветные лучи во все стороны.Но самое интересное в незнакомце было другое. Оказалось совершенно невозможным определить его возраст. С одинаковым успехом ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять, и даже сорок пять лет. Поворот головы, движение глаз, иной ракурс — и вот уже произошла новая метаморфоза: совсем молодой человек, только что представший нашему взгляду, превращался в мужчину с солидным жизненным опытом, и седина в тонких бачках окончательно запутывала недоумевающего наблюдателя.Конечно, работая в детективном агентстве, возглавляемом ангелами, чего только не навидаешься. Но такого колоритного типа я еще не встречала. В немом восхищении смотрела я на вошедшего, потеряв дар речи, а заодно и способность к движению.Но на моего без пяти минут бывшего начальника появление незнакомца оказало совершенно противоположное действие. Лицо Себастьяна преобразилось самым неприятным образом — шоколадные глаза потемнели почти до черноты, губы недобро искривились, брови сдвинулись к переносице.— Насколько мне известно, ваше появление — всегда не ко времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30