— Да ну. — Саша внимательно и с сомнением посмотрел на чеченцев. — Сережа, у тебя, наверное, от усталости развился маниакальный синдром преследования.
Тут один из гражданских радостно ткнул пальцем в фото и заорал на весь двор:
— Это они, это они! Вот смотрите! Это они — фашисты! — и протянул бумаги прокурорскому работнику.
Тот взял, внимательно посмотрел, сличая с оригиналом, потом лениво, барским жестом помахал нам:
— Товарищи офицеры, подойдите сюда.
— Это нам? — Ступников ткнул себя пальцем.
— Вам, вам, — прокурорский снова лениво махнул.
На погонах у него было видно по три маленьких звездочки — старший лейтенант.
— Товарищ старший лейтенант! — Ступников сделал самую свирепую рожу, лицо налилось краской. — Как вы обращаетесь к старшим по званию?! И что за барские жесты вы себе позволяете. Если у вас есть какие-нибудь вопросы — обратитесь установленным порядком. А сейчас — мы заняты. Пока будем на совещании — почитайте «Устав внутренней службы»! Идемте, товарищ капитан! — это он бросил мне, как будто у меня была мысль бежать на полусогнутых к этому наглому старлею.
Вслед раздалось какое-то возмущенное хрюканье прокурора и его спутника. Остальные прокурорские и гражданские остолбенели от такой наглости.
На входе нес службу часовым Зерщиков, он выразительно показал «группе товарищей» средний палец, а когда они двинулись в нашу сторону, заорал:
— На совещание вас не звали, ждите, когда пригласят!
Когда он показывал средний палец, тот по своим размерам походил на большой палец на моей ноге.
Я остановился и закурил:
— Слышь, зверюга, а почему ты просто не мог показать им фигу? Это менее оскорбительно, — я протянул ему сигарету.
— А не могу сложить, — простодушно ответил он, взял сигарету и показал, что не может сложить фигуру из трех пальцев.
Действительно, пальцы были непомерно огромны и толсты, и большой никак не хотел пролезать между указательным и средним. Просто поднять палец для него было легче.
Следом за мной шел Ивушкин:
— Зря вы так с ними. Жрать сейчас начнут, — он укоризненно покачал головой.
— Будет забавно узнать, по каким каналам к ним попали наши фоторожи, — Ступников усмехнулся. — Вот и выявим канал поставки информации, а также выявим пособников, да и вообще, было бы неплохо пробить по учетам что прокуроров, что их пособников — правозащитников. Уверен, что столько вылезет — мало не покажется.
— Да кто же вам позволит-то! Немыслимое дело — прокуроров проверять! И не мечтайте! Генеральная прокуратура сожрет нас вместе с сапогами.
— А как военные настроены на Ханкале? — Гаушкин шел впереди нас, показывал дорогу.
— Точно также как и мы — надо брать! — Мухин вынырнул неизвестно откуда и, оттирая нас от Ивушкина, шел за ним.
— Смотри, аналитик-то даже сменил шаг, чтобы идти в ногу со своим шефом, — Ступников говорил не шепотом, чтобы Мухин слышал.
Даже в полумраке было видно, как у того напряглась спина. Но он ничего не ответил, даже не обернулся.
Совещание проходило в спортзале школы.
Несколько столов были составлены, расстелена карта Атагов. Карта более подробная, чем та, на которую я наносил обстановку. А обстановка по Старым Атагам более подробная у нас! Это я отметил про себя, и меня порадовал сей факт.
Вокруг стола сидело много незнакомых офицеров. Я их раньше не видел. И форма на них тоже свежая. На некоторых был застиранный добела камуфляж, но было видно, что они только что с «Большой земли».
Все «наши» офицеры имели уставший, невыспавшийся вид. Круги под глазами, землистый цвет кожи, ввалившиеся от недосыпа глаза, в отличие от прибывших.
Во главе стола сидел незнакомый полковник. Хоть и роста он был небольшого, но чувствовалась власть в его каждом взгляде, жесте, дубленная без морщин кожа обтягивала обритый череп. Этого я уже видел на Ханкале — начальник разведки Ставки. Он, насколько я знаю, не сидит на месте, не протирает штаны, имеет ершистый неуживчивый характер, сам принимает участие в разработке операций. Не связывает руки командирам, требует инициативных и нестандартных действий. Говорят, что приехал сюда, чтобы получить «генерала», но из-за нежелания лизать начальствующий зад не получит он генерала и уедет снова в свой Приволжско-Уральский военный округ. Жаль, судя по всему, хороший мужик. Калина про него рассказывал чуть ли не с придыханием, молится на него как на икону. Этого медведя сложно чем-то удивить и пронять. Калина рассказывал, что этот полковник был Афгане два срока в спецназе. Потом ему предлагали возглавить личную охрану Президента Узбекистана. Отказался. Так ему за это, якобы, не дали вывезти ни одной сумки с личными вещами. Он лично на таможне без единого слова, под плач жены и дочери, резал на мелкие полосы все вещи, включая нижнее белье, потом так же сосредоточено распорол чемодан и сумки. Затем загнал нож между плит в стене и одним резким ударом переломил лезвие. И пошел на посадку в самолет под недоуменные взгляды таможенников и пограничников. Такого они не видели и больше никогда не увидят.
Мячиков достал карту и подошел к начальнику разведки Ставки. Поздоровались, стали сверять обстановку. Я стоял рядом, чтобы внести изменения на нашу карту. Но это не потребовалось. Совещание отложили на пятнадцать минут, чтобы штабные офицеры перенесли их на свою карту с нашей на свою.
Главный разведчик внимательно смотрел за работой. Потом, проанализировав ситуацию, резко сказал:
— Хорошо поработали, мужики! Если бы во всей группировке так же бы работали комитетчики, разведчики и командование, то давно бы навели порядок. А то зачастую получается лебедь раком щуку!
Чувствовалось, что он знает себе цену, не будет ни под кого «прогибаться». Ассоциативно я искал, на кого же он похож, потом понял. Читал сборник «афганских» рассказов. И был в нем рассказ Павла Андреева, там вот такой же был несгибаемый офицер-десантник, у которого на изнанке берета было написано: «Я Rex ВДВ, а не кусок гудрона!». «Rex» в переводе с латинского — царь, повелитель, великий воин.
И этот полковник тоже был из породы Rex'ов.
Он внимательно посмотрел на меня, потом обвел всю нашу группу взглядом.
— А вот вас-то я видел на фотографиях этих, — он кивнул головой в сторону выхода. — Скоро будут терзать, обвинять в геноциде чеченского народа. Они пытались местного начальника разведки капитана Калинченко загрызть. Вот им! — он согнул руку в локте, вторую положил на сгиб локтя. — Замучаются пыль глотать! Я им сказал, чтобы представили все доказательства вины Калинченко мне лично. И не мешали капитану работать. Они же отказались с нами на «броне» ехать, на «Волгах» телепались сзади. Ладно, все тихо обошлось, а то ехали как лезвие по коже. Больно и медленно!
Он все это говорил очень убедительно. Понятно, что он знает как это — лезвием по коже. Больно и медленно.
— Мне Калинченко доложил, как вы работали. Очень хорошо, — он протянул руку и жестко пожал.
Через несколько минут офицеры штаба закончили наносить обстановку на карту, и все расселись по местам.
Три тусклые лампочки, висевшие над столом, освещали карту. Все присутствующие внимательно изучали изменения.
Потом началось совещание. Начали офицеры, прибывшие с Ханкалы. Было приятно, что все отметили совместный труд военных и наш. Стали разрабатывать детали операции.
На улице раздался выстрелы. Автоматная очередь и крики. Начальник штаба и Калинченко выскочили за дверь, все остальные напряглись. У каждого офицера было оружие, у кого автомат, у приезжих — пистолеты.
Через полминуты появился начальник штаба.
— Все в порядке. Стрелял часовой — предупредительная очередь вверх. Прокуроры и правозащитники возжелали присутствовать на нашем совещании. Боец их не пропустил, — он пояснил.
— М-да, этим дай волю, так они всех бандитов объявят ангелами, — начальник разведки резко рубанул воздух. — Продолжим!
Воздух он не просто рубанул, а как будто ударил кого-то сзади по шее, сверху вниз.
Просто удивительно как наглядно, убедительно и визуально ярко ему удается все это показать.
Совещание продолжилось, минут через пять к нему присоединился Калина. Он был красный и вытирал пот со лба рукавом. Форма на груди была помята. Пуговица на левом манжете рукава куртки — оторвана, вырвана «с мясом». Было видно, что он рвался в бой. Нельзя бить прокурора и правозащитника, но можно отыграться, сорвать злость на бандите.
В ходе нашего совещания Ступников поднял вопрос о вертолетном десанте. Главный разведчик пообещал помочь, но при этом лицо было задумчивым. Неужели правы наши кураторы, что не так все просто? Тогда печально это.
Единственное в чем нас заверили прибывшие — что перебросят дополнительно человек двести, чтобы мы могли максимально блокировать село своими силами. И это уже неплохо.
Точную дату проведения операции называть не стали. Не потому, что боялись утечки информации, а просто надо было доложить руководству Ставки. На этой войне все надо согласовывать со Ставкой. Ладно, хоть в туалет можно сходить без спросу.
Военные возлагали на нас — группу ФСБ большие надежды по добыванию информации. Мало того, они полностью хотели делегировать нам эту часть работы.
Оно и понятно, в случае срыва операции, есть на кого спихнуть вину в неудаче.
Особенно в этом упорствовал начальник разведки Ставки.
Но Ивушкин не позволил. Не так наглядно и убедительно, как разведчик, он сообщил, что получение информации также есть первейшая и важнейшая задача и армейской разведки.
Решили, что информацию добываем совместными усилиями. Руководить операцией будут военные. Мы — пристяжные, они — коренные.
Я посмотрел на часы. Без малого два часа прошло, а ничего нового я не узнал.
Совещание объявили закрытым. Ступников поймал нашего шефа — Мячикова:
— Петрович, мы пойдем поедим и спать. Время обеда, да и устали мы, в голову ничего путного после всех этих совещаний не лезет. Голова отдохнет, подсознание надо освободить, пусть оно переварит всю информацию, все наставления, а проснемся — и на тебе, готовый ответ! А, Петрович?
— Сейчас я вас протащу через прокурорских, а потом даю выходной до утра, — Мячиков устало кивнул.
— Ой. Ё! — Ступников забыл про поджидающую нас делегацию, и прошелся по ней и ее ближайшей родне, особый упор был сделан на матушек.
Особенно Саша сокрушался по поводу отсутствия противозачаточных средств в момент зачатия ожидающих. Вообще-то Ступников редко ругался матом, предпочитая вворачивать цитаты из «12 стульев», но тут его проняло.
Я помнил о них, и во время совещания готовился дать достойный отпор обвинителям.
Когда выходили из дверей школы, Зерщиков уже не стоял у дверей, а находился в яме, обложенной мешками с песком, и стволом автомата следил за перемещениями «группы ожидающих товарищей». Видать сильно он разозлился на них. А они, соответственно, на него.
Завидев нас со Ступниковым, вся группа плотной толпой двинулась к нам. Но не слишком резво, опасливо поглядывая в сторону огневой точки Зерщикова. Автомат в его руках смотрелся детской игрушкой. Казалось, что указательный палец его с трудом помещается в предохранительную скобу автомата.
— Ну что, Сережа, эти граждане сейчас готовы нас потянуть на Голгофу, — философски заметил Ступников.
— Не равняй себя с Христом, а их с римлянами, — ответил я.
— Ты прав. На римлян они не тянут. А уж Пилата среди них нет, это точно! Начали! — уже весело, с подъемом закончил Ступников. — Ну, что, старлей, -обращение у него получилось уничижительным, — изучил Устав?
— Мы вас давно ждем, чтобы разобраться в ваших методах работы! — Этот «старлей» кипел от негодования.
— Все вопросы вы можете задать моим сотрудникам, после того, как представите убедительные доказательства их вины. Лично мне представите. — Мячиков выпятил грудь колесом, голос его звенел как струна, потом добавил опять же унизительным тоном: — Товарищ старший лейтенант!
Тем временем на школьном крыльце собрались все офицеры, наблюдая за этой ценой, готовые прийти к нам на помощь.
— Кто ваш начальник? Я буду жаловаться, вплоть до самого верха! Вам сейчас не девяносто пятый год! — старший лейтенант «завелся».
— Я их начальник! — вперед вышел полковник Ивушкин. — Вам, товарищ старший лейтенант объяснили алгоритм ваших действий. Генеральному прокурору чеченской республики будет доложено о вашем поведении, а также о том, как вы на чеченском языке пытались договориться с задержанными об их линии поведения. Нам об этом тоже известно. — Голос Ивушкина был сух, строг.
Старший лейтенант «сдулся». Поник. Хорошо, когда в мятежной республике у тебя есть хлебное, доходное место. Кого хочу милую, кого хочу — наказываю. Перед тобой все ходят на цыпочках. А вот лишишься этого места. И что? Те, кого ты обидел — разорвут. Те, кто пресмыкался перед тобой — не заметят тебя. И этот парень с эмблемами прокуратуры все прекрасно понимал.
Судя по глазам, которые сверкали, по сжатым кулакам, ему хотелось нас расстрелять, боковым зрением я видел, что ствол автомата Зерщикова смотрит на пылающего праведным гневом чеченца. И слетела с него барская спесь. Он проиграл этот бой, и от бессилия, и от того, что все произошло на глазах соплеменников, своих «подельщиков», его душила ярость.
Чеченцы — темнокожие по своей природе, а этот стал красным.
— Еще пять секунд — и хватит инсульт, — спокойно, с философским налетом заметил Ступников.
Не сказав ни слова, старший лейтенант развернулся на каблуках. Его свита так же молча пошла за ним.
Мы еще минут пять пообсуждали инцидент. Все сошлись во мнении, что вся эта группа — пособники бандитов. И жаль, что у нас нет такой власти, чтобы их «хорошо потрясти».
Я растер лицо, разгладил усы и снова закурил. По привычке и чтобы не уснуть. Рядом проходил боец. Я обратил внимание, что по годам ему под тридцать лет. Он выделялся на фоне остальных солдат своим возрастом и обстоятельной, кряжистой походкой. Взгляд у него был хозяйский, словно шел мужик по своему двору и присматривал, что не так сделано, что можно улучшить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42