Тебе нечего гордиться своим триумфом.Раздался кашляющий рев моторов, и группа негров в отливающих серебром куртках с нарисованными на них черепами влетела на мотоциклах на Лоркистрит и с угрожающим видом закружилась по мостовой вокруг Римо и Чиуна. Обычно такого простого маневра было достаточно, чтобы старик попытался сбежать, спасая свою шкуру, а тот, который помоложе, запутался в собственных ногах.«Черные Черепа» ловко умели это делать. У них это называлось — «разделать белую вонючку», и не проходило недели, чтобы кому-то из мотоциклистов нс удалось «собрать косточки» — это означало заставить какого-нибудь белого сломать ногу или руку. Со стариками «сбор костей» обычно проходил успешнее, так как кости у них были более хрупкие, чем у молодых.Последнее лето выдалось для «Черных Черепов» особенно урожайным на кости, чему способствовала новая доктрина полиции по поводу межобщинных отношений, согласно которой, вместо того чтобы арестовать мотоциклистов по обвинению в нанесении телесных повреждений, их приглашали на беседу о том, что такое белый расизм и каким образом полиции Сан-Диего следует с ним бороться. Ответ неизменно оставался один и тот же: «Отвалите, ребята!».Итак, не тронутые полицией «Черные Черепа» собрали этим летом богатый урожай костей. Разумеется, не в итальянских кварталах — старомодное отношение этой публики к расовым проблемам привело «Черепов» к единодушному решению не связываться с макаронниками. Иногда «Черные Черепа» обращали свое внимание и на негров, но только в тех случаях, если день выдался неурожайным на белые косточки.На этот раз замыкающий в шеренге мотоциклистов оглянулся назад, чтобы посмотреть, удалось ли ему «разделать» бородатого старика в странном желтом халате и белого хлыща в легких серых брюках и синей водолазке. Казалось, мотоциклисты не произвели на них ни малейшего впечатления, и тогда Вилли «Миляга» Джонсон и Мухаммед Креншоу велели своим товарищам развернуться и предпринять новый штурм.Теперь Вилли «Миляга» Джонсон, которого школьная система Сан-Диего признала своим самым крупным провалом — последняя его учительница не смогла научить его читать, возможно, отчасти потому, что как раз в этот самый момент Миляга ее насиловал, и названия букв алфавита недостаточно отчетливо слетали с ее разбитых в кровь губ, — так вот, теперь Миляга избрал самый верный путь. Направление — в живот белого помоложе. Но он промахнулся.Белая вонючка был прямо перед блестящим хромированным рулем, а потом куда-то исчез.— Ты видел, как этот парень отскочил? — спросил Миляга, делая поворот на другом конце улицы.— Я целил в желтого, — ответил Мухаммед Креншоу. — Но он еще там.— На этот раз они от нас не уйдут, — завопил Миляга.— Во имя Аллаха! — завопил Мухаммед Креншоу.— Ага, во имя Аллаха и его долбаной мамочки! — заорал Миляга, и четверо мотоциклистов с ревом двинулись на двух пешеходов.Римо заметил, что мотоциклисты возвращаются.— Я скажу тебе правду, папочка. Я тоже хочу повидать Синанджу. Я знаю, что я лучший из всех твоих учеников, и я хочу посмотреть на молодых парней из Синанджу.— Ты стал что-то мало-мальски из себя представлять только потому, что я согласился уделить тебе дополнительное время, — заявил Чиун.— Не имеет значения, — отозвался Римо. — Все равно я лучше всех. Я. Белый. Бледнолицый. Я.Не оборачиваясь, Римо сдернул с седла первого мотоциклиста и оставил его висеть в воздухе. Чиун достиг чуть лучших результатов. Он позволил своему мотоциклисту ехать дальше, но только в пластиковом щитке, закрывавшем его лицо, произошли небольшие изменения. Там появилось отверстие диаметром в палец. И такое же отверстие появилось во лбу под щитком. Из него потекла красная жидкость, а мотоциклист, которому вдруг все стало безразлично, благодушно врезался в пожарный гидрант, где отделился от своей машины, плавно влетел в кучу гниющего мусора и очень удачно в нее вписался.Мотоциклист в руках Римо визжал и лягался. Римо держал его за шею. Миляга пытался дотянуться до кармана куртки, там у него был револьвер. К сожалению, Миляга уже стал непригоден к военной службе. Его правая рука кончалась окровавленным запястьем.Двое других мотоциклистов, полагая, что Мухаммед Креншоу, лежащий вперемешку с прочим мусором, наткнулся на кочку и потерял управление, и не зная точно, слез ли Миляга с мотоцикла по своей воле, чтобы лично разобраться с белой вонючкой, или его сдернули, продолжали путь к этой странной парочке, спокойно стоявшей посередине улицы.Римо взял Милягу за щиколотки, раскрутил в воздухе и швырнул упакованного в кожу парня по изящной, плавной траектории, которая неизбежно должна была пересечься с быстро приближающимися мотоциклами. Чиун не двигался и даже не желал замечать Римо. Он не хотел иметь ничего общего с человеком, который был настолько самонадеян, что полагал, будто он хороший ученик.Громко крякнув. Миляга вышиб обоих мотоциклистов из седел.— Три ноль, — сказал Римо, но Чиун даже не обернулся. Шлем Миляги резво скакал по сточной канавке.Один из мотоциклистов лежал плашмя на мостовой, другой безуспешно пытался встать на колени. Один из мотоциклов бестолково кружил по улице, окончив свой путь у двери одного из заброшенных домов. Другой опрокинулся и заглох неподалеку, горючее из пробитого топливного бака стекало в канаву. Римо обнаружил, что у парня, сыгравшего роль биты, была буйная копна волос в стиле «афро», размером вдвое больше мотоциклетного шлема.— Привет, — сказал Римо, глядя сверху вниз на прическу. — Меня зовут Римо. А тебя?— Тву мать! — выговорил Миляга.— Кто тебя послал, Твумать?— Никто меня не посылал, парень. Убери свои грязные руки и пошел в задницу!— Давай сыграем в школу, — предложил Римо. — Я задаю вопросы, а ты отвечаешь с милой, приветливой улыбкой. Ладненько?— Тву мать!Держа мотоциклиста вниз головой, Римо отнес его к пробитому топливному баку и несколько раз окунул пышную копну волос в темную жидкость. Затем он таким же образом отнес свою поклажу к тому из мотоциклистов, который пытался встать на ноги.— Огоньку не найдется? — спросил Римо.Парень вытащил было складной нож из кармана куртки, но Римо носком ботинка выбил его из рук.— Еще три очка, — сказал Римо, вошедший во вкус спортивного состязания. — Гол с игры. — И та же самая нога, возвращаясь назад, по пути расплющила парню ухо. — Это чтобы ты лучше слышал, — сказал Римо. — Я просил огоньку.— Не давай ему спичек! У меня волосы в бензине.— Пшел ты, тву мать! — сказал мотоциклист с окровавленным ухом.— Это ты мне? — поинтересовался Римо.— Не-а, ниггеру. Миляге, — ответил тот и чиркнул спичкой.Римо поднял Милягу повыше. Волосы вспыхнули, как факел.— Кто тебя послал? — спросил Римо.— "А" — арбуз, "Б" — барабан, "В" — воробей! — закричал Миляга.— О чем это он? — удивился Римо.— Школа. Он учит алфавит, чтобы получить диплом учителя. Не захотел кончать простую школу для черных. Там не надо считать, или писать, или знать алфавит.— А-а-а-а! — вопил Миляга, но тут мозг его перестал функционировать. Что было и к лучшему. Он все равно так никогда и не дошел до «Ж — жук», даже в старших классах школы.Римо отпустил ноги.— Ну а ты, мой друг, кто послал тебя?— Никто не послал. Мы так развлекаемся.— Ты хочешь сказать, что вы готовы убивать, даже если вам за это не заплатят?— Мы просто развлекаемся.— Ваши развлечения помешали нашему разговору. Это ты знаешь?— Простите.— "Простите" — этого недостаточно. Нельзя мешать людям разговаривать на улице. Это нехорошо.— Я буду вести себя хорошо.— Уж постарайся. А теперь забери отсюда своих друзей.— Они мертвые.— Ну тогда похорони их или еще что, — сказал Римо, перешагнул через обугленную голову еще дергающегося Миляги и подошел к Чиуну, невозмутимо стоявшему на тротуаре.— Неряшливо, — произнес Чиун.— Я был на улице. Пришлось работать с подручными средствами.— Неряшливо, небрежно и неаккуратно.— Мне надо было удостовериться, что они не из Миссии Небесного Блаженства.— Разумеется. Резвись на улицах. Посещай святые места. Все что угодно, лишь бы не дать своему благодетелю поехать на родину. Даже твой император приказывает тебе это, но нет — ты должен играть в свои игрушки. И почему, спрашиваю я себя, почему человек, которому я дал так много, отказывает мне — и в чем? В скромной поездке в родные места? Почему, спрашиваю я себя. Почему? Где я допустил ошибку в процессе обучения? Возможно ли, что вина лежит на мне?— Мне некогда ждать ответа, — сказал Римо. Он стоял перед массивной деревянной дверью с крохотным глазком посередине. Римо постучал.— Неужели я ошибся, спрашиваю я себя. И, будучи скрупулезно честным по отношению к самому себе, я отвечаю: нет, все, что я тебе дал, было правильно и безупречно. Я сотворил чудеса, работая над тобой. Это я вынужден признать.Но тогда почему мой ученик все еще поступает не так, как должно? Почему мой ученик отказывает мне в маленькой и очень скромной просьбе? И, будучи строгим и беспощадно критичным к самому себе, я вынужден сделать следующий вывод: Римо, ты жесток. У тебя садистские наклонности.— Ты здорово умеешь надрывать себе душу, папочка, — заметил Римо.В глазке показался чей-то глаз, и дверь отворилась.— Быстрее заходите, — сказала девушка в розовой шали и с веснушками.Шаль сливалась с чистым изящным сари. На лбу у девушки была начерчена серебристая полоска.Чиун внимательно посмотрел на полоску, но ничего не сказал.— Быстрее, мотоциклисты снова носятся по улицам.— Парни в кожаных куртках? — спросил Римо.— Да.— Можете о них не беспокоиться, — Римо показал на единственного оставшегося в живых мотоциклиста, складывающего товарищей штабелем на тротуаре.— Слава Великому Всеблагому Владыке! Он показал нам истинный путь. Идите все сюда, смотрите — мы спасены!Вокруг девушки сгрудились новые лица — некоторые с серебристой полоской на лбу, другие — без. Чиун внимательно смотрел на каждую полоску.— Всеблагой Владыка всегда указывает истинный путь, — сказала девушка.— И пусть смолкнет дух сомнения.— Это я сделал, а не Всеблагой Владыка, — заявил Римо.— Вы действовали по его воле. Вы были всего лишь инструментом. О, слава Всеблагому Владыке! Он снова явил нам свою правду. Многие высказывали опасения, когда мы покупали этот дом. Многие говорили, что район небезопасен, но Всеблагой Владыка сказал, что мы должны купить такую обитель, какую позволяют наши кошельки, — неважно, где она находится. И он оказался прав. Он всегда прав! Он всегда был прав, и он всегда будет прав.— Можно нам войти? — спросил Римо.— Входите. Вас послал Всеблагой Владыка.— Я подумывал о том, не вступить ли мне в ваше общество, — сказал Римо.— Я пришел выяснить, что вы из себя представляете. У вас ведь тут есть главный жрец, не так ли?— Я гуру, настоятель Миссии в Сан-Диего, — раздался голос с лестницы. — Вы — те самые люди, которые очистили улицу, верно?— Верно, — ответил Римо.— Я готов поговорить с вами и попытаться наставить на путь истины.Единственное, что от вас требуется, — это возвыситься над собственными сомнениями.— У нас скоро начнутся занятия для новообращенных, — напомнила девушка.— Я сам проведу с ними отдельное вводное занятие. Они заслужили его, возразил голос.— Как пожелаете, — низко поклонилась девушка.Римо и Чиун поднялись по лестнице. Человек с лицом, являвшим собой свидетельство поражения в затяжной борьбе с угрями, легким кивком головы приветствовал их. Он тоже был облачен в розовое одеяние. Волосы у него надо лбом были выбриты. На ногах — сандалии, а запах от него шел такой, как будто его только что выкупали в благовониях.— Я настоятель. Я был в Патне, чтобы воочию увидеть совершенство. Есть совершенство на Земле, но западное сознание восстает против этой мысли. Сам факт вашего прихода сюда доказывает, что вы признаете за собой этот недостаток. Я спрашиваю вас: против чего вы бунтуете?Чиун не ответил — он неотрывно смотрел на серебристую полоску, пересекавшую лоб жреца. Римо слегка пожал плечами.— Сдаюсь, — произнес он.Они проследовали за жрецом в комнату со сводчатым потолком из розового пластика. С потолка спускалась массивная золотая цепь, а на ней висело четырехстороннее изображение пухлолицего индийского юноши с едва пробивающимися усиками.В углу комнаты грудой лежали подушки. Мягкий ворсистый ковер со сложным красно-желтым рисунком покрывал пол. Жрец продолжал:— Во всяком бунте есть противодействие частей — как минимум, двух. Они наносят вред друг другу. Любой человек, который не верит, что может достичь внутреннего единства, любой человек, который пытается бороться против собственных страстей, поражен бунтарским духом. Как вы думаете, почему вы подвержены страстям?— Потому что он белый, как и ты, — заявил Чиун. — Все знают, что белые люди не способны обуздывать свои страсти и к тому же во глубине души они неизлечимо жестоки, особенно по отношению к своим благодетелям.— Все люди подвержены одним и тем же страстям, — сказал прыщавый жрец, усаживаясь под портретом толстого мальчишки. — Все люди одинаковы, кроме одного.— Мусор, — заявил Чиун. — Словесный мусор белого человека.— Зачем же вы сюда пришли? — удивился жрец.— Я здесь потому, что я здесь. Вот тебе действительно истинное единство, — ответил Чиун.— Ага, — обрадовался жрец. — Значит, вы понимаете.— Я понимаю, что в бухте Сан-Диего весьма благоприятные приливы и отливы, но очень трудно подплыть на подводной лодке сюда, на второй этаж этого здания.— Говорите со мной, — обратился к жрецу Римо. — Это я хочу присоединиться.— Все мы созданы совершенными, — сказал жрец. — Но нас обучили несовершенству.— Если бы это было так, — заметил Чиун, — тогда грудные дети были бы самыми мудрыми из нас. А на самом деле — они самые беспомощные.— Их учат не тому, чему надо, — заявил жрец.— Их учат искусству выживания. Некоторые учатся этому лучше, чем другие. Их вовсе не учат невежеству, как ты утверждаешь. И все те страсти, которые ты называешь святыми, — это лишь основные пружины выживания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21