Но различия в нашем тогдашнем и теперешнем общественном положении, не говоря уже об убеждениях, не мешали нашей беседе быть интересной и непринужденной.

* * *
Систематически встречался я (по требованию протокола или по деловым надобностям) с моими коллегами – послами и посланниками при трех правительствах.
Конечно, не все встречи с коллегами были содержательными. Но даже и просто протокольные визиты, как правило, давали известную сумму новых сведений, помогавших ориентироваться в тех или иных вопросах, в настроениях дипкорпуса. Когда эти сведения представляли определенную ценность и для Москвы, мы сообщали их в НКИД шифром или с диппочтой.
Постепенно придворный этикет и дипломатический протокол втягивали меня в водоворот званых обедов, завтраков и пышных приемов. Начало им было положено королем Фаруком, устроившим 29 декабря вечером для дипкорпуса широкий прием по случаю своего выздоровления. А уже 3 января меня и дипломатических сотрудников посольства с женами потчевал завтраком Наххас-паша.
Дважды – в апреле и июне – я получал приглашения от министра земледелия Мустафы Нусрата. Министр не только не скрывал причин своего подчеркнутого внимания к моей особе, но и всячески выпячивал их: в моем лице он видел представителя крупного потенциального покупателя египетского хлопка.
Я укреплял в нем это убеждение, выражая надежду, что уже близится время для практических шагов в этой области.
11 февраля я присутствовал на приеме в королевском дворце Заафаране, на северо-восточной окраине Каира. Прием устраивал премьер-министр по случаю дня рождения короля Фарука – дня, считавшегося национальным праздником Египта. А 24 февраля у меня состоялось новое, неожиданное свидание с королем Фаруком – уже четвертое по счету, притом в сугубо неофициальной обстановке загородного ресторана «Приют у пирамид», где Фонд имени Мохаммеда Али Великого организовал большой благотворительный вечер.
Объектом благотворительности были обездоленные феллахи Верхнего Египта. В 1943 году их постигло страшное бедствие: небывалый неурожай зерновых вызвал здесь повсеместный голод, ставший благодатной почвой для малярийной эпидемии, поскольку истощенный хроническим недоеданием организм человека легко становился добычей свирепой болезни. Сплошь да рядом уже первый приступ малярии сводил больного в могилу, в результате чего смертность в деревнях приняла необычайные размеры. За один лишь 1943 год голод и малярия скосили в Верхнем Египте более 100 тысяч человек. Щедрую жатву пожинала здесь смерть и в начале 1944 года.
Благотворительный вечер, конечно, был не в состоянии оказать существенную помощь голодающим и больным. Доход от него мог в лучшем случае дать нескольким тысячам феллахов необходимую для лечения дозу хинина (который они, кстати сказать, по невежеству своему и из-за голода зачастую отдавали за кусок хлеба). В сущности, этот вечер был не больше чем лицемерной данью общественному мнению, взволнованному небывалыми масштабами бедствия. Затея Фонда широко рекламировалась, свое «высокое покровительство» ей предоставил Фарук. Ожидалось, что в благотворительном вечере примут участие и дипломатические представительства. В этих условиях не осталось в стороне и наше посольство: мы зарезервировали для себя один столик на открытом воздухе.
В ресторане было шумно и многолюдно, в разных концах его играли два оркестра. Больше всего «благотворителей» набилось в залы, где шла азартная игра – в рулетку и за картежными столами. Внезапно возле нашего столика вырос офицер; лихо щелкнув каблуками и отрекомендовавшись адъютантом короля, он обратился ко мне:
– Ваше превосходительство, по приказу его величества я имею честь просить вас пожаловать в бар, где его величество будет рад приветствовать вас.
С точки зрения придворного этикета подобное желание короля считалось признаком особого расположения. Добиваться его у меня не было причин – ни личных, ни деловых, – но нельзя было, не совершив непростительной бестактности, и пренебречь им. Поэтому я поблагодарил адъютанта и отправился с ним в отделенный бархатным занавесом бар, нечто вроде заповедника для избранных участников этого вечера. Направляясь туда, я наскоро готовился высказать королю, как «отцу и радетелю» своих подданных, сочувствие в связи с тяжкими испытаниями, постигшими Верхний Египет. Но подходящего случая для этого мне так и не представилось. Царившая в баре веселая атмосфера меньше всего ассоциировалась с печальными событиями, послужившими поводом для устройства благотворительного вечера.
По громкой, беззаботной и почти развязной речи Фарука я заключил, что в этот вечер он осушает уже не первый бокал. Его разговор со мной протекал по преимуществу в дружелюбно-шутливом тоне и даже отдаленно не касался ни одной мало-мальски серьезной темы – сегодня Фарук не старался изображать из себя мудрого государя. Кое-кто из присутствующих поддерживал нашу беседу краткими репликами. Внезапно король предложил мне пройти в соседний зал и сыграть в баккара.
– В баккара я абсолютный профан, – с улыбкой признался я. – В карты я вообще пас.
– Как, неужели никакие игры вас не увлекают? – изумился Фарук,
– Нет, отчего же, ваше величество. Я большой охотник до шахмат и всегда готов попробовать свои силы. Наверно, и вы не чураетесь этой замечательной игры?
– О, я вижу, куда вы клоните, – расхохотался Фарук. – Прошу вас, господин посол, не втягивайте меня в эту опасную авантюру. Все русские – блестящие шахматисты, и я держу пари, что вам ничего не стоит сделать мне мат.
– Я только любитель, – обнадежил я его.
Играл я на уровне второй категории, и у нас такие «блестящие шахматисты» исчислялись многими тысячами, если не десятками тысяч. Но в других странах моя скромная квалификация, может быть, котировалась выше, чем у нас. И поэтому я подумал, что, прими Фарук мой косвенный вызов, мне придется, вероятно, играть не спортивно, а «дипломатично».
Однажды я уже играл так – в сентябре 1939 года с турецким министром иностранных дел Шюкрю Сараджоглу, о чем рассказано в первой части книги.
С Фаруком я решил – если это, конечно, будет зависеть от меня – иметь равный счет. Но он явно уклонялся от игры:
– Нет, нет, не уговаривайте меня. Сейчас я, во всяком случае, ни за что не отважусь на это. – Затем, обращаясь к приближенным, сказал: – Господа, мы, кажется, собирались попытать счастья на другом поприще. А вызов господина посла надо еще зрело обдумать.
Момент был очень удобен для прощания, и я, пожелав королю Фаруку и его спутникам удачи в баккара, вернулся к своему столику.
Выше я отмечал, что каждое приглашение на банкет должно было рано или поздно «уравновешиваться» ответным гостеприимством. Поэтому по истечении некоторого времени мы начали сами устраивать приемы для коллег по дипкорпусу и египетских государственных деятелей. Приемы эти проводились у меня в доме на улице Рефаа, так как здание посольства представительскими помещениями не располагало.
Их было немало, этих приемов. Упомяну здесь лишь о банкете, данном мною 20 мая и носившем по составу участников сугубо «восточный» характер. Принимали мы в этот день Наххас-пашу, Салахэддин-бея, иранского посла Джема, иракского посланника Аскари, афганского – Могаддеди, китайского – Цинь Няньцзяна, поверенного в делах Эфиопии Тесфаи Тегена. Из гостей-европейцев в эту азиатско-африканскую компанию я включил только лорда Киллерна – старого, испытанного «друга» народов Востока.
Незачем доказывать ту азбучную истину, что дипломату необходимо знать хотя бы один из наиболее распространенных европейских языков. Для безъязычного дипломата прямое общение с собеседником невозможно, а объяснение через переводчика неполноценно. Но в данной компании, как я вскоре убедился, в отдельных случаях не выручало даже знание нескольких европейских языков. Мои соседки за столом – супруга посла Джема и супруга посланника Аскари – не владели ни одним из них. Поэтому с госпожой Аскари я объяснялся по-турецки, а с госпожой Джем на фарси, который я знал неважно, притом с «окающим» таджикским произношением, приобретенным в Таджикистане.
Завтрак прошел очень оживленно. Вопреки правилу этикета «за столом о делах ни слова», все мы только и делали, что говорили о политике – первейшем для дипломата деле. Оживлению за столом немало содействовало то обстоятельство, что все гости, включая пятерых мусульман, презревших запреты пророка и кары Аллаха, усердно налегали на спиртные напитки – от водки до шампанского. От последнего отказался только афганец Могаддеди, вероятно по соображениям диеты. По окончании приема лорд Киллерн шепнул мне:
– Поздравляю вас, господин посол, с выдающимся успехом! Вы добились того, чего не мог еще добиться ни один дипломат и вообще ни один человек: сегодня Наххас-паша выпил впервые за всю свою жизнь!
Что ж, если наше гостеприимство смогло настроить египетского премьера на столь благодушный лад, что он на, сей раз отказался от своего пуританского зарока, то посольство вправе было записать этот факт себе в актив.

4. Деловые будни посольства
Выше я писал о том, что одна из основных задач посольства заключалась в том, чтобы «открыть» Египет для Советского Союза. Но, пожалуй, не менее важной была задача открыть египтянам глаза на Советский Союз. Мы должны были систематически рассеивать густой туман дезинформации, лжи и клеветы, долгие годы окутывавший представления египтян о нашей стране; разрушать стену предубеждения против нее, пропагандировать принципы советской политики в отношении угнетенных стран Востока. Требовалось во весь рост показывать беспримерный подвиг советского народа и его Красной Армии в деле разгрома фашизма, злейшего врага человечества; выявлять и привлекать к себе дружественно настроенных к нам людей и – что еще важнее – создавать новых друзей.
Решать эту задачу нам надлежало и путем личного общения с представителями самых различных слоев общества, организации документальных выставок, демонстрацией кинофильмов о Советском Союзе, путем предоставления местной прессе информационных материалов, правдиво освещающих положение у нас в стране и на фронтах Великой Отечественной войны. Каждое наше слово, каждое наше мероприятие должно было служить благородной цели – закладке фундамента дружбы между народами СССР и Египта.
Работа наша облегчилась тем, что друзья Советского Союза с энтузиазмом шли навстречу всем нашим начинаниям. Более того, в трудный период становления посольства именно они сделали первый шаг к сближению с нами. О нем стоит рассказать, но предварительно я позволю себе небольшое отступление в московское прошлое.
Запись в моем личном дневнике от 29 мая 1943 года отмечает в виде рядового штришка из быта наркоминдельцев, что накануне я присутствовал на закрытом кинопросмотре, начавшемся в час ночи и окончившемся в пять часов утра – днем на это времени у нас недоставало. Нам показали новый советский фильм «Она защищает Родину», военную кинохронику и – как гвоздь программы – американский фильм «Миссия в Москву», поставленный по одноименной книге мемуаров бывшего посла США в СССР Джозефа Дэвиса.
Слабый по части художественных достоинств, фильм, однако, имел и свою сильную сторону – разоблачение укоренившейся на Западе басни о «красной опасности».
В Каире мне опять пришлось стать зрителем этой картины. Но уже не из любопытства, которое я еще весной утолил в Москве, а по мотивам иного порядка. Дело в том, что местные друзья Советского Союза, группировавшиеся вокруг египетского филиала Фонда помощи России, созданного в Англии супругой Черчилля, решили связать свое очередное мероприятие с прибытием в Каир советского посольства.
Еще до нашего приезда они наметили показать в «Опере», лучшем каирском кинотеатре, именно «Миссию в Москву». Весь сбор от киносеанса, билеты на который продавались по завышенным ценам, предназначался на закупку медикаментов для жертв войны среди гражданского населения СССР. Теперь, в декабре, организаторы кинопросмотра пожелали придать ему характер дружественного жеста по отношению к посольству, в связи с чем объявить, в духе принятых здесь напыщенных формул, что сеанс проводится «под высоким покровительством его превосходительства господина Николая Новикова, полномочного министра СССР в Египте». С таким предложением они и обратились в посольство.
На первый взгляд и выбор слабенького фильма, и особенно ссылка на «высокое покровительство» показались нам курьезными и даже забавными. Но цель мероприятия заслуживала всяческого уважения. Она была изложена в «Призыве» Фонда, напечатанном в газетах, журналах и в отлично изданной программе киносеанса. На ее обложке на переднем плане развевалось алое полотнище советского государственного флага, частично заслоняя собою звездно-полосатый американский флаг и британский «Юнион Джек».
Вот выдержка из этого «Призыва»:
«После Тегерана окончательно сложилась солидарность всех Объединенных Наций. СССР больше, чем любая другая страна, испытывает на себе все невыразимые ужасы тотальной войны. Армии, отбросившие нацистские орды от берегов Волги за Днепр, освободили сотни тысяч мужчин и женщин, которые были доведены до крайней нужды среди пепла и развалин городов и деревень, разрушенных отступающим врагом. К ним обращено наше сочувствие. К ним направлена наша солидарность. Ради них мы призываем всех тех, кто сами не страдают от войны, неустанно и щедро жертвовать в Фонд помощи России, чтобы и они могли – пусть в малой, очень малой мере – облегчить человеческие страдания».
В зарубежных странах посланник в соответствии с Венским регламентом 1815 года именовался «Чрезвычайным Посланником и Полномочным Министром». В Египте вместо этого полного звания в обиходе употреблялась, как правило, только вторая его половина. Меня же именовали то министром, то послом в связи с тем, что у меня был личный ранг посла, а к тому же я был аккредитован в качестве посла при югославском и греческом правительствах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67