https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/
Сейчас, в этом сне, все стало спокойным и даже деловитым, и слово «оракул» оказалось перегруженным излишней романтикой.
Башня была как свернутая лента времени, и ему никогда не удавалось увидеть ее полностью, никогда не удавалось охватить ее взглядом. Он не знал, как выглядит Спиральная Башня, так, только отдельные фрагменты, и скорее всего он этого никогда не узнает. Но было другое.
Когда он в первый раз, еще совсем малышом, оказался на Спиральной Башне, он вдруг обнаружил, что можно отходить от этой свернутой ленты в сторону и видеть себя как бы со стороны. Это его заинтересовало, показалось очень даже забавным. Он начал всматриваться. Позже, когда это случалось, он мог отыскать себя на каменных лестницах, галереях или балконах в любом месте башни. Он мог отыскать себя в темных комнатах, бывших днями болезни, или в больших светлых залах, напоенных радостью лета и запахом моря; башня будто приближалась какой-то своей частью, когда он смотрел на нее со стороны, она приближалась, окружала его, пока мальчик не оказывался внутри, и тогда ему что-то открывалось. То, что заставляло картинки оживать. Он видел книгу, раскрытую на бездарной странице 185, он понятия не имел, что это за книга, но знал; так будет нужно его папе. Он видел большую хлюпающую лужу и пожар в дальнем крыле их дома, и еще многое он сумел рассмотреть. Но были и закрытые комнаты, в которые он не мог пройти. А может быть, просто забывал то, что там видел…
Впрочем, к счастью для себя, он забывал большую часть увиденного, если только ожившие картинки не напоминали ему об этом. Своим умением гадать по каракулям он удивил немало цыган, часто бродящих по солнечным, пропахшим морской солью и высушенным ветром улицам городка, где их семья проводила лето. Цыгане тоже были мастаками на различные фокусы и иногда выдавали себя за рассеянных по свету потомков египетских жрецов, знакомых с древней магией. Мальчик смеялся. Лишь много позже Ким понял разницу между фокусами и тем, что дед назвал даром и что несколько отличало его от многих других людей.
Иногда кое-что из оставшегося там коварно поджидало его за поворотом событий. Это было странное ощущение – дежавю, сопровождающееся непонятными приливами, и оно могло снова спровоцировать падение ТУДА. Лишь на мгновение, потому что он действительно научился с этим справляться.
А однажды он увидел этого красивого темнокожего человека (мы где-то встречались? неужели ты не узнаешь меня… ведь память навсегда?), только в этом видении он был вовсе не красив и вовсе не темнокож. Ким лишь мгновение видел его лицо, а потом он отвернулся, и полы его длинного плаща захлопали, как крылья огромной ночной птицы. Он скрылся за одной из тайных дверей, и Ким понял, что именно он является хозяином запертых комнат, в которые Ким не мог пройти, и ключи находятся у него. И тогда мальчик понял еще кое-что: в этих запертых комнатах скрывались вовсе не большие хлюпающие лужи и раскрытые книги и, наверное, не пожары в дальнем крыле дома, оживающие затем в рисунках или всплывающие в памяти. Даже темнота комнат его возможных болезней и таящихся угроз была ярким полднем в сравнении с чернотой кошмарного провала, лишь на миг открывшегося мальчику. Все прорицатели и гадалки мира, предсказывающие роковые удары Судьбы, доходили лишь до этих запертых дверей. Дальше, в находящейся за ними тьме, они уже не могли ничего различить. Они пугались и откладывали карты. Это невозможно было знать и нельзя предотвратить, даже обладая ясновидящим взором: лишь грозный стук Судьбы открывал эти двери. Возможно, что это было не так, и мальчик видел что-то за дверьми запертых комнат, но зияющая тьма ослепляла его память. И тогда мальчик кричал и возвращался оттуда изможденный, бледный и перепуганный, словно зажатый в угол маленький зверек, и это очень беспокоило его родителей, и тогда снова были запахи больницы, обследования, анализы и врачи, но он оказывался полностью здоров. А потом все надолго прекратилось.
Но не навсегда.
Оказалось, что он видел ПЕРСТЕНЬ, и это было лишь первым шагом, лишь одной из множества закрытых комнат. И сегодня туда, во Тьму, проникли льющиеся потоки лунного света. Сегодня предстояло вспомнить что-то, на что в детстве была наложена древняя печать, спасающая от безумия.
…Красивый темнокожий человек смотрел на перстень. Смотрел в глубь переливающегося зеленым светом лунных морей камня, охраняемого объятиями золотой змеи, и видел их. Ким неведомым образом, как это бывает во сне, знал, что здесь, в доме Папаши Янга, находится его Глаз. И этот Глаз сейчас показал что-то очень не понравившееся красивому темнокожему человеку: в синеве неба на мгновение раскрылось какое-то яркое крыло. Он повернул перстень – свет неба погас, и тот самый оттенок сумасшествия, который Профессор Ким уже видел, покинул его глаза, чуть было снова не ставшие глазами хищной ночной птицы. Внезапно Профессор Ким понял, что красивый темнокожий человек всего лишь слуга или один из множества слуг повелителя, находящегося в самой дальней из запертых комнат, в последней запертой комнате. Или он его частица, как и то, что появилось сейчас в комнате Папаши Янга. Какая-то быстрая тень, направляющаяся к перстню-Глазу… И тогда сон Кима вдруг начал изменяться. За окнами появилась Луна, но, боги, что это была за Луна… Ее орбита изменилась; ночное светило, во много раз больше привычной луны, плыло в черном небе, заливая землю грозным золотым светом. Луна сошла с орбиты и теперь приблизилась! Можно было различить кратеры на ее поверхности, каналы, складывающиеся в причудливые рисунки… Это была Луна, атакующая Землю.
Весь мир Профессора Кима, начинавшийся с яблока Адама и яблока Ньютона, сжался сейчас до размеров маленького дома Папашиной фермы. А за окнами был мир чужой. Профессор Ким видел людей-гигантов, опустившихся на колени вокруг горящих золотым огнем великих пирамид, и в следующее мгновение понял, что ряды людей-великанов повторяют причудливые рисунки на падающей Луне. Они были очень красивы, быть может, прекрасны, эти гиганты, которым предстояло скоро погибнуть, и у них была золотистая кожа. Но самым удивительным была их песнь. Низкие, скорее, воспринимаемые беспокойной душой, нежели ухом, звуки, чистая музыка еще до начала времен, музыка, еще не отделенная от цифр. Гармония, не нуждающаяся ни в каких поверках и сама являющаяся мирозданием, великая мировая симфония, собирающая Вселенную… Они пели, эти люди-великаны, им была известна песнь Бога.
«Они маги, – понял Профессор Ким или услышал голос внутри себя. – Они поддерживают Луну на орбите, отодвигая время ее падения. Но это чужой мир, и в твоей реальности он давно погиб».
Золотокожие великаны продолжали свою песнь. Это был тот мир, о котором говорил Урс, когда люди влюблялись в русалок и похищали дочерей богов, и Профессор Ким видел приближение великой трагедии, космической катастрофы, он видел закат этого мира.
Луна плыла уже над ними, и тогда с вершин великих пирамид в ночное небо ударили молнии. Цифры, симфония, молнии… Энергия людей-гигантов, открытых зову Вселенной, энергия магов-творцов поддерживала слабеющую орбиту Луны.
– Но она все равно упадет, – услышал Профессор Ким тот же голос, исполненный печали.
– Это тот, из последней запертой комнаты?.. – прошептали во сне его губы.
– Она упадет, и по всей Земле останутся лишь воспоминания о великих неразгаданных пирамидах, слышавших музыку первых времен, и вечное предчувствие неизбежности катастрофы…
– Это тот, из последней запертой комнаты? – настаивал Ким, чувствуя, что в этом сне он остается упрямым ребенком, ступившим в первый раз на Спиральную Башню.
– Они погибнут, став героями древних легенд и первых мифов. – Голос не слышал его. – Но кто-то из них донесет в темную ночь осиротевшей Земли древнее посвящение богов…
– Это тот? – повторил Ким. – Он уничтожил их мир?
– Возможно, просто кончилось его время, мирам тоже положен предел. Но он чужой, мир за окнами. – Голос какое-то время молчал, потом продолжил: – Земля получит новую Луну. Луну новой цивилизации. Приливная волна… Случится Великий потоп, и начнется ваша история… История ваших книг, история одиночества людей, грезящих о Боге… Но вещи не возвращаются – это чужой мир за окнами, и сейчас он хочет вторгнуться в твой, там, в коридоре…
Профессор Ким вдруг понял, что за окнами начало происходить что-то, какая-то тень накрывала Землю. За окнами начала приоткрываться последняя запертая дверь.
– Возвращение невозможно – это значит двигать башню…
– Кто ты?! – прокричал во сне Профессор Ким.
– Там, в коридоре… – прошептал голос.
И тогда панически необъяснимый страх завладел Профессором Кимом, он хотел вырваться из этого сна, бежать от того, что происходило за окнами, он хотел, чтобы его разбудили, чтобы сон отпустил свои объятия, ведь если дверь приоткроется…
– Они уже здесь, – сказал голос, вырывающий его из сна, – там, в коридоре…
Потом все звуки смолкли.
Кроме тихого шелеста.
Так могла биться крыльями в темноте ночная бабочка. Но это была не бабочка. Профессор Ким открыл глаза и вспомнил, где он находится, – страшное видение отпустило его, и Луна успокоилась. Он посмотрел на спящего патера Стоуна и на тени высоких деревьев за окнами, потом повернул голову к входной двери. И скорее всего, это был все еще сон, скорее всего, ему только снилось, что он открыл глаза в одной из спаленок на втором этаже Папашиного дома. Потому что сейчас, в размазанном свете успокоившейся Луны, что-то странное появилось у двери. Сейчас в их комнату, в белой кружевной ночной рубашке, так похожей на саван, вошла старуха, бережно прижимающая к груди какой-то сверток. Профессор Ким почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски: в размазанном бледно-зеленом лунном свете стояла старуха с белым восковым лицом, тонкие бескровные губы оскалились в улыбке, обнажившей давно высохший тлен рта, но… Кошмарно было другое. То, в руках… Ведь это вовсе не сверток. В руках старуха сжимала гипсовую копию его головы.
– Это всего лишь предупреждение, малыш, ведь память – навсегда… – услышал Ким.
Он узнал эту старуху, и от этого его состояние стало близко к помешательству. Он узнал… Только ее уже давно не было на этой земле. Наверное, лет двадцать пять.
В тот год Ральф был уже взрослым псом-красавцем, получающим медали на выставках, а она постоянно жаловалась, что Ральф разоряет ее кормушки для птиц. Ну скажите на милость, зачем чудному сенбернару Ральфу ее кормушки? Ральф всегда был любителем поесть. Но не ее же зерно! Наверное, Ральф все же играючи гонял ее пичуг, и, наверное, стоило тогда приостановить конфликт в зародыше. Но она была вредной бабкой, наговаривающей на веселого молодчину Ральфа, а Ральф в ее глазах был мерзким чудовищем, гоняющим птичек. Они все вместе упустили время. А в один из дней она бросила перед самой их дверью большой кусок вареной колбасы с крысиным ядом. Пес тогда выжил, и никто не смог ничего доказать. Но позже она подошла к семилетнему Киму, ласково потрепала его по щеке и проговорила:
– Это всего лишь предупреждение, малыш. В следующий раз я отравлю эту тварь.
Сейчас эта милая женщина, любящая птиц и уже двадцать пять лет как покинувшая эту землю, стояла в их спальне, и что-то странное происходило с гипсовой головой в ее руках. Она уже больше не казалась такой гипсовой.
Профессор Ким вдруг понял, что обязан быть сейчас в коридоре: там происходит что-то, что еще, наверное, возможно предотвратить. Но старуха стояла на его пути. Красивый темнокожий человек со знанием дела смотрит в свой перстень: конечно, ты боялся старухи, боялся ее безнаказанности, ты знал, что она отравила твою собаку, и ничего не мог поделать, даже папа считал, что ты наговариваешь на милую, хоть и с причудами, пожилую женщину. Ты не мог ничего поделать и боялся, что эта маленькая, тщедушная старушонка, так ловко все устроившая, когда-нибудь отнимет у тебя Ральфа. Вот зачем она явилась. Послание Сумрачной страны было там, в коридоре, и ты опять ничего не мог поделать.
– Ральф, – тихо позвал Профессор Ким.
Старуха посмотрела на него с удивленным снисхождением – так добрые бабушки смотрят на расшалившихся деток. Но… Конечно, он уже видел все это, когда брел по Спиральной Башне, и сейчас пришло время вспоминать.
– Ральф, – позвал Профессор Ким.
Ему необходимо быть сейчас там, в коридоре.
Каким-то образом он понял, что перстень находится уже внутри их дома; тот, чужой мир пришел сегодня за маленьким чернокожим мгангой. Тихий шелест. Так могла биться крыльями бабочка. Но такой же тихий металлический звон. Добродушный бармен Маккенрой понял бы, что сейчас происходит в коридоре. Он уже видел, во что иногда превращаются перстни. Слепая голова ожившей змеи ползла сейчас по циновкам, разбросанным в коридоре большим ценителем экзотики Папашей Янгом. Змея еще не избавилась от раковины-перстня, но все более освобождалась от золотого плена, как от отслужившей кожи. Черный ужас ночи следовал за ней. Черный ужас бесшумно прокрался в дом Папаши Янга.
– Ральф, – позвал Профессор Ким.
В глазах старухи появилось выражение озабоченности.
– Всего лишь предупреждение…
Старуха подняла свою страшную ношу, как бы прикрываясь ею, и Профессор Ким понял, что так не понравилось ему в этой нелепой копии. Белая гипсовая голова начала оживать: глаза, полные бессилия и ненависти, налились кровью, треснувшие губы пытались растянуться в ухмылке, сквозь гипс пробивалась плоть, но еще до рождения она была мертва.
– Предупреждение, – прошипела старуха.
– Ральф… Ральф!
И сначала сквозь сонный бархат ночи, с другой стороны Вселенной, послышалось то, что нельзя было спутать, – дыхание собаки, для которой ты когда-то был самым любимым существом на свете…
– Ральф!
…а потом все более приближающееся грозное рычание пса.
В глазах старухи появился испуг.
– …всего лишь предупреждение…
Профессор Ким сделал шаг к призраку, Ральф был уже здесь, он был за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Башня была как свернутая лента времени, и ему никогда не удавалось увидеть ее полностью, никогда не удавалось охватить ее взглядом. Он не знал, как выглядит Спиральная Башня, так, только отдельные фрагменты, и скорее всего он этого никогда не узнает. Но было другое.
Когда он в первый раз, еще совсем малышом, оказался на Спиральной Башне, он вдруг обнаружил, что можно отходить от этой свернутой ленты в сторону и видеть себя как бы со стороны. Это его заинтересовало, показалось очень даже забавным. Он начал всматриваться. Позже, когда это случалось, он мог отыскать себя на каменных лестницах, галереях или балконах в любом месте башни. Он мог отыскать себя в темных комнатах, бывших днями болезни, или в больших светлых залах, напоенных радостью лета и запахом моря; башня будто приближалась какой-то своей частью, когда он смотрел на нее со стороны, она приближалась, окружала его, пока мальчик не оказывался внутри, и тогда ему что-то открывалось. То, что заставляло картинки оживать. Он видел книгу, раскрытую на бездарной странице 185, он понятия не имел, что это за книга, но знал; так будет нужно его папе. Он видел большую хлюпающую лужу и пожар в дальнем крыле их дома, и еще многое он сумел рассмотреть. Но были и закрытые комнаты, в которые он не мог пройти. А может быть, просто забывал то, что там видел…
Впрочем, к счастью для себя, он забывал большую часть увиденного, если только ожившие картинки не напоминали ему об этом. Своим умением гадать по каракулям он удивил немало цыган, часто бродящих по солнечным, пропахшим морской солью и высушенным ветром улицам городка, где их семья проводила лето. Цыгане тоже были мастаками на различные фокусы и иногда выдавали себя за рассеянных по свету потомков египетских жрецов, знакомых с древней магией. Мальчик смеялся. Лишь много позже Ким понял разницу между фокусами и тем, что дед назвал даром и что несколько отличало его от многих других людей.
Иногда кое-что из оставшегося там коварно поджидало его за поворотом событий. Это было странное ощущение – дежавю, сопровождающееся непонятными приливами, и оно могло снова спровоцировать падение ТУДА. Лишь на мгновение, потому что он действительно научился с этим справляться.
А однажды он увидел этого красивого темнокожего человека (мы где-то встречались? неужели ты не узнаешь меня… ведь память навсегда?), только в этом видении он был вовсе не красив и вовсе не темнокож. Ким лишь мгновение видел его лицо, а потом он отвернулся, и полы его длинного плаща захлопали, как крылья огромной ночной птицы. Он скрылся за одной из тайных дверей, и Ким понял, что именно он является хозяином запертых комнат, в которые Ким не мог пройти, и ключи находятся у него. И тогда мальчик понял еще кое-что: в этих запертых комнатах скрывались вовсе не большие хлюпающие лужи и раскрытые книги и, наверное, не пожары в дальнем крыле дома, оживающие затем в рисунках или всплывающие в памяти. Даже темнота комнат его возможных болезней и таящихся угроз была ярким полднем в сравнении с чернотой кошмарного провала, лишь на миг открывшегося мальчику. Все прорицатели и гадалки мира, предсказывающие роковые удары Судьбы, доходили лишь до этих запертых дверей. Дальше, в находящейся за ними тьме, они уже не могли ничего различить. Они пугались и откладывали карты. Это невозможно было знать и нельзя предотвратить, даже обладая ясновидящим взором: лишь грозный стук Судьбы открывал эти двери. Возможно, что это было не так, и мальчик видел что-то за дверьми запертых комнат, но зияющая тьма ослепляла его память. И тогда мальчик кричал и возвращался оттуда изможденный, бледный и перепуганный, словно зажатый в угол маленький зверек, и это очень беспокоило его родителей, и тогда снова были запахи больницы, обследования, анализы и врачи, но он оказывался полностью здоров. А потом все надолго прекратилось.
Но не навсегда.
Оказалось, что он видел ПЕРСТЕНЬ, и это было лишь первым шагом, лишь одной из множества закрытых комнат. И сегодня туда, во Тьму, проникли льющиеся потоки лунного света. Сегодня предстояло вспомнить что-то, на что в детстве была наложена древняя печать, спасающая от безумия.
…Красивый темнокожий человек смотрел на перстень. Смотрел в глубь переливающегося зеленым светом лунных морей камня, охраняемого объятиями золотой змеи, и видел их. Ким неведомым образом, как это бывает во сне, знал, что здесь, в доме Папаши Янга, находится его Глаз. И этот Глаз сейчас показал что-то очень не понравившееся красивому темнокожему человеку: в синеве неба на мгновение раскрылось какое-то яркое крыло. Он повернул перстень – свет неба погас, и тот самый оттенок сумасшествия, который Профессор Ким уже видел, покинул его глаза, чуть было снова не ставшие глазами хищной ночной птицы. Внезапно Профессор Ким понял, что красивый темнокожий человек всего лишь слуга или один из множества слуг повелителя, находящегося в самой дальней из запертых комнат, в последней запертой комнате. Или он его частица, как и то, что появилось сейчас в комнате Папаши Янга. Какая-то быстрая тень, направляющаяся к перстню-Глазу… И тогда сон Кима вдруг начал изменяться. За окнами появилась Луна, но, боги, что это была за Луна… Ее орбита изменилась; ночное светило, во много раз больше привычной луны, плыло в черном небе, заливая землю грозным золотым светом. Луна сошла с орбиты и теперь приблизилась! Можно было различить кратеры на ее поверхности, каналы, складывающиеся в причудливые рисунки… Это была Луна, атакующая Землю.
Весь мир Профессора Кима, начинавшийся с яблока Адама и яблока Ньютона, сжался сейчас до размеров маленького дома Папашиной фермы. А за окнами был мир чужой. Профессор Ким видел людей-гигантов, опустившихся на колени вокруг горящих золотым огнем великих пирамид, и в следующее мгновение понял, что ряды людей-великанов повторяют причудливые рисунки на падающей Луне. Они были очень красивы, быть может, прекрасны, эти гиганты, которым предстояло скоро погибнуть, и у них была золотистая кожа. Но самым удивительным была их песнь. Низкие, скорее, воспринимаемые беспокойной душой, нежели ухом, звуки, чистая музыка еще до начала времен, музыка, еще не отделенная от цифр. Гармония, не нуждающаяся ни в каких поверках и сама являющаяся мирозданием, великая мировая симфония, собирающая Вселенную… Они пели, эти люди-великаны, им была известна песнь Бога.
«Они маги, – понял Профессор Ким или услышал голос внутри себя. – Они поддерживают Луну на орбите, отодвигая время ее падения. Но это чужой мир, и в твоей реальности он давно погиб».
Золотокожие великаны продолжали свою песнь. Это был тот мир, о котором говорил Урс, когда люди влюблялись в русалок и похищали дочерей богов, и Профессор Ким видел приближение великой трагедии, космической катастрофы, он видел закат этого мира.
Луна плыла уже над ними, и тогда с вершин великих пирамид в ночное небо ударили молнии. Цифры, симфония, молнии… Энергия людей-гигантов, открытых зову Вселенной, энергия магов-творцов поддерживала слабеющую орбиту Луны.
– Но она все равно упадет, – услышал Профессор Ким тот же голос, исполненный печали.
– Это тот, из последней запертой комнаты?.. – прошептали во сне его губы.
– Она упадет, и по всей Земле останутся лишь воспоминания о великих неразгаданных пирамидах, слышавших музыку первых времен, и вечное предчувствие неизбежности катастрофы…
– Это тот, из последней запертой комнаты? – настаивал Ким, чувствуя, что в этом сне он остается упрямым ребенком, ступившим в первый раз на Спиральную Башню.
– Они погибнут, став героями древних легенд и первых мифов. – Голос не слышал его. – Но кто-то из них донесет в темную ночь осиротевшей Земли древнее посвящение богов…
– Это тот? – повторил Ким. – Он уничтожил их мир?
– Возможно, просто кончилось его время, мирам тоже положен предел. Но он чужой, мир за окнами. – Голос какое-то время молчал, потом продолжил: – Земля получит новую Луну. Луну новой цивилизации. Приливная волна… Случится Великий потоп, и начнется ваша история… История ваших книг, история одиночества людей, грезящих о Боге… Но вещи не возвращаются – это чужой мир за окнами, и сейчас он хочет вторгнуться в твой, там, в коридоре…
Профессор Ким вдруг понял, что за окнами начало происходить что-то, какая-то тень накрывала Землю. За окнами начала приоткрываться последняя запертая дверь.
– Возвращение невозможно – это значит двигать башню…
– Кто ты?! – прокричал во сне Профессор Ким.
– Там, в коридоре… – прошептал голос.
И тогда панически необъяснимый страх завладел Профессором Кимом, он хотел вырваться из этого сна, бежать от того, что происходило за окнами, он хотел, чтобы его разбудили, чтобы сон отпустил свои объятия, ведь если дверь приоткроется…
– Они уже здесь, – сказал голос, вырывающий его из сна, – там, в коридоре…
Потом все звуки смолкли.
Кроме тихого шелеста.
Так могла биться крыльями в темноте ночная бабочка. Но это была не бабочка. Профессор Ким открыл глаза и вспомнил, где он находится, – страшное видение отпустило его, и Луна успокоилась. Он посмотрел на спящего патера Стоуна и на тени высоких деревьев за окнами, потом повернул голову к входной двери. И скорее всего, это был все еще сон, скорее всего, ему только снилось, что он открыл глаза в одной из спаленок на втором этаже Папашиного дома. Потому что сейчас, в размазанном свете успокоившейся Луны, что-то странное появилось у двери. Сейчас в их комнату, в белой кружевной ночной рубашке, так похожей на саван, вошла старуха, бережно прижимающая к груди какой-то сверток. Профессор Ким почувствовал, как на его спине зашевелились крохотные волоски: в размазанном бледно-зеленом лунном свете стояла старуха с белым восковым лицом, тонкие бескровные губы оскалились в улыбке, обнажившей давно высохший тлен рта, но… Кошмарно было другое. То, в руках… Ведь это вовсе не сверток. В руках старуха сжимала гипсовую копию его головы.
– Это всего лишь предупреждение, малыш, ведь память – навсегда… – услышал Ким.
Он узнал эту старуху, и от этого его состояние стало близко к помешательству. Он узнал… Только ее уже давно не было на этой земле. Наверное, лет двадцать пять.
В тот год Ральф был уже взрослым псом-красавцем, получающим медали на выставках, а она постоянно жаловалась, что Ральф разоряет ее кормушки для птиц. Ну скажите на милость, зачем чудному сенбернару Ральфу ее кормушки? Ральф всегда был любителем поесть. Но не ее же зерно! Наверное, Ральф все же играючи гонял ее пичуг, и, наверное, стоило тогда приостановить конфликт в зародыше. Но она была вредной бабкой, наговаривающей на веселого молодчину Ральфа, а Ральф в ее глазах был мерзким чудовищем, гоняющим птичек. Они все вместе упустили время. А в один из дней она бросила перед самой их дверью большой кусок вареной колбасы с крысиным ядом. Пес тогда выжил, и никто не смог ничего доказать. Но позже она подошла к семилетнему Киму, ласково потрепала его по щеке и проговорила:
– Это всего лишь предупреждение, малыш. В следующий раз я отравлю эту тварь.
Сейчас эта милая женщина, любящая птиц и уже двадцать пять лет как покинувшая эту землю, стояла в их спальне, и что-то странное происходило с гипсовой головой в ее руках. Она уже больше не казалась такой гипсовой.
Профессор Ким вдруг понял, что обязан быть сейчас в коридоре: там происходит что-то, что еще, наверное, возможно предотвратить. Но старуха стояла на его пути. Красивый темнокожий человек со знанием дела смотрит в свой перстень: конечно, ты боялся старухи, боялся ее безнаказанности, ты знал, что она отравила твою собаку, и ничего не мог поделать, даже папа считал, что ты наговариваешь на милую, хоть и с причудами, пожилую женщину. Ты не мог ничего поделать и боялся, что эта маленькая, тщедушная старушонка, так ловко все устроившая, когда-нибудь отнимет у тебя Ральфа. Вот зачем она явилась. Послание Сумрачной страны было там, в коридоре, и ты опять ничего не мог поделать.
– Ральф, – тихо позвал Профессор Ким.
Старуха посмотрела на него с удивленным снисхождением – так добрые бабушки смотрят на расшалившихся деток. Но… Конечно, он уже видел все это, когда брел по Спиральной Башне, и сейчас пришло время вспоминать.
– Ральф, – позвал Профессор Ким.
Ему необходимо быть сейчас там, в коридоре.
Каким-то образом он понял, что перстень находится уже внутри их дома; тот, чужой мир пришел сегодня за маленьким чернокожим мгангой. Тихий шелест. Так могла биться крыльями бабочка. Но такой же тихий металлический звон. Добродушный бармен Маккенрой понял бы, что сейчас происходит в коридоре. Он уже видел, во что иногда превращаются перстни. Слепая голова ожившей змеи ползла сейчас по циновкам, разбросанным в коридоре большим ценителем экзотики Папашей Янгом. Змея еще не избавилась от раковины-перстня, но все более освобождалась от золотого плена, как от отслужившей кожи. Черный ужас ночи следовал за ней. Черный ужас бесшумно прокрался в дом Папаши Янга.
– Ральф, – позвал Профессор Ким.
В глазах старухи появилось выражение озабоченности.
– Всего лишь предупреждение…
Старуха подняла свою страшную ношу, как бы прикрываясь ею, и Профессор Ким понял, что так не понравилось ему в этой нелепой копии. Белая гипсовая голова начала оживать: глаза, полные бессилия и ненависти, налились кровью, треснувшие губы пытались растянуться в ухмылке, сквозь гипс пробивалась плоть, но еще до рождения она была мертва.
– Предупреждение, – прошипела старуха.
– Ральф… Ральф!
И сначала сквозь сонный бархат ночи, с другой стороны Вселенной, послышалось то, что нельзя было спутать, – дыхание собаки, для которой ты когда-то был самым любимым существом на свете…
– Ральф!
…а потом все более приближающееся грозное рычание пса.
В глазах старухи появился испуг.
– …всего лишь предупреждение…
Профессор Ким сделал шаг к призраку, Ральф был уже здесь, он был за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64