Звезда, сорвавшаяся с небес и упавшая в ладони Папаши. Чудное видение сопровождали два франта, как бы подчеркивая нереальность происходящего, и Папаша с грустью подумал, что у него начались галлюцинации. Он хотел поделиться своими соображениями с европисателем-американцем, но тот ухмыльнулся, затем, равнодушно осмотрев вошедших, отвернулся к стойке бара и принялся рассматривать витрину бутылок. Папаша решил взять себя в руки: собственно говоря, ничего особенного не происходило. Просто эта прелестная молодая женщина была как две капли воды похожа на божественную Мишель (Папаша всегда называл ее только по имени, иногда напевая это сладкое слово на первые такты знаменитой песенки «Битлз») и, зная это, безжалостно эксплуатировала образ. И ее можно понять: любая бы на ее месте поступила точно так же – такие, как Мишель, рождаются раз в столетие. Папаша принял решение: виски – бурбон со льдом – будет самым подходящим лекарством.
Вошедшие вежливо поздоровались, поинтересовавшись, это ли заведение зовется баром Маккенроя, ибо на вывеске написано что-то совсем другое. Так как здесь никого, кроме Папаши и писателя – прожигателя семейных капиталов, не было – Маккенрой в огромных наушниках, из которых трещал блюз, возился в подсобке, и оттуда доносилось его гнусавое мурлыканье, – Папаша взял на себя труд ответить. Он сказал, что так оно и есть, провалиться ему на этом самом месте.
Один из франтов оглядел помещение, пожал плечами и сказал, что, по его мнению, проваливаться не стоит даже ради отеля «Плаза». Папаша посмотрел на его абсолютно лысый череп, аккуратные бакенбарды (это при лысой-то голове!), проницательные и жесткие глаза, казалось, с трудом скрывавшиеся за тонкими линзами доброжелательной улыбки, посмотрел на пестрый дорогой наряд и подумал, что парень крут. Перед ним был тип, похожий на одного из тех сумасшедших, что рекламируют тропическую моду для крутых ребят в роскошных магазинах усталых северных столиц. Самодостаточный псих, по иронии судьбы действительно попавший в тропики. В следующую секунду Папаша забыл о нем. Он смотрел на Мишель, пытаясь оценить степень ее реальности, и все более разочаровывался – не она, теперь уже ясно наверняка. Неплохая копия, но так далека от оригинала… Ей не хватало чего-то неуловимого, что свойственно лишь подлинникам.
– Хотя один мой знакомый провалился ради этого самого места, – заявил второй франт, неспешно двигаясь к стойке.
– Вот как? – оживился лысый. – Я тоже знавал восходящую звезду литературы с похожей судьбой.
– «Унесенные ветром», «Моби Дик», «Война и мир» – это не он?
– Совершенно верно… Но особенно ценятся его диалоги для подпольных порнофильмов – блестяще удаются кульминации и развязки… Все эти «ох», «а-а-а», «у-у-ф-ф-ф»…
– Да-да, виден большой знаток жизни, удивительная личность… Похоже, мы говорим об одном человеке?
– Более того, похоже, мы вращаемся в близких кругах…
«Придурки», – подумал Папаша и шепнул писателю о сходстве милой молодой женщины и несравненной Мишель. Но тот лишь улыбнулся и сказал, что мало ли по свету бродит двойников и двойняшек.
Потом оба шоумена подошли ближе, и лысый обладатель бакенбардов поинтересовался у писателя:
– Вы знаете, мы никак не можем решить, что бы нам выпить. Может быть, бросить монету, как считаете?
– Вопрос важный, – усмехнулся писатель, – я б не стал доверяться случаю…
– Вот именно, я всегда так говорю! Но все же что стоит выпить людям, проторчавшим последние двадцать четыре часа в креслах паршивых самолетов и впервые в жизни оказавшихся в Африке? Как вы поняли, лишь с одной целью – как следует выпить!
Папаша смотрел на ту, которая могла быть божественной Мишель – она осталась у резных белых дверей с веселым колокольчиком, – и чувствовал напор юной энергии, исходящей от нее. Это Мишель! Это невозможно, но именно поэтому – это так! Потом он перевел взгляд на второго франта и подумал, что если бы он не входил в состав этой сногсшибательной компании, то его личность не вызывала бы никаких вопросов – он был похож на странствующего ботаника, или как там зовутся эти сукины дети, перекопавшие всю Кению в поисках доисторических костей.
– Что-то не похоже, – пробурчал Папаша, – что вы прибыли в наши края лишь с целью выпить.
– А мы маскируемся под добропорядочных граждан, – заявил лысый, – у нас большая практика. Особенно у дамы, за ее плечами опыт анонимных алкоголиков.
Папаша почувствовал по отношению к этому типу что-то вроде тихой ненависти.
– Какие из нас советчики! – грустно вздохнул писатель и указал на Папашу. – Мы с приятелем уже давно пьем чистый тростниковый спирт и закусываем хвостом крокодила. В этой стране так принято.
– Какой ужас! – впервые прозвучал голос божественной Мишель. – Ничего не меняется…
(Голос! Ведь голос нельзя подделать?!)
– Не говорите, мадам, – подтвердил писатель, – вот и мой друг часто сетует, что все течет, но ничего не меняется. Ну ни хренашеньки…
– Послушай, приятель, – довольно грубо оборвал его лысый, – если встретишь этого типа, – он бесцеремонно отодвинул писателя плечом, расчищая себе место, и выложил на стойку довольно объемную книгу, блеснувшую глянцем превосходного переплета, – то передай ему, что уже три недели эта дешевая книжонка, четырнадцать долларов девяносто центов, не сходит с первых мест рейтинга. И некоторые не самые проницательные критики, непонятно за что получающие свои деньги, снова сулят ей судьбу мирового бестселлера.
– Ладно, сделаю, – пообещал писатель и улыбнулся.
Папаша посмотрел на книгу – половину обложки занимала цветная фотография. Папаша почувствовал странный вкус во рту, и ему захотелось выпить прямо сейчас – где там этот треклятый Маккенрой?!
– Уж если вы настолько любезны, что беретесь что-либо передать, – этот голос принадлежал Мишель. Совершенно точно. Она сейчас подошла к ним и коснулась своей волшебной рукой плеча Папашиного знакомца, – то скажите ему, – рука описала полукруг, заставив воздух весело задрожать, и легла на книгу, – что одна дама с большой практикой выслушивания одних и тех же глупых шуточек направляется сейчас в Йоханнесбург. Ей с трудом удалось выкроить двадцать свободных часов, и десять минут этого времени уже прошли…
– Какого же черта вы мне сразу об этом не сказали?! – вскричал писатель-гуляка и, подхватив смеющееся и отбивающееся Мисс Совершенство на руки, направился к выходу. По дороге он весело проговорил: – Папаша Янг – мой лучший приятель в этом городе… Знакомьтесь: мистер Томас Райдер, месье Гастон Ажамбур – мои друзья… Зрелище то еще, но, как сами понимаете, люди рассудительные со мной знаться не станут.
Он уже поставил Мишель на ноги, задержавшись у дверей.
– А похищаемую сейчас даму мы зовем просто Кей…
И дверь за ними закрылась.
Папаша Янг, казалось, в эту минуту переживал состояние шока. Такое же, как через несколько лет будет переживать бедолага Андрюха, когда в зимнем московском кафе щедрый, как индийский раджа, Дядя Витя – Дядя Витя, ожидающий чудесных перемен, – извлечет на свет пачку новеньких купюр и закажет самой дорогой водки и черной икры.
Потом Папаша Янг, взяв в руки увесистую книгу, указал на пустой табурет, где только что сидел самый верный его слушатель, и спросил:
– Это он?
– А что, – усмехнулся лысый мистер Райдер, – старый пропойца выдавал себя за охотника на гиппопотамов?
– Да еще скрывающегося от правосудия за растление малолетней дочки судьи? – добавил Гастон Ажамбур.
– Вы уж нас извините, – добродушно проговорил мистер Райдер, – нам просто известно кое-что о книге, над которой он здесь работает… Ну не знаю, кто как, а я не прочь чего-нибудь выпить. Говорят– неплохо для акклиматизации. Выпить и поспать – это все, что меня интересует в ближайшие двадцать часов.
Папаша вдруг почувствовал, что все негативное по отношению к этому человеку улетучилось:
– А простите… Эта молодая леди, Кей… Это мисс Мишель?..
– Умоляю, не продолжайте, – прошептал странствующий ботаник, – к счастью, в этом городке вы пока единственный, кто ее узнал…
Через пару часов оставшаяся в баре троица была уже слегка пьяна, а Папаша Янг думал, насколько ошибочным может быть первое впечатление. Эти двое оказались великолепными ребятами: лысый повеса– крупный литературный агент и, несмотря на внешность богемствующего людоеда, милейший человек, а ботаник, месье Ажамбур, – бельгиец-этнограф. У всех троих нашелся повод выпить по стаканчику вина. Папаше Янгу, собственно, никаких поводов и не требовалось. Но тот факт, что несколько минут назад рядом с Папашей, сотканная из вещества реальности, находилась Повелительница его грез, вырывал этот день из череды лиловых будней. Литературный агент рассказывал, что всего пару лет назад писатель-гуляка влачил жалкое существование, раздавленный равнодушием больших городов, а теперь уже третья книга становится бестселлером, в чем немалая заслуга его – Лысого Черепа (кстати, присмотрись, какая на голове татуировочка!). Месье Ажамбур заявил, что его профессиональными интересами в Африке являются воинственные красавцы: в красных тогах – масаи и народ-загадка, вызывающий столько споров, – ндоробо. И уж если он нашел брата по духу, Папашу, столь серьезно и тесно связанного с проблемой, то не выпить по стаканчику белого вина представляется просто кощунством. Папаша Янг признал этот довод убедительным, тем более что в ближайшие двадцать часов платит за все писатель – автор бестселлеров, празднующий таким образом успех своей книги, писатель-гуляка, удалившийся со смеющейся богиней на руках в свой шалаш из пальмовых листьев и солнечных зеркал, где наивно отражается счастье, никогда не существовавшее на этой земле.
Посиделки удались. И когда бар Маккенроя начал превращаться в то, чем он был обычно – веселое шумное заведение, Папаша приступил к своим историям. И литературный агент, привыкший к сумасшедшим вечеринкам, и гораздо менее эксцентричный месье Ажамбур, не тратящий свою жизнь на подобные развлечения, были захвачены безудержным магнетизмом Папаши, вовсе не догадываясь, куда ведет дорога, на которую они ступили. А Папаша Янг рассказывал, что он – водопад и в голове его живет рев падающей воды, стирающей в песок воспоминания и несбывшиеся надежды, а дочь его – быстроногая речная нимфа. Бельгиец-этнограф спросил, к какому народу, на его взгляд, ближе ндоробо – к пигмеям или бушменам, вопрос, до сих пор не решенный этнографами, и Папаша Янг на полном серьезе ответил, что они происходят от карликов Сумрачной страны, от гномов-чародеев, развлекавших еще фараона Неахо… А потом начал рассказывать о лиловом видении, предупреждении ндоробо, всеобщей Зебре, пробудившейся в туманных северных горах и приближающейся с роковой неотвратимостью. Затем последовали охотничьи байки и истории про Черного Op-койота, и все заведение Маккенроя потешалось над очередным ток-шоу.
А позже к ним присоединились писатель и несравненная Мишель, и Папаша почувствовал, что его состояние близко к критической точке восторга. Звезды не сходят со своих путей, это опасно для их жизни, и в Мишель, забредшей в Аргерс-Пост в безнадежных поисках любви, так, к счастью, никто и не признал сексапильную красотку, вызывающую желание пройти сквозь киноэкран. А если и возникали какие-то подозрения, то дежурное объяснение было готово: ну подумайте сами, разве звезда, окруженная броней «секьюрити», девушка, которой добиваются самые известные плейбои, финансовые мешки и президенты, будет развлекаться здесь, в берлоге Маккенроя, с кучей полусумасшедших охотников из буша?
Через несколько часов Мишель подумает, что сейчас закончился один из счастливейших дней в ее жизни, и самое ценное в нем – невозможность и ненужность его повторного воспроизведения. Прощаясь с Маккенроем, она оставит свой автограф на декоративной тарелке: она напишет свое настоящее имя и несколько теплых слов – синяя надпись на белом блюде…
– Спасибо, мадам, – скажет Маккенрой. – А я узнал вас. Я узнал бы вас, даже если б вы загримировались мужчиной. Я считаю вас самой лучшей актрисой и самой красивой женщиной на обоих полушариях – к востоку и западу от Гринвича…
– Спасибо вам, – рассмеется беспечная богиня. – Пожалуйста, не меняйте ваших мыслей в течение ближайших шестидесяти лет.
– О'кей, мадам. Я вам это обещаю.
И она отвернется, чтобы выйти из заведения Маккенроя и уже больше никогда сюда не вернуться. А месье Ажамбур и литературный агент продолжат вечеринку в большом и гостеприимном доме Папаши Янга.
– Давайте никогда не умирать! – бросит клич Папаша. – На этом свете так чертовски весело…
Потом для них перестанет существовать чувство реальности. А когда на следующее утро литературный агент попробует разомкнуть ставшие словно свинцовыми веки, он решит, что в его голове и во рту прошла маленькая война. Но он справится со своими болями – многолетняя привычка к быстрой мобилизации сил. И когда он откроет глаза, то увидит Зеделлу, заботливо склонившуюся над ним с влажным полотенцем.
– Вы стонали во сне, вам было очень плохо, – просто скажет девушка. – Если б вы знали, что творили там внизу с моим папочкой. Я всю ночь не могла уснуть.
А литературный агент не сможет вымолвить ни звука, потому что внутри его образуется огромная полость и ее будет медленно наполнять нежный свет, струящийся из склонившегося к нему лица. И он поймет, что увидел самую красивую женщину на земле и теперь ему не будет покоя. Он захочет что-то сказать, и окажется, что он попал в мир, где еще не придумано слов. Этот циничный, жесткий человек не просто влюбится и не просто потеряет голову. Он заболеет Любовью, и любовная лихорадка будет сжигать его изнутри, как огромный червь, пожирающий реальность и оставляющий больному лишь зыбкий, ускользающий мир несбывающихся грез. Он удивит и писателя, и Мишель, и Гкстона Ажамбура, когда на следующий день прервет поездку и останется в Аргерс-Пост, он удивит благоволящего к нему Папашу Янга, но больше всего он удивит Зеделлу, когда страстно и горячо откроется ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64